Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

**
Поселок снова был почти пуст — кто мог, работали. Те, кто оставался дома, старались не выходить. А его словно на привязи здесь держало, нет бы нырнуть снова в омут леса. Что еще делать, кроме как ждать?
Девушка у дома возилась с корзинами. Кайе засмотрелся на нее — очень смуглая, подвижная, гибкая, тяжелые вьющиеся волосы стянуты тесьмой из травы. Совсем юная. Подошел ближе — девушка подняла лицо, замерла настороженно. Юноше показалось, что он уже видел эти распахнутые глаза.
Положил руку ей на плечо, притянул к себе. Зрачки его стали шире, взгляд — темным и пристальным.
— Не надо, Дитя Огня, пожалуйста, — прошептала девушка, все еще сжимая небольшую корзину. Он не дал ей договорить: одна рука скользнула вниз, другая запрокинула голову. Прижался губами к губам, не пытаясь быть осторожным. Руки сжали ее тело сильно, но она не вскрикнула, даже если могла. Потом ослабил хватку слегка:
— Дом пуст?
Она кивнула, смотря остановившимися глазами.
— С тобой ничего не случится, — сколь мог мягко сказал он, увлекая ее внутрь, в полутьму.
Потом, когда полумертвая девушка лежала неподвижно, он осторожно убрал волосы с ее щеки.
— Не ты играла в мяч на одной из площадей Асталы вместе с детьми, когда я пришел к ним? Давно…
— Не знаю, — ее едва хватило на бездумный ответ.
Кайе сжал ее кисть — слегка, и вышел.
**
Посланцев из Асталы ждали полтора суток. Вряд ли они сильно спешили, всё уже случилось, а Хлау теперь уж в любом случае присмотрит. Полукровку же нет резона быстрей тащить в город, он не умирает, напротив — подольше полежит на месте, чуть оклемается.
Огоньку было все равно. Только маячила перед глазами глупая морда неведомого зверя татхе, почти ставшая родной мозаика — теперь эта морда насмехалась над ним.
Дорогу в город он не видел — спал, выпив какое-то пахнущее болотом зелье.
Голос вернулся к Огоньку на второй день в Астале. Целитель спросил его, помочь ли повернуться, и тот ответил, потом только сообразил, что вновь говорит.
Кайе тут же про это донесли, и он примчался, на сей раз уже успокоившийся и почти обычный, только взъерошенный больше прежнего.
Хочет ли Огонек разговора, он не спросил. Отмалчиваться было и вовсе глупо.
— Всё из-за тебя! Куда ты ушел и зачем?! Я понял, что следы ведут в лес, а там энихи всяко найдет быстрее.
— Найдет — и убьет?
— С какой это стати?
— Я видел…
— Ничего ты не видел! Я не охотился на нее. Но она дура… зверь не мог упустить поросенка, я не успел погасить атаку.
— Ты… не помнишь себя, когда…
— Частично. Я знаю, кого трогать не надо. Своих.
— А девочку…
— Не знаю. С поросенком в руках, в крови… да плевать на нее, в самом деле. Сколько их таких бегает!
Он протянул руку словно хотел потрясти Огонька за плечо, но опомнился. Долго просто молча сидел. Полукровке смотреть на него совсем не хотелось, но не смог удержаться — вот эти руки, упрямо наклоненная голова, чуть согнутая спина — они принадлежат кому? Человеку, которого знал и которым уже почти восхищался, или той твари, которую рад бы забыть? Во всяком случае разглядывать его уже мог почти спокойно.
И говорит он правду, наверное. Всё просто совпало. Зверь. Оборотень. Хищник, а тут поросенок… И с рабочими тоже, откуда ему, полукровке, знать, как положено, с ним ведь тоже не церемонились…
Ни словом не обменялись до тех пор, пока Кайе не встал и не вышел, не обернувшись.
Огонек не отказался бы так и остаться в постели, только здешний целитель отлично знал свое дело и притворяться было бессмысленно. Ребра все еще ныли, как и рука, висевшая на перевязи, но раны от когтей затянулись. Шрамы выглядели жутковато, будто и впрямь зверь не доел жертву. Целитель заверил, что скоро останутся небольшие следы, и всё. Но вот те следы уже не свести.
На прииске подобное лечили бы не меньше одной луны, тут же справились за несколько дней.
Целителей Огонек зауважал. Часто думал о том, безымянном с Атуили — так и не поблагодарил ведь, говорить-то не мог. Если выпадет случай, вернется, всё скажет.
 
Понемногу начал вставать. Понемногу снова впускал в себя этот дом, даже морду пошел навестить, только чувствовал, что больше она не радует. Даже готов был теперь разговаривать и принять второй облик старшего своего товарища, он ведь тоже вынужден с этим мириться, раз таким родился. Придется и Огоньку. Только вот…
Если он снова позовет меня в лес, не поеду, думал Огонек. Ни за что не поеду, пусть хоть приказывает. Тут, дома, он человек, а там… ой.
Дальше думать не получалось. Дальше воображение вставляло в каждую картину их лесного веселья черное тело энихи. Вот они весело наперегонки лезут на дерево, и вдруг с ветки на Огонька скалится огромная хищная тварь. Вот наперегонки бегут, просачиваясь между лианами… а за Огоньком гонится клыкастая смерть.
Не поеду, твердил он себе, понимая, что возразить будет сложно.
К счастью, никто его пока никуда не тянул, даже в сад, где разрешали погулять одному.
Кайе вовсе не появлялся.
Но один раз пришла Киаль, в час, когда Огонек сидел на скамье в саду, смирно сидел, не шевелясь лишний раз, хотя никто за ним не следил и раны уже не болели почти. Принесла сполохи алого и золотого, звон браслетов и серег, аромат терпко-сладких цветов и плошку орехов в меду. Орехи остались Огоньку, всё остальное вспыхнуло и исчезло через четверть часа.
В душе подростка все перемешалось — ни за что не отказался бы от возможности видеть Киаль, спроси его кто, но вдруг и она какая-нибудь клыкастая тварь? Настолько измучился этим вопросом, что решился спросить одного из домашних слуг, принесших вечером еду. Тот рассмеялся и заверил — нет, ничего подобного, таких лишь двое на весь Юг, на весь известный мир — Кайе и некая не виденная Огоньком Шиталь Анамара.
А Кайе так и не приходил, а потом Огонек узнал, что его и вовсе не было дома все эти дни.
Порой вспыхивала надежда — потерял интерес к полукровке, и теперь Огонька попросту вышвырнут, не убьют же, раз лечили! — но сам не мог понять, именно этого хочет или все-таки нет. В прошлом ничего не было: пара сезонов тяжкой работы, немного леса, который любил и, кажется, знал — но в котором был один. А за эти недели словно прожил много больше, чем на прииске.
В конце концов признался себе, что скучает. Этой беспечности, безудержной радости жизни — не хватало. Если долго смотреть на огонь, а потом его вдруг унесут, глаза ничего не видят какое-то время. Даже если боялся огня и был вынужден смотреть на него, все равно, так и чудится пятно света, закрывающее все остальное.
**
В Астале становилось все жарче; скоро и люди, и земля будут отчаянно желать дождя, просьбы потекут к небу, а дары — в Дома Земли. Но и город, и предместья все равно жили в том же размеренном ритме, как и всегда — долгий труд сменялся сном, и наоборот, а Сильнейшие лениво наблюдали за круговоротом дней и дел — духота и жара отнимали желание вмешиваться. Их примеру следовали и квартальные старшины, и даже суд порой неохота было вершить — на мелочи просто махали рукой.
А Нъенна вдруг обзавелся избранной спутницей. Нельзя сказать, что по большой любви — скорее, их связывало признание друг за другом права на независимость. Молодая женщина — она и сама была из очень отдаленных потомков Тайау — стремилась видеть родню, особенно Киаль, как можно чаще, и Нъенна стал постоянным гостем в доме Ахатты.
— А ты не хочешь найти себе подругу, которую примут в Род? — спросил он у Къятты, когда после полудня они расположились в саду под навесом — дождаться, пока воздух станет хоть немного прохладней. Къятта по прежнему служил меркой во всем. Единственным недостатком был его младший братец, которого при каждом визите надеялся не встретить.
— Женщин у меня предостаточно… а дети… хлопот хватает и с этим. — Мимолетный косой взгляд в сторону окна… широкие листья скрывают часть дома, но известно, кто там живет.