Он почти изменил мiр (Acting president) (СИ)
Энн всхлипнула.
— Не плачь, голубка моя. С ней поедет Харвиг.
— Берни, он конечно твой брат и я всегда восхищалась им как актером, но я не могу ему так доверять как Герману. Он бы и с учебой ей помог.
— Герман поможет Белль до отъезда. К тому же господин Бехметев договорился со своей женой что она подготовит Белль к поступлению на медика в Константинополе. Госпожа Бахметева — русский врач.
Энн снова всхлипнула. Бернард понимал, что она просто ищет отговорки и не хочет расставаться с дочкой. По правде говоря, он тоже бы не отпускал Белль, и не только потому что Герман в связи с этой болезнью Вудро Вильсона был нужен здесь и не мог сейчас ехать. А просто потому что боялся за неё и любил. Но девочка повзрослела. И с её характером нужно было дать ей совершить собственные ошибки. Да и иметь своего, действительно своего человека, при дворе императора Михаила, ему было просто необходимо.
— Наша дочь хорошо воспитана. Но у этих монархистов всё так запутано, — снова попыталась возразить Энн.
— Вот Харвиг, как раз, в этом своей племяннице и поможет. А господин Бахметев обещал найти кого-нибудь кто обучит нашу боронессочку обычаям русского двора. Спи родная.
Энн вздохнула и не нашла больше ничего чем неминуемое остановить.
* * *
САСШ, Нью-Йорк, Грамерси-парк, «Хили». Ночь 19 июня 1920 г.
Отвлеченный дракой Энель не сразу заметил высокого статного мужчину, разговаривающего с охранником у двери. Волевой подбородок, и интеллигентные очки широкоплечего собеседника уже сами по себе вызывали уважение у здешнего швейцара. Собственно, вопрос с беспокойными поэтами мог решиться не без его участия. А может и нет. Михаил не мог точно сказать в какой момент поэтической баталии его визави вошел в «Хилли». Всё же лучше если бы тому не пришлось разбираться с бузотёрившими поэтами. Те уже снова включившиеся в весёлую попойку похоже никого не замечали. Вошедший прошел мимо и не стал отвлекать их от возлияний и виршей.
— Здравствуйте, Михаил Владимирович, — сказал он, тихо подойдя к столику Скарятина.
Михаил подавил воспитанную ещё в детстве привычку встать и сказал так же тихо
— Здравствуйте Борис Александрович, присаживайтесь, — Энель подкрепил приглашение показав на свободное место рукой.
— Noem My Maar Michael, (2) — продолжил Скарятин, протянув на правах «хозяина» руку севшему.
— Call me Boris Bakhmeteff, (3) — гость в ответ протянул руку для приветствия.
Подошел официант, Михаил повторил заказ, а Борис заказал водки и баварские колбаски. Сотрудник «Хилли» поспешил выполнять заказы.
Борис закурил.
— Вы давно меня ждете Михель?
— Я пришел пораньше. Не люблю спешки, да и надо было осмотреться. Вы же, как всегда, пунктуальны.
— Да. Но, похоже, самое интересное я упустил, — Бахметев усмехнулся.
— На этот вечер надеюсь, что да. Разве что ещё стихи хорошие почитают. А в остальном — разве вы не видели раньше драку в ресторане? Пусть и не в исполнении поэтов? — ответно улыбнулся Михаил.
— Ну почему не видел? В студенческие годы даже участвовал! Случалось, и потом, — не без гордости ответил собеседник.
— Поверьте мне в Америке также! Но прошу Вас — говорите тише.
— Михель, с моим именем нет смысла укрываться! — выпустив кольцо табачного дыма ответил Борис.
— Вы знаете какого-нибудь англичанина или голландца с именем Борис?
— Нет. Не знаю.
— И я не знаю. А почему? А потому что таких нет, Михель!
— Вот представьте какого нибудь Джонсона с таким имечком! — туша сигару проговорил куривший.
Энель представил:
— Да уж. Борис Джонсон. Прямо клоун какой-то!
Оба говоривших негромко хохотнули.
— Вот-вот, Михель. А представьте, что снова вспыхнувшая после Великой войны мания на всё русское даст свои плоды! Эти клоуны будут еще Британской империей править!
Оба улыбнулись.
Принесли заказ. И собеседники снова перешли на английский. Успев налить по стопке пока, официант убирал другой столик.
— За, встречу, Мишель! — поднял стопку Борис.
— Cheers! (4) — ответствовал Энель, провожая удаляющегося официанта.
Выпили. Борис разрезал румяную колбаску и закусил ею. Энель тоже отправил закуску в рот.
— Да не обращай на них внимание, Михель. Они не бум-бум по-русски. А поэтов не бойся. Они после того как выпьют не помнят с кем и где были. Вот тот же Есенин. Вчера в посольстве мне рассказывали, как вытаскивали его на днях из околотка. Перебрав он чуть полицейскому морду не набил с криками «Молчать! Я депутат Государственной Думы!»
— Да. Водка зло и в бутылке ещё должно быть меньше. — Энель покачав головой разлил по второй.
— Выпьем же как завещал Петр Великий за флот Россейский! — сказал Михаил, снова чокнувшись с собутыльником.
— Я, Борис как раз такой репутации после этих гуляк и опасаюсь., — отметил Скарятин после второй.
— Потому и прошу просто по тише говорить. А то у здешних дам сегодня все факты для того что бы воздержаться от знакомства с русскими.
— Оставь, Михаил. Наши против местных ещё паиньки.
— Да, Нина рассказывала. Как с моей просьбой, кстати?
— По поводу Нины? Можешь не беспокоится! Она свободна! — улыбнулся Борис.
— Это я знаю. Бумаги о разводе удалось в посольстве выправить? — по возможности нейтрально сказал Энель.
— Да. Держи — Борис достал из внутреннего кармана сюртука конверт и протянул его Михаилу.
— Развели её почти автоматически. Она до скорого отъезда в апреле семнадцатого от участия в ложе не отреклась. А муженёк-то сразу отступился от братства. Заодно и на развод подал. Хорошо, что не написал ещё в тайную канцелярию.
Михаил историю эту знал. Всё же до Нины Крузенштерн женой Александра Фёдоровича Келлера была Ирина Скарятина — сестра Михаила. Его с бывшем зятем объединяла еще и мистика. Но Михаилу хватало знаний и ума не связывать себя с масонством.
— Нина Ивановна остается пока под подозрением и на родину вернуться не может. Но вины за ней не числят и если напишет Государю всё честно, откажется от своего масонства, то Император наверняка смилостивится. — сказал Борис пока Михаил просматривал документы о разводе.
* * *
САСШ. Нью-Йорк. Манхеттен.
Из воспоминаний Томаса Маршалла 19.06.1920 г.
О том, что многие люди подобны птицам я уже неоднократно размышлял ранее. Но не все летающие принадлежат этому, в целом, достойному племени. Некоторые бывают настолько назойливы что им позавидовали бы многие из насекомых.
Вот примерно так я думу и отгонял в ту субботу, отгоняя ночных комаров на Центральном вокзале Нью-Йорка, когда увидел спешащего ко мне Колби. Весь преисполненный праведным гневом в присутствии госпожи Маршалл он постарался быть учтивым, но всё же напросился в мою машину.
Вместив свои длинные ноги на сидение, он заставил меня сесть ближе к Лоис. И как закрылась дверь сразу начал говорить о проявленной к нему несправедливости. В присутствии дамы он старался выбирать слова в отношении жены Президента соединённых штатов. Его постоянно натыкающиеся на что-то руки показывали, что ему не хватает не только слов для выражения своего гнева.
В целом отстранение с поста Государственного секретаря САСШ было если и несправедливым, то оспоримым. Он убедительно доказывал, что не Президент не выражал собственной воли по его вопросу. Но то что его письмо не напечатала ни одна газета подсказало мне что за отставкой Колби может стоять не только жена Президента. Что заставляло задуматься о моем месте и меня. Потому с чистой совестью пообещал Бейбриджу поговорить о случившемся в Сенате и посоветовал ему сосредоточится на продвижении своей кандидатуры на Демократическом съезде. Мимолетную мысль предложить идти вместе, уже как моему вице-президенту, я отогнал как назойливого комара и не стал даже произносить. Сговорившись увидится в Вашингтоне, я расстался с Колби у гостиницы. Он слегка остыл, но был похоже недоволен. И, как мне потом рассказали сотрудники Кабинета, искал ещё с кем поговорить.