Мат

Крис прикоснулся к гвоздю, ощутив бездушный холод металла. Мыслей не было вообще. Такой вандализм начисто выходил за рамки всего, к чему он привык, к чему привыкал всю жизнь. Так поступали хулиганы в новостях и злодеи в фильмах. Для людей, с которыми он общался день за днем, подобные действия были немыслимы. Затем появилась одна мысль: «Скорее отсюда!» Но вслед за ней пришла другая: «Нельзя. Найдут». И эта вторая мысль становилась все настойчивее, все беспардонней. Она грубо навалилась на слабо попискивающую первую и безжалостно мяла ее, пока, наконец, не пересилила окончательно. Уезжать было нельзя. Никак нельзя.
Человек, оставивший кровавое предупреждение в его комнате, человек, нашедший его машину и без раздумий вогнавший ржавый гвоздь в многотысячный сияющий пластик, такой человек не остановится ни перед чем для того чтобы победить. Победить — вот ключевое слово. Все это делается с одной-единственной целью — победить. Этот неизвестный хочет, настаивает, требует, чтобы Крис остался и помог ему одержать победу. После этого Крис его совершенно ни интересует. После этого Крис может вернуться домой в родной и уютный мир, где одержимые не поливают вином кровати и не забивают гвозди в дорогие кабриолеты. Но если Крис надумает вернуться в этот родной мир прямо сейчас, неведомый одержимый может разозлиться. Он почему-то считает, что для победы Крис ему необходим. И если из-за отсутствия Криса он проиграет, то в его ненормальном, воспаленном мозгу может поселиться месть. И точно так же, как он зашел в этот номер, в эту машину, он может одним вечером зайти к Крису в дом. Он или те, кого он пошлет. И милый привычный мир будет разрушен навсегда.
Крис огляделся. Желтоватая тьма вокруг безмолвно шептала о таящейся вокруг опасности. Этот страшный человек мог быть совсем недалеко, сидеть в соседней машине, стоять за ближайшим кустом. Он мог остаться здесь для того, чтобы убедиться, что все прошло благополучно. Кто знает, какие еще сюрпризы приготовил он? Может, стоит только завести машину — и в лобовое стекло со звоном влетит булыжник. Нет, пытаться уехать было еще опаснее, чем остаться. Ощущая непривычную слабость в ногах, Крис вышел из машины, взял из багажника ставший почти ненавистным чемодан и понуро двинулся обратно. На машину с изуродованной панелью он больше не взглянул.
Бур-бур-бур… бурчал позади чемодан, и в каждом звуке слышались осторожные зловещие шаги. Постоянно оглядываясь и озираясь по сторонам, Крис наконец достиг входа. Но и здесь мерзкий чемодан не угомонился. Его бормотание перешло в глухой шепот, и снова никак нельзя было понять — не старается ли он своими речами скрыть крадущегося по пятам сообщника. Когда Крис дошел до номера, он был готов швырнуть черного болтуна с балкона. А кроме того, теперь надо было идти с утра к Кларку и придумывать новую историю. И вообще, предстояло где-то найти новое постельное белье и потом лечь в эту воняющую кровать. Даже страх отступил перед растущим раздражением. Он последний раз глянул в пустой коридор, шагнул в номер и потянулся к выключателю.
И снова рука не завершила простейшее действие. Вместо привычной твердости пальцы встретили какую-то мягкую склизкую массу. Крис отдернул руку, ощущая разносящие по всему телу глухие удары сердца. В следующий момент дверь за спиной мягко закрылась, и затопившая комнату темнота толкнула его в спину, швырнула лицом в кресло и мягко накрыла голову. Крис понял, что его душат, и потерял сознание.
Когда он пришел в себя, он сначала никак не мог вспомнить, где находится. Потом стало ясно, что он дома, и завтра с утра важная встреча с Соммерсом, и надо скорее ложиться спать. Только почему так темно? Здесь наваждение улетучилось, и он все вспомнил. Что-то давило в спину, и ему понадобилась еще секунда для того, чтобы осознать что он сидит на полу, упираясь спиной в кресло. А вокруг была грозная тревожная темнота, пропитанная кислым противным запахом. Крис сглотнул, ощущая мерзкий привкус во рту, и попытался встать.
— Сиди, — коротко сказала темнота полузнакомым голосом.
 
И Крис сел. Он не хотел ничего — только чтобы этот кошмар скорее закончился.
— И больше не смей удирать, — назидательно произнесла темнота. — Ясно?
Крис кивнул.
— Ясно? — повторила темнота.
— Да. Конечно. — Крис понял, что кивать без света нелепо, и испугался, что его снова будут душить.
Но темнота была настроена благодушно.
— Молодец, — похвалила она. — Значит, остальное тоже быстро поймешь. Поймешь ведь?
— Да. Разумеется.
Происходящее все никак не могло до конца обратиться в реальность. Было что-то неестественное в стремительных событиях последнего часа, вдруг перетекших в этот почти деловой разговор с невидимым собеседником.
— Слушай тогда. Эти два дня ты должен стараться выиграть. Точно так же, как ты старался до сих пор. Гоняй их кругами, руководи, лезь вперед. Даже если со мной конфликт, веди себя как обычно. Короче, никаких изменений. Понятно?
— Да, — в очередной раз подтвердил Крис, хотя теперь он уже ничего не понимал.
Если увижу, что ты стараешься меньше, чем сегодня, я к тебе снова в гости приду, — говорила тем временем темнота. — Ни один человек не должен даже заподозрить, что ты не хочешь выиграть. А ты, кстати, выиграть хочешь?
— Да. То есть нет. — Крис тревожно напрягся.
— Понятливый, — удовлетворенно констатировала темнота. — Слушай дальше. Будешь, в общем, стараться. А завтра вечером введешь правило. Чтобы после голосования человек мог перевести полученные голоса на кого угодно. Ясно?
— Да.
Теперь все действительно прояснилось.
— А когда голосование произойдет, все свои голоса отдашь мне, — подытожил голос из темноты. — Но только если мне не будет хватать. Кому отдавать, знаешь?
— Знаю, — снова кивнул Крис, вслушиваясь в низкий голос.
— Тогда все. Самому голосовать сам понимаешь как надо. И еще раз — не смей удирать. Или трепаться об этом. Из-под земли достану. А так два дня попрыгаешь и забудешь. Попробуешь вспомнить и рассказать… сам знаешь, что будет.
— Ясно, — подтвердил Крис, хотя на этот раз вопроса не было. — Но это правило… — он почувствовал неконтролируемое напряжение в затылке. — Как мне такое ввести? Никто же не согласится.
— А это уж твои проблемы, — строго сказала темнота. — Придумаешь, если не хочешь, чтобы хуже было. Все, топай спать. Ты мне завтра нужен свежий, как огурчик. На вот.
Что-то большое и мягкое ударило Криса в лицо и грудь. Он едва не закричал, хотя сразу понял, что это такое. Тихо открылась и сразу же закрылась дверь. Крис остался сидеть у кресла, зарыв лицо в свежую, лишь немного помятую простыню.
Несчастное, обреченное общество бандерлогов. Оно насквозь пропитано самообманом. Оно улыбается самодовольной улыбкой человека, восседающего на пороховой бочке, под которой уже потрескивает искрами фитиль. Оно пропитано словами, утратившими значение. Призраками идей, потерявшими смысл. Это общество, подменяющее древние понятия суррогатами. Общество, в котором ребенок умиляет родителей, говоря, что хочет быть дантистом, но вызывает лишь смех, если говорит, что хочет быть великим королем. Не президентом, не генералом. А королем, властителем. Тем, кто властвует. Да, в тот вечер они долго смеялись… А потом эта фраза вошла в семейный фольклор… Как будто это пролепетал младенец, а не горячо сказал девятилетний мальчик. Великий художник, великий предприниматель, великий модельер, великий велосипедист — это все им понятно. Ничего против слова «великий» они не имеют. Но властитель? Он что у вас — власти хочет? Забавно. Нет, это, пожалуй, не забавно, а дурно. Объясните ребенку, что такое говорить не принято. Да и забивать этим голову тоже. У нас правитель — слуга народа. А не наоборот.
Мы ходим среди величественных обломков прошлого, небрежно считая их грубыми поделками дикарей. Мы выше их. Мы цивилизованны. Мы демократичны. Да, в нас сидит зверь, но мы приручили его, сделали его когтям маникюр и надели на него крепкий ошейник. Мы выбираем своих правителей, а когда их манеры перестают нам нравиться, мы с улюлюканьем прогоняем их назад в безвестность. Мы хотим, чтобы нами не правили, а ублажали нас. Пусть где-то рядом страшно бурлит жизнь, в которой нищие грязные дети воспитываются в ненависти к нам и сумасшедшие царьки вырезают народы, — мы выше этого. Там, в этих кипящих котлах, подогреваемых нищетой и фанатизмом, ничего не изменилось. Там власть существует в своей первозданной кровавой наготе. Там люди открыто рвутся к власти, по дороге разрывая в клочья конкурентов и не заботясь о красивых декорациях. Там сильные не нуждаются ни в чем, кроме силы и жестокости, для того, чтобы править слабыми. А слабые там уважают лишь силу и жестокость, оставляя нам, цивилизованным слабакам, одно презрение. И те из их детей, которые выживают, вырастают такими же — по-звериному опасными, готовыми на кровь, и грязь, и смерть. Казалось бы, вот самое лучшее напоминание о том, что люди на самом деле не меняются. Но нас это не интересует. Мы уже прошли этот этап. Мы — Homo Democraticus.