Подземелье Иркаллы (СИ)
«Нет-нет, сила моя на подобное не способна, — начала успокаивать она себя, тяжело дыша, в ужасе распахнув глаза. — Разве могу я причинить им вред? Нет-нет… Может, сейчас кто-то причиняет им вред?.. Нет-нет… Они живы и здоровы, все у них хорошо. Благослови, Господь, путь их! Не оставь их! Я, может статься, — душа пропащая, мне одна дорога, безвозвратная. Но они-то!..»
Светлоликая заря окутывала лес перламутровой шалью, отражаясь от капель росы колдовским сиянием. Лес был тих, рисовал радугу мерцающими красками, нежно переливаясь россыпью утренних бриллиантов, которые будто перешёптывались меж собою, обсуждали пробравшихся в их обитель чужаков.
Утро было холодным, и, умывшись ледяной водой из горного ручья, путники стремительно свернули лагерь, вскочили на коней, а перекусили по дороге.
— Ну, вот и все, — сказал Мирослав, когда днём отряд остановился на границе леса и Кунабулы. — Мы вылезаем на ладонь этой треклятой земли. Спустимся с холма и на юг до самых Врат!
Гром от конских копыт волной разливался по округе, а когда достиг кунабульской земли, та заволновалась. Едва всадники выпрыгнули на неё из-за зараколахонских деревьев, Кунабула поприветствовала их приглушенным землетрясением.
— Вот те на! — растерянно воскликнул кто-то из мирославцев, и отряд остановился, пока земля не перестала чудить.
— Никак с нами здоровается? — предположил Цере.
— Много чести! — фыркнул Ягер.
— Не с ней ли? — тихонько проговорил Цесперий, кивнув в сторону безмолвной и хмурой, будто кунабульское небо, Акме.
— Сказано же, ведьма! — прошептал Лако.
— Да вы тут все сдурели, — оглядев всех презрительным взглядом, воскликнула Акме.
Задерживаться не стали и поскакали по каменистой пустоши на юг, недоверчиво косясь на безбрежный океан кривых и страшных гор Кунабулы, что сторожевой стеной нагромоздились справа вдалеке. Ветер тучами клубился над ними и оседал на сизых вершинах, чернотой накрывая небо.
В громе топота лошадей Акме услышала неясный шёпот. Он кружился вокруг неразличимыми словами, множеством неразборчивых голосов, струившихся единым потоком. Голоса проникали в уши, будто мёд, вязкий, липкий и густой. Акме внимательно оглядела всех спутников, не оглядывались ли они растерянно в поисках источника шёпота, не напуганы ли они были услышанным. Но лица всех были сосредоточены на дороге, глаза напряженно вглядывались вдаль.
К вечеру отряд подъехал к подножию гор, что вершинами своими подпирали беззакатные небеса цвета черной шпинели. Отыскав подобие пещеры — неглубокую, но сухую выбоину, сокрытую от посторонних глаз большими камнями и их обломками, путники осели здесь на ночь. Бедный мул, нагруженный провизией, ещё нёс несколько вязанок с хворостом, которые путники успели набрать прошлым вечером.
— Надолго ли его хватит?.. — вздохнул Катайр, разжигая костёр.
— Пожрать горячего-то надо, — буркнул Ягер, и в памяти Акме живо всплыл Хельс со своей страстью к еде.
Усмехнувшись, девушка отпила воды и начала располагаться на ночлег.
— К югу отсюда есть небольшая заводь, — сообщил Цере, вернувшись в пещеру. — Ледяная. Коней напоить — сгодится. Да и самим пыль с себя смыть.
— Поздно уже, — возразил Цесперий. — По утру можно.
Услышав о заводи, Акме обрадовалась и решила, что постарается проснуться раньше всех, чтобы опробовать её. Она мечтала о горячей ванне, с которой распрощалась на много дней, а может, навсегда. И жалела об отсутствии второй женщины в отряде. Тогда с нею была Плио, ныне же некому было разделить с нею всех тягот, которые возлагали на неё надобность гигиены и особенности женского здоровья.
Его Высочество кронпринц Нодрима Густаво Акра приходил в себя медленно и тяжело. Сквозь забытьё он ощущал промозглый холод, который не давал покоя. Боль, сковывающая, пронзительная, поднимала в теле его волну слабости при каждом движении, а несусветная вонь и вовсе убивала. Он слышал грубые низкие голоса и не мог разобрать ни слова. Ему казалось, что он угодил в глубокую яму с нечистотами, а над ним сгрудились тысячи злодеев и насмехались над ним, толкали его обратно, когда тот пытался выбраться. В него швыряли камни и комки грязи, оглушая его, отрезая путь к спасению.
Наконец, через некоторое время, которое показалось ему вечностью, все чувства его обострились, но глаз он не открыл. Густаво начал вспоминать всё, что с ним случилось. Он помнил тяжёлую страшную битву, помнил людей, за которыми погнался и которыми вскоре был пленён. Кронпринц сохранил ясность рассудка, пока они уносили его в сторону Кунабулы. Голову его накрыли темным мешком, но хорошо помнились дикие, от свирепости перекошенные грубые лица, тёмные волосы, огромные, бешенством сверкающие глаза, коренастые крепкие тела, покрытые замысловатыми рисунками да письменами. Он никогда не видел коцитцев, но слышал о них множество раз и видел одну из жертв этих извергов, которая вернулась домой после многомесячного заточения и свела счёты с жизнью через неделю после возвращения. Мог ли он ожидать, что к дикарям, изгрызшим столько людей, убившим сестру эрсавийского целителя, рианорского потомка, Лорена Рина, попадёт и он сам?
Все эти мысли оглушили его тогда и вновь зажужжали теперь. Последнее, что он помнил — он начал усиленно сопротивляться, и мощный удар по голове сокрушил лишил сознания.
Голова болела нестерпимо, сухость резала горло. В битве мужчина был сильно ранен в плечо, и боль поначалу оглушала все его мысли. Руки и ноги его были связаны, кистей он не чувствовал, хотя шевелил ими. Густаво безуспешно гадал, чем закончилась страшная битва, и ужас от воспоминания об этом накрывал его.
Грубые голоса гудели совсем рядом и отражались от стен многократным эхо, и Густаво смог определить, что коцитцев было немного.
Наконец, он медленно приоткрыл глаза. Трое дикарей спокойно сидели неподалёку. Вокруг было темно. Одинокий факел, прикреплённый к стене, едва ли разгонял окружавшую кронпринца тьму, но Густаво смог тщательно осмотреть помещение. Он и коцитцы, вооружённые мечами, самодельными луками и небольшими топорами, находились в маленькой пещерке. В проходе виднелся широкий тёмный коридор. Он не мог определить, что находилось за его спиною, ибо не желал тревожить дикарей лишними движениями, но оттуда тянуло холодом.
«Умереть не на поле битвы, а в их гнусных руках, — думалось ему. — До чего нелепо!.. — но он старался подбодрить себя: — Зато не придётся лечить прогнившие на этом ледяном ветру почки…»
Он не представлял, сколько прошло времени со дня битвы, но если его привезли в Иркаллу, он был без сознания уже несколько дней. Не так давно государь Трен показывал ему и отцу письмо от Авдия Верреса, сопровождавшего Лорена Рина в Кунабулу. И в нем говорилось, что путники добрались до гор Эрешкигаль.
«Добрались ли они до Иркаллы? Или их тоже схватили коцитцы?»
Через некоторое время к голосам трех коцитцев добавилось множество других голосов, стук копыт. Тюремщики кронпринца засуетились, и вскоре, перекрывая весь этот оглушительный шум, заговорил особливо густой и грубый голос, неуклюже выговаривая малопонятные слова. Осведомившись о чем-то, он помолчал, после коротко что-то бросил, и несколько коцитцев подбежали к венценосному пленнику, срезали верёвки с его рук, грубо растолкали, взяли под руки и, волоча связанные ноги его по полу, потащили к выходу из пещерки.
Раненое плечо вспыхнуло ярче ночного костра, и Густаво взвыл, плотно сжав зубы, пытаясь заглушить стон, но боль оказалась нестерпимой. Когда коцитцы остановились, кронпринц с трудом поднял голову и столкнулся со свирепым взглядом невысокого, но коренастого и мускулистого коцитца со множеством рисунков и глубоких шрамов на теле, ожерельем с десятками клыков и когтей разной длины, с длинными темными волосами, собранными в высокий хвост, изорванными и пыльными. Широкие плечи его покрывала грубая шкура неведомого зверя. В руках его высилось копье, острие которого было темно от крови сотен несчастных жертв.