На линии огня. Слепой с пистолетом
Затем однажды вечером в баре Розочки он познакомился со шведкой Биргит, которая была знаменитой производительницей стеклянных изделий, и заходила к Розочке посмотреть на черных братьев. Биргит и Маркус нашли друг в друге родственные души. Они оба были людьми серьезными, ищущими и очень глупыми. Но она научила его братской любви, хотя и вкладывала в это понятие не совсем тот смысл, что он, у нее было немало черных братьев-любовников и со временем она стала большой поборницей братской любви. Но у Маркуса возник светлый образ всеобщего Братства.
В тот вечер, когда Маркус познакомился с Биргит, он отказался от идеи христианской любви. Розочка располагалась за большим столом, откуда хорошо просматривались и вход, и бар, и танцплощадка. Вокруг нее вились лизоблюды и приживалы. Она восседала, словно наседка, окруженная выводком мокрых утят и цыплят. Она увидела, что и Маркус, и Биргит — оба люди серьезные и ищущие, и познакомила их. На одном конце длинного стола белый толстяк-эрудит, приехавший в отпуск из Африки, где ор преподавал, распространялся об экономике молодых африканских государств. Чувствуя, что этот тип пользуется слишком большим вниманием Биргит и не зная о ее склонности к братской любви, Маркус заволновался. Он поспешил перевести разговор с африканской экономики на Негритянскую Проблему в США, на которой он собаку съел. Он был готов съесть еще одну собаку ради Биргит. Он не знал, что она и без того положила на него глаз. Внезапно он перебил оратора. Он собирался говорить сам. С его груди свешивался золотой крестик. Христианская любовь буквально распирала его. «Ну, что это для вас означает?» — спросил он толстяка, собираясь ознакомить присутствующих со своими гениальными соображениями по данному вопросу. Но тот посмотрел сначала на крестик, потом на Маркуса и печально улыбнулся. «Для меня ровным счетом ничего, — признался он. — Потому как я еврей». И тогда Маркус оставил мысль о Христианской Любви. Когда Биргит отвела его к себе, он был готов для братской любви. Но он оставался серьезным.
Биргит увезла его с собой на юг Франции. Там у нее было неплохо налаженное производство изделий из стекла. Но Негритянская Проблема заинтересовала ее куда больше, чем стекло. Она оказалась превосходной аудиторией для сумасбродных идей Маркуса. Когда они не спали, то с жаром обсуждали пути разрешения Негритянской Проблемы. Как-то она заявила, что когда еще больше разбогатеет и прославится, то отправится на американский юг, устроит пресс-конференцию и объявит во всеуслышание, что живет с негром. Но Маркус не пришел в восторг от этой идеи. Он предпочитал держать Биргит в тылу, взяв на себя командование. Разумеется, между этими двумя столь безудержными личностями должны были возникать недоразумения. Но основное сводилось лишь к тому, как правильно стоять на голове. Биргит предложила свой вариант. Маркус его забраковал. Они поспорили. Он проявил упрямство. Она напомнила, что будет постарше, чем он. Он оставил ее и вернулся в Детройт. Она села в самолет, прилетела в Детройт и забрала его обратно во Францию. Тогда-то он и убедился в эффективности братской любви. Однажды он проснулся с мыслью о братстве. Оно должно было решить все его проблемы. В армии США он научился маршировать. Если сложить братскую любовь и марш, то дело будет сделано, мыслил Маркус.
Неделю спустя он и Биргит прилетели в Нью-Йорк и сияли номер в отеле «Техас» недалеко от вокзала на 125-й улице. Маркус занялся организацией Марша Братьев.
Теперь решающий момент настал: Биргит стояла рядом с ним на платформе грузовичка. Она вздернула свою полосатую широкую, в сборку, юбку, сшитую ее соотечественницей Катей; и гордо, с возбужденной улыбкой оглядела присутствующих. Но для собравшихся эта улыбка показалась скорее натужным оскалом шведской крестьянки в холодном сортире зимой. Биргит еле сдерживала свой экстаз при виде обнаженных черных рук и ног в янтарном свете фонарей. У нее были лицо шея и плечи скандинавской богини, но затем все было не так шикарно: плоская грудь, огромные бедра, ноги, напоминавшие телеграфные столбы. Она получала наслаждение от того, что находилась бок о бок с любимым человеком, который сейчас поведет черных отстаивать свои гражданские права. Она любила цветных людей. Эта любовь светилась в ее голубых глазах. Когда же ее взгляд падал на белых полицейских, на губах появлялась презрительная усмешка.
Когда марш вот-вот должен был начаться, появились патрульные машины. Полицейские смотрели на мужчину и женщину на открытой платформе грузовика. Они смотрели на них, поджав губы, но никаких действий не предпринимали. У Маркуса имелось официальное разрешение.
Демонстранты построились в колонну по четыре человека на правой стороне улицы. Они должны были двинуться в западном направлении. Грузовик возглавлял процессию. Замыкали ее две полицейские машины. Еще три размещались через равные интервалы на улице от начала марша до вокзала. Несколько других курсировали в потоке машин — двигались сначала на запад, потом сворачивали на север у Леннокс-авеню, двигались на восток по 126-й и возвращались на 125-ю через Вторую авеню, а потом начинали все сначала. Начальство не хотело беспорядков в Гарлеме.
— Шагом марш! — скомандовал Маркус.
Черный юноша, сидевший за рулем грузовика, включил сцепление. Белый юноша, сидевший рядом, поднял вверх соединенные в пожатье руки в знак братства. Старый военный грузовичок дернулся и поехал. Сорок восемь черно-белых демонстрантов двинулись за ним, черно-белые руки-ноги мелькали в свете желтых фонарей. Шелковистые и курчавые головы поблескивали в янтарном зареве. Маркус тщательно отбирал участников — черные были черные, как смоль, белые — белые, как снег. Контрастное сочетание черного и белого создавало иллюзию обнаженности. Сорок восемь молодых людей, марширующих в такт, создавали иллюзию оргии. Зрелище черной и белой плоти на оранжевом фоне наполняло черных и белых зрителей чувством странного возбуждения. Останавливались машины, белые выглядывали из окон. Черные пешеходы улыбались, смеялись, выкрикивали что-то ободряющее. Было такое впечатление, словно невидимый оркестр грянул «Диксиленд». Цветные на тротуарах подпрыгивали и вопили, словно сошли с ума все разом. Белые женщины в проходящих автомобилях визжали и махали руками. Их мужчины наливались краской, словно омары. Полицейские машины включили сирены, чтобы расчистить проезжую часть, но это лишь привлекало прохожих.
Когда демонстранты поровнялись с вокзалом у Парк-авеню, к сорока восьми демонстрантам присоединился хвост из приплясывающих, хохочущих, вопящих черных и былых добровольцев. Из зала ожидания вокзала выходили черные и белые и глядели во все глаза на удивительное зрелище. Черные и белые выходили из баров, из темных вонючих подъездов и подворотен, из блошиных отелей, из кафе, из закусочных, из бильярдных, — педерасты, проститутки, завсегдатаи баров, а также самые рядовые граждане, зашедшие перекусить. Честные обыватели, заглянувшие в поисках острых ощущений, воры и бандиты, выискивающие жертв, — все смешались воедино, глядя на этот карнавал. Ночь выдалась жаркая. Одни были пьяны, другие маялись от тоски. Они вливались в демонстрацию в убеждении, что она направляется на религиозное собрание, половую оргию, бал гомосексуалистов, пивной фестиваль, бейсбольный матч. Белые привлекали черных. Черные манили белых.
Маркус глянул со своего командного пункта и увидел, что вокруг бушует черно-белое людское море. Он ликовал. Он добился своего. Он не сомневался, что людям нужно лишь одно: шанс узнать и полюбить друг друга.
Он ухватил Биргит за бедро и прокричал:
— Дело сделано, малютка! Ты только полюбуйся. Завтра обо мне напишут все газеты.
Она посмотрела на бурлящую толпу и, любовно поглядев на Маркуса, проговорила:
— Милый, какой ты умный. Это же прямо Вальпургиева ночь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Детективы-негры Могильщик Джонс и Гробовщик Эд Джонсон совершали последний круг по Гарлему в своем черном старом плимуте с неслужебным номером, который они использовали в служебных целях. Днем, может быть, машину кое-кто сумел опознать, но ночью она была неотличима от многочисленных помятых, обшарпанных, старых черных колымаг, находящихся в собственности гарлемцев. Они тихо ехали по 123-й улице в западном направлении с потушенными огнями, как они делали всегда в темных проулках. Несмотря на свой обшарпанных вид, машина двигалась почти бесшумно, мотор работал ровно, не издавая лишних звуков. Машина напоминала призрак: невидимая с невидимыми пассажирами. Пассажиры казались невидимками по двум причинам. Во-первых, их кожа была черна, как ночь, во-вторых, они были одеты в черные костюмы и черные рубашки с расстегнутыми воротничками. Хотя все гарлемцы из-за жары ходили в рубашках, детективы носили пиджаки, чтобы прятать под ними большие, с никелированными рукоятками револьверы 38-го калибра. Они держали их в кобуре слева подмышкой. В темноте они оба видели, как кошки, но их было различить очень трудно, и слава Богу, потому что иначе торговцы грехом застеснялись бы их присутствия и понесли бы такие чудовищные убытки, что были бы вынуждены существовать на пособие по безработице.