Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

— Стоять! — Кайе догнал его, бросил наземь. Закрыв голову руками, Огонек ждал, что его сейчас поглотит пожар, но пожара не было. Потянуло гарью, и все на этом. Он решился приподнять голову, потом встал, чувствуя, как ноги дрожат. Пламя погасло — похоже, Кайе и не пытался ничего поджигать всерьез, лишь хотел, чтобы засада себя выдала.
— Допустим, ты не соврал, — голос былого приятеля звучал глухо. — Зачем тогда пришел?
— Предупредить…
— Какое благородство! Ты высоко взлетел. Надо же, в свите Лачи! Или ты в ней был и раньше, по следам своего отца?
— Я был мальчишкой для черной работы на прииске и бродягой, пока не попал к тебе.
— Поэтому ты сбежал, в благодарность?
— Къятта оставил меня в Башне, чтобы я умер там. Я выбрался чудом.
— Глупо и не смешно. Къятта не смог убить мальчишку?
— Твой брат сказал… — Огонек зажмурился, вспоминая. Как не хотелось снова нырять в тот день…. — Он сказал, что моя смерть ударит и по тебе. Ты слишком много вложился в меня, пытаясь разбудить Силу. Он привязал меня в подвале Башни, сказав, что только там ты меня не найдешь — ее голос громче нашей связи.
— Смеешь приплетать сюда и Хранительницу? — Кайе качнулся вперед, пальцы стиснули запястье подростка, чуть не сломав; он швырнул Огонька на колени.
— Ну, соври еще что-нибудь.
Огонек осознал, что жить ему осталось недолго. Пожалел, что пришел сюда.
— Мне незачем врать! Мне хотелось выжить, и все! — произнес отчаянно, пытаясь не кричать от боли в вывернутой руке и жалея, что не умеет говорить гладко и убедительно.
Кайе поднял его руку повыше, а другой своей взял Огонька за горло:
— И как же ты выбрался?
Огонек боялся двинуться. Полностью подчиниться… тогда, может быть, Кайе не сделает одного-единственного движения… просто так, испытав мимолетную ярость.
Тот слегка разжал пальцы, давая возможность говорить, но глаза, как у зверя, чуть поблескивали в темноте. Как же он изменился… Слова прилипли к горлу, очень шершавые и тяжелые. Но нельзя же молчать. И лучше не называть имя спасителя.
— Петлю снял кто-то из ваших, зачем уж ему… и он же сказал, что можно уплыть через решетку в воде, — прошептал подросток, впиваясь ногтями свободной руки в ладонь, будто собственную жизнь держал и боялся — она утечет в малейшую щель. Несмотря на боль в плече, шевельнуться не осмелился — лишнее движение может дорого обойтись. — Я сумел выплыть, и ушел в лес.
— Что ж не вернулся ко мне?
— Твой брат убил бы меня.
— Разве я плохо тебя защищал? — ядовито спросил Кайе.
— Так, что я оказался привязанным в подземелье!
Горячие пальцы сжались. Придушенный Огонек невольно дернулся, и плечо словно раскаленным ножом пробило.
— Пусти, — шевельнул непослушными губами, как только былой приятель ослабил хватку, и захлебнулся кашлем. Ощутил — его поднимают с земли.
— Смотри мне в глаза.
— Не могу, — выдавил Огонек.
— Смотри, я сказал.
— Ты бы видел себя сейчас! — боль уходила, уступая место осознанию, что терять все равно нечего. Так уже было когда-то, давно… они стояли у стены, поросшей плющом…
— Что еще скажешь? — пальцы теперь едва касались кожи, но руку от горла Кайе не убирал. Так хищник держит добычу, думая, убивать или еще поиграть. Больше всего хотелось вынырнуть из-под сумрачного взгляда, оказаться подальше от этих рук… и нестись к северному лагерю. Да, а трава вокруг загорится…
— Ты сказал, что и раньше я был в свите Лачи. Но я никогда до встречи с тобой не видел севера. Я родился в глухой деревушке, потом мы с семьей жили в лесу… Память целиком так и не вернулась ко мне, но что-то удалось вспомнить. Мое имя Тевари — так назвали родители. Моя мама была из эсса. Ее звали Соль.
Слегка задохнулся на этом имени, тяжко было его произносить. А полностью память так и не вернулась — и вряд ли вернется. Все равно… теперь это не имеет значения. Подбирать слова было тяжело, хоть и вспомнил, какие составлял фразы заранее.
— Мама…. Отец оставил Асталу из за нее. Мне было двенадцать, когда загорелся лес. Мы сперва жили там вшестером, потом еще двое детей родилось у другой женщины. Моего отца звали Тахи. Это он… служил твоему отцу.
 
Кайе задумчиво смотрел, держа руку у шеи Огонька. Но теперь не сжимал — только касался кончиками пальцев. Огонек уже и забывать начал, какие у южанина горячие руки.
Огонек отдышался и продолжал, медленно, словно вглядываясь внутрь себя.
— Мы жили недалеко от реки Иска…
— Понятно, — глухо сказал Кайе. — Я уже понял. Так вот почему в Асталу прислали именно тебя!
Огонек не выдержал:
— Дурак ты совсем! Ты бы мог вместе проводить время, есть, находиться под одной крышей с тем, кто виновен в смерти твоего отца? Долго, не одну луну — смеяться с ним вместе, разъезжать по лесам, принимать его покровительство, ради невесть какого плана далеко в будущем? А ведь ты своего даже не знал, а я… по-твоему я вовсе без чувств?
— Вы и не на такое способны, втереться в доверие ради мести самое то. К тому же убить меня лично ты не мог все равно, — отозвался Кайе, но в голосе вместо ярости проскользнул интерес.
— Да пошел ты, — безнадежно сказал Огонек, и Кайе вдруг усмехнулся:
— Ладно, еще что скажешь? И не ори на всю долину.
— Мой отец ни в чем не виновен.
— Может, ты и вправду так думаешь, но ты этого не знаешь.
— Ты тоже. Все мы можем только верить или не верить… В Тейит мне рассказали, почему был пожар на реке Иска, и я понял, из-за чего так боюсь огня. Но свидетелей с севера не осталось… что было там? Мне надо узнать, — сказал он отчаянно, глядя в землю. — Кто начал первым и почему люди погибли?
— Думаю, тебе достаточно всего наговорили.
— Я слышал их слова. Не ваши… не твои.
— Амаута! Я это сделал, и достаточно. И не пытаюсь юлить, как ты, защищая своего отца.
Говорил зло, словно выплевывая даже не слова — шаровые молнии:
— Жаль, не могу разобраться с ним лично.
— Ты уже разобрался, — Огонек произнес это одними губами, но Кайе услышал, и, кажется, осознал.
— Хоть я не верю в виновность моего отца, ты все равно уже невольно свел счеты, — сказал Огонек, садясь и бездумно запуская пальцы в сырой мох, росший тут повсюду. — Мои близкие все мертвы, эта веревка доплетена.
— Еще ты остался. Почему бы не убить и тебя в завершение? — Кайе остался стоять рядом с ним.
— Потому что ты не знаешь и не узнаешь правды, и день за днем будешь сомневаться, вдруг зря убил человека, который относился к тебе хорошо и предлагал мир. И которому ты сам предложил Силу. Даже если сейчас я для тебя мошка, ты долго будешь думать об этом, насколько я тебя знаю.
— Насколько? Что говорят у вас там, на севере?
— Многое… ничего хорошего. Но они — не я.
— Ты так же думал, когда отказывался со мной разговаривать после смерти твоих обидчиков с прииска?
Тошнота подкатила к горлу — не стоило напоминать про тот день! Огонек почти пожалел, что не помог сейчас Лачи. А потом вспомнил про близнецов. Спутники Лачи, жалея их, тоже говорили про Круг…
— Скажи… тот северный заложник…
— Ну?
— Ты его… как оборвалась его жизнь? — похолодел Огонек, не решаясь спросить в открытую. Юноша мотнул головой, бросил:
— О ком бы вспомнил! — и добавил чужим каким-то голосом: — Жаль, но убил его все же не я. Ты счастлив?
— Куда уж больше… Зря я не свернул себе шею или не разбил череп совсем, когда свалился с той лестницы.
Кайе насторожился:
— А это когда?
Рассказывать не хотелось, но пришлось. Кайе слушал неожиданно внимательно, и — Огонек поклялся бы — сейчас не враждебно.
— Ты же… вот почему она открылась… — поднял руку, коснулся спины у лопатки, еле слышно сказал: — Теперь все понятно…
И замолчал, не сводя взгляда с верхушек деревьев, особенно черных в бледнеющем небе. Не просто замолчал — тихим стал, каким-то поникшим даже. Сел возле дерева. Откинулся назад, упираясь затылком в ствол пихты. Смотрел в пустоту.