Лион Измайлов

Родственник после этих слов от медведя наотрез отказался, обиделся и стал в свою тайгу собираться.
Тут жена и сообразила.
— Сунь, — говорит, — ему медведя в чемодан, и пусть он с ним сам в тайге разбирается.
И уехал наш Михал Михалыч в Сибирь, поближе к родственникам. А через некоторое время приносят его нам обратно в посылке с письмом от родственника. Дескать, извините. Сам не знаю, как получилось, сроду ничего чужого не брал. А тут на тебе, получилось.
Ну что ты будешь делать? Я просто похудел. А выбросить не могу. Ну как его выбросишь? Бывало, ночью с женой проснемся, смотрим на него, слезами обливаемся. Просто ноль. Будто в окружение попали и наши уже никогда не придут.
Но наконец придумал я. Что это, думаю, хорошим людям страдать от этого хищника. Подарю-ка я его Бричкину. Бричкин всему нашему отделу поперек горла. Работает у нас недавно, но уже к начальству в доверие втерся. Уже на повышение пошел. Квартиру себе выбил. Ну кому понравится, когда кто-то вперед вырывается?
Короче, вручили мы ему этого медведя на день рождения от всего отдела. Вручили и сразу поняли, что в точку попали. Он даже в лице изменился.
— Я, — говорит, — знал, что вы меня не любите, но не думал, что вы меня так ненавидите.
Проходит месяц. На Бричкине лица нет. Вот-вот повесится или с работы уйдет. Потом, смотрим, повеселел, шутить начал, жизни радоваться. Мы ничего не понимаем, но и не спрашиваем.
А вскоре он приезжает на работу на новеньких «Жигулях», и все выясняется. Отнес Бричкин моего медведя в музей, и оказалось, что медведь этот уникальный. Его в XVIII веке где-то на Урале сделали. Их, таких медведей, во всем мире всего два экземпляра. Один в Белом доме. Другой у Бричкина.
Короче, стоит этот медведь сейчас в музее. Иной раз мы с женой придем и смотрим на него. Я потом не выдерживаю и кулак ему к носу сую. Но не очень близко подношу, потому что он хоть и чугунный, а, того и гляди, полруки отхватит. А уж когда мы из музея выходим, жена обязательно скажет:
— Говорила тебе, не надо его никому отдавать. Так мне этот медведь нравился. Нет, не послушался, ирод проклятый.
  
Земляки
 
 
23 января 1983 года я стоял у шестого источника города Карловы Вары и пил минеральную воду. К источнику подошла группа советских туристов. Экскурсовод начал рассказывать о местных достопримечательностях. Понять его ломаный русский язык было практически невозможно. Может, поэтому, а может, по природному любопытству группа вместо достопримечательностей стала разглядывать меня. Вообще-то я внешне, как вы, наверное, уже успели заметить, ничего особенного не представляю. Но это сейчас, а тогда на голове моей была огромная песцовая шапка, которую я купил у одного популярного композитора. То есть он раньше меня понял, что нормальный человек в такой шапке ходить не должен, и уступил мне ее за 120 рублей. Шапка впоследствии оказалась совсем из другого, очень засекреченного животного, но кто теперь считает? И вот стою я, сам маленький, но в большой грязно-белой шапке, якобы песцовой, а на меня с любопытством смотрят туристы, приехавшие из моей родной страны. И вот они смотрят, смотрят, и вдруг один из туристов говорит другому:
— Во, гляди, видал, у них мода какая?
— Ага, — говорит второй, — сам, гля-кось, маленький, а шапка, как у большого.
— Ну прям головастик. — добавляет женщина.
— Чего же это он такую шапку-то напялил? — спрашивает первый. — У них и холодов-то здесь таких нет. Того и гляди, уторит.
— Для красоты, — отвечает второй, — сказано же тебе, мода такая. Хоть удар тепловой, лишь бы по моде.
— Ну уж и мода, — говорит женщина. — Какую достал, такую и носит.
— Давай поговорим с ним, — предложил первый.
— А что ты думал, возьму и поговорю.
Он подошел ко мне и сказал по-чешски «добры ден».
— Здравствуйте, — ответил я на чистом русском.
— Вы что ж, — подошел второй, — по-русски, что ли, говорите?
— Говорю, — ответил я.
— Мужики, он по-русски говорит! — крикнул мой собеседник.
 
Мужики подошли ближе.
— Ну как тут у вас? — спросил первый.
— Нормально, — ответил я.
— Погода хорошая.
— Неплохая, — ответил я.
— Вы где русский-то учили, в школе?
— В школе, — ответил я.
— Хорошо у вас по-русски получается, небось в школе отличником были?
— Был, — не соврал я.
— А шапка у вас такая, это что ж, мода такая, что ли?
— Да нет, — сказал я, — просто по случаю купил.
— Ну что я говорила, — обрадовалась женщина, — у них тоже все по знакомству.
— Ну, а вообще-то как у вас жизнь, не дорогая?
— Да не очень, — говорю я.
— Ну так, на шмотки, я вижу, хватает?
— Хватает, — не соврал я.
— Дубленочка-то чешская?
— Нет, — говорю, — болгарская.
— Видал, — обрадовался кто-то, — и им Болгария помогает.
— Скажите, — спросила женщина, — а жены у вас работают?
— Еще как!
— Видал, — огорчилась женщина, — тоже вкалывают. Ну а если, допустим, не хотят работать, тогда не работают.
— Это верно, — сказал я, — если не хотят, ничем их не заставишь.
— Тогда муж кормит, верно?
— Верно, — говорю, — кого муж, кого любовник.
— Это что же, — изумилась женщина, — и любовники у вас тоже есть?
— А как же, — говорю, — любовников у нас просто пруд пруди.
— Да погодите вы с любовниками, — зашикали на женщину, — вы лучше скажите, соцстрах у вас есть?
— Есть.
— А бюллетень оплаченный?
— Оплаченный.
— И образование бесплатное?
— Бесплатное.
— Ты гляди, все как у нас.
— А у нас, — сказал полный мужчина, — пиво чешское любят.
— Правильно, чешское пиво самое вкусное.
— Зато водка у нас самая лучшая.
— Это верно, — подтвердил я. Вдруг один из них негромко сказал:
— Не купите водку, а то у меня бутылка осталась, уезжать уже, а все никак не продадим.
— Да что вы, — говорю, — у меня самого две, тоже сюда привез.
— Оттуда привез?
— Из Москвы, откуда же еще?
— Так вы что, наш, что ли?
— А чей же еще-то?
— Так что же вы нам голову морочите? — закричали они.
— Тоже мне турист, — припечатала на прощание женщина, — шапку напялил и выпендривается. Бюллетень у них оплаченный. Тьфу, бессовестный!
И они побежали за экскурсоводом.
  
Красавец
 
 
Я часто думаю: почему меня женщины так любят? Ну, правда, красивый я. Этого у меня не отнимешь. Глаза — как бездонная пропасть. Профиль — как у древнеримских греков. Стан — как у горного козла. Иной раз на улице гляну на какую-нибудь и вижу: мороз у нее по коже. Иная с мужем даже идет. И не дай бог ей метра на три от него отдалиться. Все — моя! Два метра еще ничего. Еще успеет он ее за рукав схватить. А если на три, то уже все — с концами, как в воду. Пропала. Бежит ко мне. Вещи бросит и бежит. А если пальцем поманю, трактором не удержишь. Некоторые, как посмотрят на меня на улице, на другую сторону перебегают. Страшно становится.
Что делать, просто не знаю. Одеваться пробовал похуже. Галстук неброский, из японского кимоно. Очки на пол-лица, одни уши торчат. И все равно все женщины без ума. Чуть-чуть со мной повстречаются — на всю жизнь зарубка.
С одной два раза в жизни виделись. Замуж она тут же вышла за инженера. И я ее по-человечески понимаю. Спокойнее так. Хозяйство, дети. А со мной всю жизнь терзайся, как бы не отбил кто. И что характерно, я же знаю: с ним живет, обо мне думает. Позвонил ей через год.
— Помнишь. — говорю. — меня?
— Никогда, — отвечает. — не забуду.
И я ее понимаю. Фотографию ей свою послал. Гак и вижу: вечером в ванную зайдет, из ридикюля вынет, поплачет надо мной, поубивается и опять к постылому.
А на работе что творится!
У меня начальник — женщина. Влюблена по уши. Как на меня глянет — все у нее из рук валится.