Последние часы. Книга III. Терновая цепь

– Прости. – Трясущимися руками она сняла длинные перчатки, нашарила в кармане стило. Она дрожала от холода и от пережитого потрясения. – Дай руку… тебе нужна иратце. – Она расстегнула его манжету, отодвинула рукав и начала наносить исцеляющую руну. – Мне так жаль, это из-за меня тебя ранили. Прости…
– Сейчас же прекрати извиняться, – негромко перебил ее Мэтью. – Иначе я закричу. Ты ни в чем не виновата.
– Я позволила себя обмануть, – возразила она. На бледной коже Мэтью выделялись голубоватые вены и белые, переплетающиеся, словно кружево, следы ранее нанесенных рун. – Мне хотелось верить, что кузнец Велунд выбрал меня. Какой же я была дурочкой…
– Корделия. – Мэтью неожиданно схватил ее за запястье и стиснул с такой силой, что она выронила стило. Порез на щеке уже начал затягиваться, синяки бледнели. – Посмотри на меня. Я поверил фэйри, убеждавшему меня купить «эликсир правды», якобы безвредный для здоровья. Я едва не убил собственную… – Он резко втянул воздух сквозь зубы, как будто эти слова причиняли ему боль. – Ты думаешь, я не понимаю, что это такое – принять неверное решение, считая, будто поступаешь правильно? Думаешь, кто-нибудь понимает это лучше меня?
– Мне надо отрубить себе руки, чтобы я никогда в жизни больше не смогла взяться за оружие, – прошептала Корделия. – Что я наделала?
– Не смей. – В его голосе прозвучала такая боль, что она подняла голову, хотя до этого у нее не было сил смотреть ему в глаза. – Как только тебе в голову могла прийти мысль причинить себе увечье? Когда ты страдаешь, я тоже страдаю. Я люблю тебя, Маргаритка, я…
Он не договорил. Корделии казалось, что все это ей снится. Она помнила, что сняла плащ, чувствовала, как холод просачивается сквозь тонкую ткань платья. Она знала, что еще не отошла от шока, потому что, несмотря на прошлый опыт, в глубине души не ожидала, что Лилит придет. Она стояла на краю бездны, и из этой бездны отчаяние тянуло к ней свои черные щупальца; подобно сирене, оно стремилось увлечь ее на дно, утопить в страдании, оглушить навязчивым шепотом: «Ты потеряла Джеймса. У тебя больше нет семьи. Нет парабатая. Скоро весь мир отвернется от тебя, Корделия».
– Корделия, – заговорил Мэтью. – Прости.
Она прижала ладони к его груди. Сделала глубокий вдох, услышала какой-то хрип в груди. Потом прошептала:
– Мэтью. Обними меня.
Он молча привлек ее к себе. Будущее было темным и неясным, но Мэтью согрел ее, отогнал сгустившиеся тени. От него пахло ночным воздухом, одеколоном, потом и кровью. «Ты – все, что у меня осталось. Прогони тьму. Прогони горькие воспоминания. Удержи меня на краю пропасти».
– Мэтью, – спросила она, – почему ты ни разу не попытался поцеловать меня с тех пор, как мы приехали в Париж?
Его рука, гладившая ее волосы, замерла. Он отвечал:
– Ты сказала мне, что я для тебя только друг. Помимо всего прочего, ты замужняя женщина. Возможно, ты считаешь меня пьяницей и никудышным человеком, но у меня еще остались кое-какие понятия о чести.
– Уверена, что в Лондоне наша поездка служит пищей для пикантных сплетен.
– Мне наплевать на сплетни, – воскликнул Мэтью, – и ты должна была уже давно это понять. Но я установил эти границы ради… себя самого. – Его голос дрогнул. – Неужели ты считаешь, что мне не хотелось поцеловать тебя? Я хотел этого каждый день, каждый час, каждую минуту. Но я запретил себе даже думать о таком… И никогда не нарушу запрет, если только… – Его голос выражал отчаяние, тоску, мучительную жажду любви. – Если только ты не скажешь мне, что сдерживать себя больше нет нужды.
Она вцепилась в его рубашку. Притянула его к себе. И прошептала:
– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
– Маргаритка, не надо так шутить…
Она приподнялась на цыпочки, быстро прикоснулась губами к его губам. На мгновение тьму озарило воспоминание: Комната Шепота, голубоватое пламя в камине, поцелуй Джеймса, первый поцелуй в ее жизни, который разжег в ее крови пожар, не утихавший до сих пор. Нет, приказала она себе. Забудь. Забудь.
 
– Пожалуйста, – добавила она.
– Маргаритка, – хрипло прошептал Мэтью, и силы оставили его. Со стоном он прижал к себе Корделию и склонился к ней.
Когда Брат Захария сообщил ей, что пришел посетитель, Грейс почувствовала, как участилось сердцебиение. Она не могла представить себе посетителя, который принес бы ей хорошие новости. Это не мог быть Джесс; если бы стало известно, что Люси вернула его к жизни, если бы он находился в Лондоне, Захария, разумеется, дал бы ей знать. А если к ней пришла Люси… Наверняка Джеймс уже рассказал Люси правду о браслете и любовных чарах. Если девушка и пришла, то лишь затем, чтобы обвинить ее, обрушиться на нее с проклятиями. То же относилось и к остальным ее знакомым из Лондона.
С другой стороны… она запуталась и не знала, давно ли находится в Городе Костей. Грейс думала, что сидит в тюрьме около недели, но отсутствие солнечного света и нерегулярность допросов у Безмолвных Братьев мешали вести счет времени. Она спала, когда чувствовала усталость, а когда была голодна, кто-нибудь приносил ей поесть. Это была комфортабельная тюрьма, но тем не менее она оставалась тюрьмой. Местом, где царила вечная тишина; иногда Грейс хотелось закричать просто для того, чтобы услышать человеческий голос.
К тому моменту, когда в коридоре показалась тень, приближавшаяся к ее камере, она смирилась с судьбой: пусть это будет неприятный разговор, решила она, но он хотя бы нарушит отупляющее однообразие ее существования. Она села на узкой кровати, пригладила волосы. Собралась с силами, приготовилась к…
– Кристофер?
– Здравствуйте, Грейс, – произнес Кристофер Лайтвуд. Он был одет в свой обычный костюм, заляпанный чернилами и прожженный кислотами, и волосы торчали во все стороны, как будто он не причесывался несколько дней. – Я узнал, что вы здесь, и подумал, что должен проведать вас.
У Грейс пересохло в горле. Неужели он не знает? Неужели Джеймс не рассказал ему о чарах? Нет, он смотрел на нее со всегдашним выражением вежливого любопытства. В его взгляде не было гнева.
– Долго, – очень тихо произнесла Грейс, – долго ли я здесь сижу?
Кристофер, к ее изумлению, покраснел.
– Неделю или около того, – пробормотал он. – Я бы пришел раньше, но только Джем сказал, что я должен дать вам время, подождать, пока вы привыкнете.
Он стоял по другую сторону решетки. Грейс не сразу поняла, что он извинялся перед ней за пренебрежение, за то, что не навестил ее раньше.
– О, – воскликнула она, – нет, я вовсе не хотела… Я очень рада, что вы пришли, Кристофер.
Он улыбнулся своей доброй, рассеянной улыбкой, и в его необычных глазах вспыхнул свет. Кристофер не был красавцем в общепринятом смысле слова, и Грейс отлично знала, что многие люди, в том числе, ее мать, сочли бы его бесцветным и непривлекательным. Но Грейс встречала толпы привлекательных мужчин и знала, что красивое лицо и стройная фигура – отнюдь не гарантия ума, душевной чуткости и доброты.
– Я тоже рад, – ответил он. – Я уже давно хотел узнать, как вам здесь живется. Думаю, это очень смелый поступок – сдаться Безмолвным Братьям и позволить им изучать себя. Чтобы узнать, сделала ли ваша матушка… сделала ли она с вами что-нибудь ужасное.
«Он действительно ничего не знает». В этот миг Грейс осознала, что не хочет ничего ему рассказывать. По крайней мере, сейчас. Она понимала, что это нечестно, что это нарушение собственного обещания говорить только правду. Но разве Захария не сказал, что они собираются пока хранить в секрете информацию о ее способностях? Промолчав, она всего лишь выполнит приказ Безмолвных Братьев.
Кристофер переминался с ноги на ногу.
– Ну так вот, – смущенно бормотал он, – я на самом деле пришел потому, что хотел узнать, все ли у вас в порядке. Но не только поэтому.
– Вот как?
– Да, – сказал Кристофер и, торопливо порывшись в карманах брюк, выудил пачку каких-то страниц, аккуратно сложенных в четыре раза. – Понимаете, я уже некоторое время работаю над одним новым проектом – пытаюсь, так сказать, объединить науку простых людей и магию Сумеречных охотников. Видите ли, моя цель – изобрести способ отправки сообщений на дальние расстояния, и я кое в чем преуспел, но потом возникла неожиданная загвоздка, и сейчас я, можно сказать, зашел в тупик, и… о нет, теперь я запутался во фразеологизмах.