Ящик водки

Мне, однако, удалось его убедить: мало плохого в том, чтобы пить шампанское, плясать и наблюдать за гонками. Напротив, даже очень многие позавидуют.
Уайтинг рассказал, что такие каникулы обходятся ему каждый год тысяч в 90 американских долларов (это с выпивкой и закуской на 400 человекодней), но денег ему на такое замечательное развлечение не жалко.
Одним из самых почетных гостей гонок был старый битл Джордж Харрисон, знаменитый любитель privacy. Он прятался от публики в «Hilton», почему-то не в люксе, но в обыкновенном двухместном номере. Свое уединение он нарушал редко: посмотрел заезд, а еще сделал круг по треку на «McLaren F1 Experimental Prototype-5» (пассажирский автомобиль в стилистике «Ferrari», только покруче). Сильно постаревший со времени своих австралийских гастролей 1964 года, но по-прежнему в джинсах и простецких парусиновых туфлях, он залез внутрь этого темно-зеленого экспериментального красавца и помчался. А после, когда вылез из машины, задумчиво сказал в пространство:
– Может быть, я бы и взял себе такую… если б скидку дали (с цены в 2,4 млн австралийских долларов). Хорошая машина, хотя… я к этому как-то остыл. Это в шестидесятые у меня был «Ferrari», я гонял как маньяк, а сейчас… – И еще про шестидесятые, тоже ностальгически: – Иногда мне так не хватает Джона…
Теперь они там, наверное, вместе.
– Помнишь, мы как-то сидели в кабаке, и вдруг туда приехал журналист N.?
– А, который порножурнал выпускал?
– Ну, типа.
– Он еще хороший комментарий про Волочкову написал.
– Когда-то он у меня в отделе работал. И вот он в 93-м лежал помирал. У меня много записей в ежедневнике про него. Типа, завезти ему некий реополиглюкин, бананов или там пива. Он исхудал вдвое, зеленый был, синий…
– Ха-ха-ха!
– Чего ты ржешь?
– Я вспомнил, как он Волочкову сравнивал с Глубокой Глоткой.
– А… Ну вот… Он собрался помирать – вызвал семью из дальней провинции в Москву, чтоб попрощаться с детьми. Окрестился. И так он лежит, помирает… Неделю лежит, месяц, другой… И никак не помирает, а вместо этого посвежел так, пачку наел… И он уже не изможденный, а румяный.
– Раблезианского типа.
– Ожил. Ну и слава Богу…
– И еще суды – важная тема. Я заметил в 93-м году, что больше времени трачу на разборки по уже вышедшим заметкам, чем на организацию производства новых. Все стали подавать в суд – отдел преступности, ну что хорошего он может написать про людей? Это ж не отдел культуры какой-нибудь там… Я искал адвокатов, они работали, после сбегали, я новых искал. Один известный адвокат мне, помню, предлагал денег – чтоб я ему поддался и проиграл дело. И чтоб он еще больше прославился. Он мне предлагал денег в размере суммы иска, чтоб я сдался и их выплатил. Я его в шутку спрашиваю: «А как же я буду расплачиваться?» Он оживился: «Ничего, придумаем, как отрабатывать!» То есть он из меня хотел сделать дурака, и чтоб я ему еще был должен. Вот настоящий лойер!
– А я, надо сказать, ни одного иска не проиграл. Один, самый тяжелый, тянул, тянул… Оспаривал решения… Его потом уже после меня продули. Когда Пьяных командовал преступностью. Но по крайней мере за счет инфляции это с 2 тысяч долларов до 500 упало.
– А Пьяныху сколько лет?
– Он нас лет на десять моложе. Он на первом курсе стал понимать то, к чему мы на четвертом десятке стали подходить. Как нас подъелдыкнул в предисловии к первому тому Парфен, жизнь потрачена на постижение того, что должно быть понятно в самом начале… Хорошая формула! Красивая.
– Во всей этой подколке, с которой я в принципе согласен, мне не понравилось то, что у Парфена как бы была другая жизнь. Как будто то, что мы изучили в результате жизни, он знал с самого рождения. Это он в Череповце узнал, наверное?
– Ты знаешь, может, он и прав. Он с самого начала там, в Череповце, взялся за попсу, он же не про Моцарта писал. Сразу чисто на рынок начал работать. Он какой-то очень взрослый. Серьезный такой.
 
– А потом все равно пришел к Российской империи. И к Пушкину. Так что какая разница? От перемены мест слагаемых сумма не меняется. И пришел к тому же, к чему мы. Причем в том же возрасте и в то же время.
– Мне все-таки кажется, что он более трезвый человек, чем мы.
– А трезвость, она чем меряется? Километрами? Литрами? Деньгами? Чем?
– Ну… Жесткой прагматичностью. Он какой-то очень немецкий. Ты против него так просто совсем русский.
– Я наполовину русский…
– А он против тебя – ну чистый немец.
– Нет, он способен на нерациональные поступки. Вот взять хоть довольно теплое интервью с Ахмедом Закаевым. (Это было задолго до скандала с убийством Яндарбиева. – Ред.) Что, оно ему – в плюс?
– В плюс. Это просто профессионализм – показать то, чего не покажут другие.
– Но можно отгрести взысканий вплоть до потери места.
– Да ну, с Леней, мне кажется, можно договориться.
– А зачем ему создавать почву для того, чтоб с ним начали разговаривать?
– Вот когда была разборка с НТВ, все бегали, митинговали, а Леня спокойно себя вел.
– Да многие так! А Таня Миткова – что, тоже немка?
– Ну, может, и не немка, но у нее же муж чекист. Думаю, он ей разъяснил тогда «политику партии». Ну вот откуда это Совок опять всплывает? Давненько я таких терминов не употреблял даже в шутку. Хотя, конечно, я их только в шутку и употреблял. В злую, недобрую шутку.
– Ну и что, что чекист? А рейтинги-то зашкаливают.
– Молодец. У нее такое лицо… Она так хлопает ресницами…
– И хорошие новости делает.
– Это уже не так важно. Мне кажется, мужикам на нее приятно просто смотреть, этого достаточно. Новости – это не так важно. Главное – это ее лицо, глаза, взгляд. А еще в 93-м начался Сурков. Специалист по PR, он у меня так в календаре был записан. Телефон его тогда был, пожалуйста, 955-69-31.
– А чего он от тебя хотел?
– Да не помню я. Я не уверен, что вообще с ним разговаривал. Так, записал зачем-то. Тогда было огромное количество пиарщиков! Вот я это сказал и понял, сообразил, что они были как-то очень друг на друга похожи. Росточка небольшого, в костюмах, с галстучками, подтянутые такие, улыбаются вежливо и холодно… И я ловлю себя на мысли, что даю типичный портрет чекиста… То ли пиарщики были из чекистов – что, кстати, было бы логично, – то ли это просто одна порода людей, что-то такое комсомольское, циничное, готовое на все… Еще я в 93-м получил права. Пробок тогда не было…
– А мне казалось, что были.
– Это тогда могло казаться, что были. Но сейчас-то мы понимаем, что не было их! А мы этого не ценили. Страшно подумать – что ж дальше будет, если такими темпами?… И еще: я купил множество собраний сочинений. Диккенс, Мопассан. Все появилось в магазинах! Бэушные такие собрания. Почему-то казалось, что это редкий шанс и надо им воспользоваться. А то после опять настанет книжный дефицит… Это очень важная деталь! Похоже, НЭП мне казался временным отступлением, я в глубине души не рассчитывал, что капитализм – это всерьез и надолго. Я это, похоже, считал передышкой – и пытался использовать ее, чтоб запастись каким-то добром на будущее…
 
Бутылка тринадцатая. 1994
Тема года – приватизация. По поводу которой соавторы устроили жесткую полемику. Свинаренко требует реституции, без которой частная собственность, с его колокольни, священной никак не смотрится. Кох же уверяет, что честная реституция нигде, а тем более в России, невозможна, а частная собственность, несмотря на это, должна остаться неприкосновенной.
Авторы обсуждают начавшуюся чеченскую войну и спорят – можно сравнивать наших горцев с американскими индейцами или нет? Кох, используя в том числе и Талмуд, излагает свое понимание Чечни и чеченцев. Свинаренко дает свой взгляд на дело полковника Буданова: некрасиво с человеком поступили.