Лион Измайлов

Продолжаться долго так не могло. Врать не хотелось. Дома я стал мрачным, раздражительным.
А с ней мы читали стихи. Это были стихи нашей юности.
 
 
Я не мерил высоты,
 
чуть видна земля была…
 
но увидел вдруг: вошла
 
в самолет летящий ты!
 
В ботах, в стареньком пальто
 
и сказала: «Знаешь что?
 
Можешь не убегать!
 
Все равно у тебя из этого
 
ничего не получится…»
 
 
Эти слова были написаны про нас.
Я честно сказал обо всем своей жене. Она плакала, говорила, что я ей изменял и она это чувствовала.
Но я ей не изменял. Я просто любил другую. И любил ее всегда. Так мне тогда казалось.
Мы с Таней поженились. Она настояла на расписке. Хотя зачем эта расписка была нужна — непонятно. На этот раз мы прожили с ней три года. У нас родился мальчик. Приехала Танина мама сидеть с ребенком. За ней потянулся и мой тесть. Обмен им произвести не удалось. Так и жили в нашей двухкомнатной. Это Танина однокомнатная и моя комната объединились в квартиру. Я защитил кандидатскую. Стал делать докторшею. Быт заедал. Не было возможности работать дома. Сидел в библиотеке, ночами на кухне.
Таня выбивалась из сил. Бросить начатую работу я не мог. Ей тоже нельзя было уйти из газеты. Каждое место на вес золота. Мы стали ругаться. Теща и тесть подливали масло в огонь. Я. естественно, был никудышный. «Другие вон как, а этот вот так».
В один прекрасный вечер меня, неумеху, растяпу и слабака, выгнали из дому.
А я этого и не заметил. У меня как раз начал получаться эксперимент.
Развод понадобился через полгода. Ей, Тане. Даже не помню почему. Может быть, снова хотела сойтись со мной и решила проверить мое отношение этой лакмусовой бумажкой.
А я в это время был поглощен своей работой. Потом пошла эта тяжба. Моя докторская была на основе изобретения. Экономия получалась огромная. Некоторые примазывались… Да я бы и не против, не в деньгах дело. Но если бы они все стали моими соавторами, как бы я мог защитить свою докторскую.
Мы с Таней развелись. Я вообще заметил, когда расхожусь с Татьяной, у меня начинают лучше идти дела. И на этот раз я выиграл тяжбу, защитил диссертацию и получил огромную сумму денег.
На эти деньги купили большую кооперативную квартиру. Теперь мне как доктору еще полагалась дополнительная площадь и как изобретателю тоже.
Иногда, и я бы даже сказал довольно часто, я встречался со своим сыном. Его приводила теща ко мне, или я приезжал на детскую площадку.
Но все мои тяжбы не прошли даром. Я слег. И Татьяна сама пришла ко мне. Она выглядела прекрасно. К тем двум картинам, ну, вы, наверное, помните — она в проеме двери, и она же на теннисном корте, прибавилась еще одна — Татьяна держит на руках моего ребенка.
Она выхаживала меня, несмотря на занятость. Дом, ребенок, газета. Теперь она работала в международном отделе. Нечасто, но все же ездила за границу. Хороша была — лучше прежнего. Через два месяца я поправился. Пригласил ее к себе в гости.
Я так привязался к ней за эти два месяца. Я вдруг снова увидел ее. Где были раньше мои глаза. Но тогда сошлось все: докторская, отсутствие своего утла, изобретение, ругань дома — в общем, все, все. Теперь я мог спокойно разобраться, спокойно осмотреться. А что, собственно, смотреть-то. Одни в огромной квартире.
Мы поженились. Она продолжала ухаживать за мной, родители ее жили у Тани, мы здесь — у меня. Ребенок то здесь, то там.
Для закрепления лечения я поехал в санаторий. Все думал, почему мы опять поженились. Ну, с моей стороны это могло быть чувство благодарности, а она, ей-то это все зачем. Любовь у нее? Боязнь одиночества? Мы все друг про друга знаем. Ничего нового. Каждый живет своей жизнью. Чужие и родные одновременно. Может, ищем друг у друга поддержки?
Всем этим мыслям очень способствовала молоденькая, хотя уже и не очень, медсестра санатория.
 
А что, думал я, плюнуть на все, влюбиться в это нежное создание, и гори оно все огнем. Так оно и получилось. Я влюбился. Солнце, море, воздух, какие-то экзотические запахи тропических растений. Она для меня воплощение юности и красоты. Я для нее, понятия не имею, воплощение чего. Солидный дядя ученый, не очень еще старый, не совсем еще больной. Могу чего-то там порассказать. Живу в столице. Лично знаком со знаменитыми артистами.
Эх, гуляй, Витек! И загулял Виктор Семенович от радости, что жить остался. Но день возвращения приближался, и небо над головою становилось все мрачнее и мрачнее.
— Вот все вы так, — говорила медсестра. — Сначала веселые, говорливые, а потом, как ближе к отъезду… Не возьмете меня теперь с собой!
 
 
Милая моя.
 
Взял бы я тебя…
 
Но там в краю далеком…
 
 
и так далее.
Нет. Я сказал, что приеду в Москву, приведу свои дела в порядок и тогда уж вызову ее к себе.
Но когда я вернулся, привести дела в порядок оказалось не так просто. Татьяне одного взгляда было достаточно, чтобы сказать: «Разводимся».
Ну, это был развод так развод. Всем разводам развод. Делили все: книги, посуду, квартиру. Нет, не по суду, а так вроде как мирно, во всяком случае, так могло показаться со стороны.
Я уже и прощения просил, она была непреклонна. И только повторяла: ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным. Вот дура старая и получила. Разделили все. Мне однокомнатную с доплатой, им с сыном двухкомнатную. А остальное — я сказал, бери, что хочешь. Но она скрупулезно делила чашки, блюдца, книги и тряпки.
— И не думай, — сказала она на прощание, — что я тут сидела и ждала, когда ты наставишь мне рога. Не волнуйся, я одна не останусь.
Ну, это уже был запрещенный прием.
— Это удар ниже пояса, — сказал я.
— У тебя пояс на шее, — сказала она. — Если не бить по лицу, то обязательно попадешь ниже пояса. А бить человека по лицу я с детства не могу.
Она еще ж шутила.
Граждане, я понял, что люблю ее и любил всю свою сознательную жизнь. А особенно я понял это тогда, когда она не разрешила мне встречаться с сыном.
— Ты нас предал, — сказала она. — Ты нас обоих предал.
Я понял, что ее не только люблю, но и ненавижу.
А тут как раз и Надюшка с юга прикатила. Вот уж подарочек был к новоселью. Где море? Где солнце? Где обаяние юности? Слушайте, куда это все девается здесь, в Москве? Но в чем она виновата, если я мерзавец?
Нет, абсолютно точно, я всю жизнь любил одну Татьяну.
«Тоскливо жизнь моя текла». И совсем уж плохо стало мне, когда я увидел ее с этим полковником. Извините, не я следил за ними. Он провожал ее до дома. Она уходила. Он закуривал, я подходил к нему. Мы разговаривали. Он заявил, что любит Татьяну Алексееву. Я ответил ему тем же. Мы поклялись сделать все зависящее от нас, чтобы соперник остался с носом.
В общем-то у меня нос небольшой. Вот я с этим небольшим носом и остался. А полковник женился на моей бывшей жене. Их счастье длилось долго. Месяца четыре.
Я не отступал. Я приходил к ней в газету, я флиртовал с ее подругами. Когда она возвращалась из-за границы, мы оба встречали ее в аэропорту. Полковник брал ее под руку, и они уходили, а потом уезжали в серой «Волге». Я купил машину и теперь мог ехать позади них. Другими словами, я всячески отравлял им жизнь своим присутствием. Но что поделаешь. Такова се ля ви. Извините за шутку. Когда уже нет никаких надежд, начинаешь шутить, причем плохо.
Полковник сказал мне, что пристрелит меня.
Через три месяца я перестал их преследовать. А через месяц они разошлись. Я больше не звонил Гане, не приходил к ней. Толика, сынишку, я видел все время. Но даже у него я не спрашивал о маме.
В один прекрасный, самый прекрасный в моей жизни вечер они пришли вдвоем.