Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

— Огни тин пришли к нему…
Вновь перевел взгляд на северный берег и не говорил уже больше. Там горела уже не только трава, пламя пожирало подлесок, брошенные корзины, походный лагерь невдалеке; пламя охватило стволы и кроны, а затем перекинулось и на небо, враз потемневшее, потяжелевшее. Верховой пожар забушевал в лесу.
Северяне выбежали из лагеря, пытались броситься в воду, но не успевали, превращаясь в живые факелы. Криков не было слышно за гулом и треском. Черные фигуры терялись в невыносимо-ярком пламени, и стволы были черными и тоже, казалось, шевелились, будто на том берегу погибал целый отряд великанов.
Дым уже доносился и на южную сторону, вызывал кашель, мешал дышать. Только виновнику пожара было, кажется, все равно, может, он и не дышал вовсе: там, куда он поворачивался, пламя вздымалось выше, даже прибрежные водоросли, кажется, горели. Черный дым взвился над кронами, рассыпая искры, загудел ветер. Уже и с самих туч сыпались искры, и падали горящие ветки — то тут, то там начинался новый пожар.
Будь река менее широкой, не окажись берег в большей части довольно голым и галечным, вода не спасла бы, превратилась в кипяток или вовсе в пар. Дуй ветер в другую сторону, может, искры бы перенес, и заполыхали оба берега. Но сейчас на южном берегу, в безопасности, люди словно окаменели, и никто ни слова не проронил.
Больше не нужно было подстегивать огонь, да у берега и гореть было уже нечему. Пламя, словно огромный зверь, потрясло шкурой и двинулось прочь, в чащу.
Как далеко ушел пожар, только птицы с высот могли знать, да само небо. Но и так ясно было — даже мощные ливни не скоро вернут к жизни горельник, и через зеленую поросль долго будут проглядывать страшные черные остовы мертвых деревьев.
А мальчишка у самой кромки воды, у горящего берега стоял, опустив руки, и пламя его не трогало, и глаза его были пустыми.
**
Настоящее
Къятта скучал по младшему брату. Пять дней — словно пять лун. Своевольный он, невыносимый, несдержанный сверх всякой меры… без него жизнь пресна и вязка, словно непропеченная лепешка. Тронуть горячую кожу, чувствуя, как тот ощетинится — и все же позволит застегнуть невидимый ошейник. Потому что тоже скучает на свой лад.
…Уже на подходе к его комнатам Къятта услышал тихий взволнованный голос, разъясняющий известные любому младенцу истины; усмехнулся не-по доброму. Слишком братишка увлекся новой забавой. Учитель нашелся. Пусть — скоро конец, жаль, мальчишка расстроится. Странно, что до сих пор не сжег свою игрушку. Но один раз уже чуть не убил, второго раза недолго ждать. Слишком нагло ведет себя полукровка. А нет — так нетрудно помочь.
Подумав немного, ушел. Вновь появился часа через два. Было тихо внутри, и занавеска не шевелилась — даже ветерок спал. Къята зашел внутрь, откинув занавеску.
…Сидели рядом у стены — и, кажется, не дышали. Почти испугался, прежде чем сообразил — жив, просто далеко улетела душа.
У них были похожие лица. Только у Кайе — очень усталое, будто истончившееся. Серое. И второй… брошенный мельком взгляд подтвердил — этот гораздо ближе, и чуть улыбается во сне. Ему, очевидно, совсем не плохо!
Маленький огонек дрожит на плотном листе деревца в углу.
А руки обоих сплелись.
Къятта выругался беззвучно. Бездна… Такое с собой творить… ради кого?! Всего на пять дней покинуть Асталу, и вернуться к безумию полному… Сорвал с руки полукровки браслет, увидел знак. Вот оно что. Вулкан, который учит гореть соломинку.
Поднял Кайе, словно тот был совсем малышом, осторожно опустил на постель в соседней комнате, поправил волосы его. Склонился над братом, протянул ладонь, прижал пару точек на шее. Дыхание того стало глубже. Спи, радость моя… спи долго. Тебе это нужно.
На Огонька и того не потребовалось — он и сам не проснулся, измученный неуверенными толчками собственной Силы — Къятта подхватил мальчишку и вышел из комнаты.
**
Во сне Огонек летел через Бездну. Не в первый раз уже видел подобное — поначалу такие сны пугали, понемногу привык. Даже удовольствие стал находить в безумном полете — еще чуть-чуть, и научится им управлять…
 
Проснулся на чем-то холодном и твердом. Не открывая глаз, попробовал устроиться поудобнее — и стукнулся лбом о стену. Испуганно распахнул глаза, осмотрелся.
Он лежал на каменном полу. Каменные темные стены, не украшенные ничем — просто неровно обтесанный камень. Масляный светильник, теплым оранжевым светом озарявший лицо человека напротив. Тяжелая коса, серьги — простые кольца, резкие, немного птичьи черты.
Къятта.
Огонек мгновенно сел, прижался к стене, не обращая внимания на холод ее и неровные выступы.
— Что… где я?
Мальчишка повел взглядом по сторонам, и по коже пробежали мурашки. Больно уж неприветливо место… и тихо, слишком тихо. Сыростью пахнет, и будто вода где-то рядом плеснула.
— Я здесь… почему??
— Муравей, возомнивший себя горой… — откликнулся тот негромко, задумчиво. Смотрел прямо перед собой, не на мальчишку.
-Я? Но что я такого сделал? — растерялся подросток, и замолк, успев уловить мелькнувшую презрительную усмешку.
— Я погашу. Хочешь попробовать зажечь? — молодой человек указал на светильник.
— У меня нет… — начал Огонек, и запнулся. Отвратительное, тянущее чувство поползло под кожей, разливаясь по всему телу.
Откуда Къятта знает? Младший ему рассказал, или как?
— Этого я не умею, — сказал он одними губами, не заботясь, будет ли услышан.
— Неважно.
— Но… — ноги начали медленно холодеть, холод полз выше и выше, заставляя цепенеть все тело. Кажется, все было совсем плохо… совсем.
— Но… — повторил Огонек, и не мог продолжать.
— Ты знаешь, почему ты здесь? Как я принес тебя сюда?
— Нет, али.
— Он направлял все свое пламя внутрь, пытаясь тебя уберечь. Все эти дни. Ведущий… Был, как пустая шкурка насекомого, когда я вошел. И мне не составило труда усыпить его… забрать тебя. Меня он даже не заметил.
Вот почему он так выглядел, понял Огонек, вспомнив осунувшееся лицо, и внезапные жалобы на жару. Теперь ему стало страшно не только за себя — что сейчас с Кайе?
— Он… где он?
Къятта будто не слышал:
— Мальчишка не соображает, что делает, и убьет себя, пытаясь не причинить тебе вред. Но ты ничего не стоишь. Пыль… пусть даже и редкость Сила у полукровки. А он — единственный.
— Это я знаю, — проговорил Огонек, понемногу справляясь со страхом. Если с ним еще говорят, может, не все потеряно. Исподволь он начал оглядываться — может, отыщется путь к спасению. Къятта не особо следит за ним, он и говорит-то словно с самим собой. — Но все равно знаю мало. Позволь мне хотя бы понять.
— Хорошо. — Къятта легко согласился. — Поднеси руку к костру — почувствуешь жар, вовсе не касаясь пламени. А Кайе пытается позволить тебе коснуться огня, погрузиться в него… и не сгореть. И вот нашел выход, дурак. Я же не смог запретить ему, он слишком своеволен. Не думал, что он сделает так.
— Но он сказал… что больше ему нечего мне дать. Он может теперь быть собой прежним…
— Нет. Айари — ведущий и чимали — ведомый связаны очень долго. Пока не ослабеет нить — он должен будет сдерживать свое пламя, выжигая себя изнутри. Даже просто стоя рядом с тобой — иначе его Сила спалит тебя. Это он понимает…
Огонек глубоко вздохнул.
— Если это так, то… — Поперхнулся, а с языка слетело: — Ты убьешь меня?
— Я? — Взглянул на светильник, и язычок света моргнул. — Нет.
— А… что? — задохнулся, испугавшись еще больше спокойного этого ответа.
— Какая тебе разница, как умирать? — голос изменился, стал ниже тоном, темнее. Безразличие словно порывом ветра смахнуло.
— Он — не наставник полукровок, запомни! У него есть свое назначение!
Мальчишка облизнул губы — сухость во рту и горле…
— Я… я дам слово, что не вернусь. Астала большая…
— Слишком много неприятностей от тебя, чтобы еще оказывать милости.