Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

— Но ведь ты ни в чем не виновен! — воскликнула Соль.
— Кто бы стал разбираться…
— Нам придется идти с вами, — сказал Утэнна. — Мы жили одним домом, все это знают. Нас всех убьют, а перед тем наизнанку вывернут, дознаваясь, куда вы направились.
Тахи только вздохнул — он знал, что товарищ прав. Предвидеть бы все бы заранее…
— Мы же семья, — прозвенела Киуте. — Нам и надо быть вместе.
Сборы не заняли много времени. Решили: ночью стоит уйти, чтобы никто не заметил направления, не выдал бы их; переночевать неподалеку в лесу, а с рассветом продолжить путь, не мешкая.
— Нас будут искать обязательно, — сказал Тахи. — Надо уйти как можно дальше, чтобы найти не сумели. И чтобы вновь не наткнулись случайно.
— Мы можем перебраться через горы, — предложила Соль. — Поселиться на побережье…
— Я не знаю горных троп, — Тахи покачал головой. — Только перевал Уэйна, но он далеко и южане охраняют подходы. А на побережье часты страшные ураганы.
— Разве нельзя поселиться на горном склоне? — вступила Киуте. Тахи вскинул голову, улыбнулся:
— На западных склонах много пастбищ, стада грис перегоняют по мне неизвестным направлениям. Разве что забраться на каменистые пустоши, но там хорошо жить лишь сернам. Мало земли, все больше камень — горные кручи.
Он взял руку Соль и заговорил, обращаясь ко всем:
— Никто из нас не знает и пути к морю, да и горы у побережья коварны, порой шевелят хребтами. И дикари… В долине спокойней. Мы направимся к Югу — никто не подумает, что мы рискнем подойти близко к границам Асталы. И дикарей там гоняют, они научены страху. Найдем себе место в лесах, где-нибудь на развалинах; я знаю одни. Дети будут играть на фундаменте храма, представляя, что они герои давнего прошлого.
— В лесах, без людей? — спросил Къяли растерянно.
— Жить на чужих развалинах — счастья не знать, — буркнул Утэнна.
— Это не навсегда. Рано или поздно нас искать перестанут.
Они шли. Порой леса сменяла равнина с высокой злой травой, режущей незащищенное тело, — идти сквозь нее было сущим мучением. Там, где трава не росла, простирались каменистые пустоши.
— Успеть до времени дождей, — говорил Тахи, и подгонял своих спутников. Ему было жаль их всех — не только жену, но и совсем юную Киуте, и Къяли, постарше, но похожего на подростка, и даже медвежье — крепкого Утэнну: он тоже давным-давно привык жить в спокойствии и уюте. А вот сына жалеть не приходилось, тот усталости не знал. Тахи порой завидовал ему: настоящая лесная ящерица, карабкается чуть не по любым деревьям, находит съедобные растения и грибы быстрей всех, а если поселятся в чащобе надолго, то ли еще будет.
Солнце стояло уже совсем высоко. Жаркий воздух колыхался, струился, словно людей заключили внутрь одного из так любимых северянами кристаллов. Соль вытерла лицо веткой папоротника — больше ничего подходящего не попалось. Вопросительно поглядела на Тахи — она неважно умела определять направление, но в течение многих дней солнце вставало и садилось по ее правую руку. Шли напрямик, и расстояние между ними и землей южан сокращалось.
— Сколько еще идти? — спросила Соль, убирая с лица паутину и стряхивая ее наземь. — Мы уже близко к Астале…
— Не близко. Но и не так далеко. Скоро мы остановимся, мое солнце. Я хорошо знаю те места — спокойно, красиво. — Тахи улыбался. Как же она любила эту улыбку!
— Места близ границы Асталы спокойны. Когда-то неподалеку там был небольшой город, но леса поглотили его. Остались камни одни. Обломки храмовых стен обвиты лианами — издали не разобрать, где они, где выщербленные барельефы. Башня полуразрушенная…
— Мы поселимся там?
— Не в той башне, где-нибудь рядом. Жить в камнях уютно лишь северянам и летучим мышам, а мы… — смолк, немного смущенно поправился: А потом впереди в очередной раз блеснула светлая серебристая полоса, только очень широкая на сей раз, пахнуло прохладной свежестью. Птицы вспорхнули при их приближении, захлопали крыльями — столько было птиц, что на миг заложило уши.
 
Тахи оглянулся на спутников — зубы сверкнули в улыбке, моложе стало лицо:
— Это река Иска.
**
Астала, настоящее
Ежегодный праздник начала новых дождей на сей раз вышел чересчур пышным и неистовым — нехорошие предвестия наблюдали служители Дома Звезд, и люди старательно веселились, пьяным весельем пытаясь глушить тревогу. Сегодня им позволялось многое, и не один человек должен был встретить рассвет по ту сторону мира.
Не только разгул властвовал в Астале — и светлое веселье было, и женщины танцевали с цветами на площади; только зорко следила охрана, готовая мгновенно стать щитом, если людская масса хлынет на эту самую площадь, одержимая желанием хватать все подряд.
Кайе полусутками раньше вернулся из леса — наслаждением было впервые за долгое время чувствовать — тело вновь подчиняется полностью, и правая рука обрела былую подвижность. Не только человеком был в лесу — в теле энихи убил здоровенного кабана, и сейчас понимал — зверь еще не успокоился, его будоражит человеческий праздник. Но толпа притягивала и зверя, и человека, и он брел один, раздвигая толпу, как раскаленный нож режет масло. Просто смотрел, слушал и вдыхал запахи — этого было достаточно и даже чересчур много.
В грохот барабанов вплетался пронзительный звук длинноствольных флейт, умельцы, развлекающие народ, жонглировали огненными шарами, глотали и выдыхали пламя. Клубы ароматного дыма вздымались то тут, то там, ветер налетал порывами, разносил их над площадью. Повсюду были разрисованные углем, кармином и охрой лица, будто в отблесках пламени даже там, где пламени не было.
Все веселились. Даже торговцы не продавали выпивку и угощения, даром отдавали — а кто-то , напротив, от щедрости швырял им тройную, десятикратную цену.
Наконец зверь перестал дичиться, смирился с чужими прикосновениями, голосами, беспорядочным людским движением. Гибкие силуэты мелькали повсюду — выбирай не глядя, никто не откажет. А если и скажет нет — разве это не раззадорит хищника? Кайе стал частью толпы. Не очень уже понимал, что делает, кого обнимает, и какие руки обнимают его — и, кажется, среди них были не только женские. Вряд ли его узнавали в толпе сейчас, и знака не замечали; он был одним из многих. Ему сейчас было все равно, он наслаждался этой толпой, звуками, запахами, словно полной теней и добычи чащей, словно грозой и шквальным ветром. Кому угодно другому эта человеческая масса, разгоряченная, пьяная, несла опасность, но не ему.
Наборную застежку, скрепляющую полы безрукавки, он потерял еще в самом начале, теперь где-то осталась и сама порванная безрукавка, и золотом вышитый пояс; ненадолго на шее откуда-то возникла гирлянда цветов, но он, смеясь, разбросал их все, и последний сжег на ладони. Кажется, пеплом он нарисовал какой-тодевушке знак на лице, но она не противилась, она смеялась сама.
Словно кадку ледяной воды вылили на него, и замер, оттолкнув тех, кто был рядом. Показалось — мелькнула фигурка с распущенными волосами, с косичкой, спадающей на левую щеку. Таличе? Она-тооткуда здесь, среди готовых на все людей? Дернулся — увести. Потом понял — если и не почудилось, то опаснее всех для нее — он сам. Другие — не тронут. А если он хочет помочь, необходимо погасить это пламя, хоть поумерить его.
Рядом горланили песни. Нестройные голоса и звуки свирелей смешивались с рокотом барабанов.
Он отошел в сторону, к одному из массивных постаментов. Прислонился к большому камню с высеченными письменами. Каждый вдох причинял боль, перед глазами все было красным. Запахи, звуки… волна счастья ушла, теперь не мог этого выносить, и огонь жег изнутри. Впервые это было больно, и он ощутил ужас. Так не бывает… так не должно быть… Он попытался уйти от огня, но нашел безумного зверя. Зверь не желал покидать эту площадь, он еще не насытился, он рвался обратно. Остатками разума качнулся назад, в человека, и погрузился в бешеную пляску пламени. Но это не был привычный с детства огонь, этот хотел разрушить его самого — и разрушал, в отместку за попытку себя погасить.