Подземелье Иркаллы (СИ)
По ночам вновь непроходимым лесом вставали перед нею коцитцы, и кровь капала с их губ и подбородков. В руках держали они страшные секиры да палицы, угрожающе ими покачивая. А среди толпы их виднелись высокие столбы с сожжёнными, на смерть замученными, изуродованными. Тогда Акме принималась кричать. Громко, пронзительно, с нотами первобытного ужаса в хриплом голосе. «Не хочу обратно в Кур! — отчаянно надрывалась она. — Лорен, сжалься! Не отдавай меня им! Аштариат! Аштариат! Аштариат!..»
Переполошившиеся от криков зараколахонцы лишь спросонья разводили руками. Слишком сильно лихорадка завладела ею. Безбожно рвала она душу её, терзала тело.
И видела Акме размытый силуэт аваларской Провидицы, и вновь слышала неземной голос её, столь же глубокий и таинственный, будто сотворение мира.
«Ты и теперь оставишь меня?» — слабо шептала Акме, настороженно разглядывая её светящееся лицо.
«Ты сильнее меня, — молвила та. — Ты сильнее всех. Лишь себя не в силах побороть. А ты постарайся! Оставь все, что было, забудь невзгоды свои и страх свой. Брату твоему ты нужна, ибо ты — мать Архея. В жилах твоих — сила его и жизнь. Вспомни о тех, кого любишь. За них стоит бороться. Так встань и иди дальше!».
И лишь тогда Акме просыпалась и тяжко оглядывалась. По началу она заставала бескрайние сочные луга, ярче изумрудов сверкавшие на милостивом солнце. Ныне же луга сменили каменистые бока скалистого бурелома. Узкие тропки извилистой опаловой лентою изрезали скалы. Порою путь их пролегал через тёмные леса, кишащие дикими плотоядными зверьми, но зараколахонцы отгоняли их кострами или факелами по ночам.
Если вечер заставал их в горах, Августа восторженно кричала Акме:
— Смотри, сестрица, какой закат!
Катайр, придерживая Акме, помогал ей выпрямиться, и тогда девушка зачарованно глядела на нежные аметистовые и родонитовые краски, разлившие по небу безмятежный огонь угасавшего дня. И мысли ее были все в том же беспорядке.
Акме почувствовала, что умирает, когда они уже второй день передвигались по тайной горной пещере. В этой глухой непроницаемой тьме силы покинули её. Еще громче звала она брата и Аштариат. Но не слышала она Провидицы более. На смену ей пришел другой голос.
Пустой и мертвый, он шептал ей неведомые молитвы. Ей чудилось, что лежит она на древнем обсидиановом алтаре, вокруг нее ветром шипят бесформенные тени, и вся она скована невидимыми кандалами да нерушимыми цепями. У ног её в агонии корчился сжигаемый бессилием Архей. Кто-то незнакомый и высокий склонялся над Акме и через рот вливал ей свою волю. А она всё давилась и давилась отвратительным пойлом, будучи не в силах ни сопротивляться, ни кричать.
«Ты — моё творение», — шептал голос, железным обручем сковываясь вокруг её шеи и обездвиживая её.
Вокруг физически ощутимым сгустком плясала беспросветная мгла. Она приближалась к ней стремительно, словно рой диких пчел. Чёрная гнилая слюна текла из горла её, сжигая кожу и волосы.
Она была совершенна одна, страшный мёртвый голос наполнял голову, завладевая её существом, выжигая глаза и сердце, изничтожая все человеческое.
После диковинно отплясывающий сгусток тьмы саваном накинулся на неё, воедино слившись с кожей её и кровью.
Очнулась она уже в удобной мягкой постели, заботливо укрытая тёплым одеялом.
Слабость овладела ею настолько, что она несколько минут была не в силах раскрыть глаза. Наконец, она увидела косой тонкий луч из танцующих золотых крупинок. Он безмолвно пробивался сквозь приятные светлые занавеси на небольшом окне, уставленном цветами в расписных глиняных горшочках. Акме увидела свои худые и мертвенно бледные руки поверх светлого одеяла и подвигала ими, будто желая убедиться в том, что еще жива.
Маленькая комнатка озарялась мягким янтарным сиянием и ароматами неведомых трав и цветов. У изголовья кровати стоял низкий деревянный стул. У противоположной от окна бревенчатой стены небольшой деревянный стол с пиалами, связками сухих трав, кувшином, а над ним — большое зеркало. Перед кроватью её виднелась плотно закрытая дверь. С улицы доносился приглушенный шум голосов, стук молотов, порой — скрип телег. За стеной голосило оживление, в комнате же было так тихо и уютно, что Акме хотелось лежать так еще долго.
Из всех горных да лесных краёв её угораздило попасть именно в Зараколахон, давнишнее пристанище преступников всех мастей — от воров и шлюх до политиков, осужденных за разного рода махинации, да беспощадных убийц. Все они находили здесь пристанище, некоторые жили здесь и во втором, и в третьем, и в четвёртом поколении.
«Из огня да в полымя…»
Порою грабившие по несколько торговых караванов за день, все имущество отправляли они домой, укрепляя край свой чужими деньгами и с удовольствием шантажируя ослабевшую после дипломатической изоляции Акидию, выдергивая из нее золотые перья. Керберра находилась под защитою Полнхольда, посему даже самые отчаянные зараколахонцы не смели совать в древний город носа.
Глубоко вздохнув, девушка зашевелилась и приподнялась на локте. Голова её загудела, а мускулы лениво запротестовали, но Акме удалось сесть. Она откинула одеяло.
На ней была надета короткая светлая льняная сорочка с длинными рукавами и шерстяные чулки. Раны её на ногах от шипованой плети были перевязаны. Девушка с трудом поднялась на ноги, медленно подошла к зеркалу и вздохнула. Исхудалое лицо покрылось нездоровой бледностью, под потухшими черными глазами, будто дыры, зияли тени, губы пылали болезненными рубинами, черные волосы всклокоченным немытым беспорядком разметались по худым плечам.
— И кому же достанется такая красота? — мрачно хмыкнула девушка, покачнулась, добралась до постели и вновь улеглась, поморщившись от сильного головокружения.
Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошла сухонькая женщина лет семидесяти в темной блузе, заправленной в широкую черную юбку, в белоснежном чепце и переднике, с кувшином в руках. Серебром переливались волосы её на солнце, морщинки царапали уголки глаз ее, губ и щеки. Большие светлые глаза наткнулись на недоверчивый и диковатый взгляд Акме, и лицо вошедшей озарилось.
— Августа! — радостно воскликнула она, оборачиваясь. — Помоги-ка накрыть на стол! Очнулась твоя сестрица.
Раздался топот быстрых детских ног, и Августа в светлой рубахе, схваченной на тонкой талии черным поясом, в темных штанах и легких коротких башмаках, с тоненьким вскриком кинулась к Акме. Лицом уткнувшись в плечо её, девочка разрыдалась.
— Я думала, ты больше не проснешься, сестрица! — выла та, трясясь. — Но он исцелил тебя!..
— Тебя не обижали, Августа? — тихо спросила Акме, гладя ее по голове и недоверчиво косясь на женщину, убиравшую со стола травы.
— Что ты, сестрица! — воскликнула Августа, подняв к ней сияющее счастливое лицо; до того прекрасны были чистые глаза ее, что девушка едва почти перестала замечать шрам, перечеркнувший её детскую щеку. — Града столь добра ко мне! — она кинула на женщину благодарный взгляд. — Она дала мне новую одежду! Она рассказывает мне красивые небылицы… пока Каталины нет рядом…
Женщина, которую Августа назвала Градой, украдкой улыбалась.
— Ну же, Августа, — мягко пожурила её Града. — Принеси тарелку и приборы для своей сестрицы.
Августа вновь обняла Акме, горячо поцеловала в щёку и радостно выбежала из комнаты.
— Мы в Саарде? — тихим, низким голосом осведомилась девушка, недоверчиво и прохладно разглядывая женщину. — Где именно?
Града обернулась к ней и, внимательно разглядывая Акме, произнесла:
— В Верне. Ты здесь шестого дня, барышня. Тебя привезли без сознания и едва живую. Твой возлюбленный поправляется быстрее тебя.
— Возлюбленный? — удивилась Акме.
Перед глазами тотчас всплыло лицо Гаральда Алистера, которого не могло быть здесь.
— Августа сказала, ты и Сатаро собираетесь пожениться, — пояснила женщина.
Акме покраснела. Большего вздора она в жизни не слышала. Но, смекнув, что правда может оказаться неудобной в этом конгломерате порока, спросила лишь: