Ферма трупов

— Наверное, лучше ему оставить их при себе.
— Звучит как-то жестоко.
— Дело не в жестокости, — ответила я. — Не хочу, чтобы Пит чувствовал себя отвергнутым.
— А ты считаешь — он не чувствует себя отвергнутым уже сейчас?
— Не считаю, — вздохнула я. — Я как раз думаю, что в последнее время он здорово расстроен.
— Наверное, правильнее сказать «ревнует».
— К тебе.
— Он хоть раз приглашал тебя на свидание? — Уэсли как будто не слышал моих последних слов.
— Я ходила с ним на бал полицейских.
— Да, шаг довольно-таки серьезный.
— Бентон, это не тема для шуток.
— Я не шучу, — мягко сказал он. — Его чувства много значат для меня, да и для тебя тоже. — Он сделал небольшую паузу. — На самом деле я хорошо понимаю, что он чувствует.
— Я тоже.
Уэсли поставил стакан на пол.
— Надо бы пойти поспать хоть пару часов, — произнесла я, не двигаясь с места.
Его пальцы, прохладные от ледяного стакана, коснулись моего запястья.
— Я улетаю на рассвете с Уитом.
Мне хотелось взять его за руку. Прикоснуться к лицу.
— Извини, что приходится оставлять тебя вот так.
— Мне нужно только раздобыть машину, — сказала я, чувствуя биение сердца.
— Надо подумать, где бы здесь найти прокатную контору. В аэропорту, может быть?
— Теперь понятно, почему тебя держат в ФБР. Кто бы еще с ходу решил такую сложную задачу?
Рука Уэсли скользнула ниже, и большой палец принялся нежно поглаживать мою ладонь. Я с самого начала знала, что однажды это произойдет. Когда Бентон пригласил меня в Квонтико в качестве консультанта, я понимала, чем такая близость может обернуться для нас, и могла бы отказаться.
— Тебе очень больно? — спросила я его.
— Думаю, больно мне будет утром — с похмелья.
— Сейчас уже утро.
Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Бентон касался моих волос, и я почувствовала его лицо совсем рядом с моим. По моей шее, повторяя все изгибы, скользнули его пальцы, а затем губы. Он ласкал меня так, будто желал этого всю жизнь. Темная дымка, наползая извне, заволакивала мой разум, а в крови бушевал пожар. Краденые поцелуи, которые мы срывали с губ друг друга, жгли как пламя. Я понимала, что совершаю непростительный грех, о котором до сих пор не могла и помыслить, но мне было все равно.
Оставив одежду там, где она упала, мы переместились на кровать. Его раны заставляли нас быть осторожными, но не могли сдержать. Мы любили друг друга, пока край неба не тронуло зарей. Потом я сидела на балконе и смотрела, как солнце расплескивает над горами свои лучи, золотя листву деревьев. Словно наяву, я видела, как его вертолет танцует в воздухе, поднимаясь вверх и стремительно заходя на вираж.
  
б
 
Салон «шевроле», куда машина Берда доставила нас с Марино без четверти восемь утра, располагался в самом центре, через дорогу от автозаправки «Экссон».
По-видимому, слухи из участка уже просочились, и в деловой части города все были явно в курсе, что в Блэк-Маунтин прибыли федералы и поселились в «С-Путнике» в обстановке самой строгой секретности. Нельзя сказать, что я чувствовала себя столичной знаменитостью, но, с другой стороны, персонал салона и все мало-мальски с ним связанные обычно не высыпают на улицу поглазеть, как клиент уезжает на новеньком серебряном «каприсе».
— Я тут слышал, как один парень назвал тебя агентом Скалли, — сказал Марино, снимая упаковку с гамбургера на сдобных лепешках.
— Меня и похуже называли. Ты в курсе, сколько жира и соли поступает сейчас в твой организм?
— Ага. Втрое меньше, чем должно поступить. У меня тут таких три штуки, и все до одного я собираюсь съесть. Если у тебя память дырявая, я вчера не ужинал.
— Вовсе не обязательно мне грубить.
— Я всегда грублю, когда голодный и невыспавшийся.
Я не стала признаваться, что сама спала еще меньше, но, мне кажется, Марино знал и так. Все утро он не смотрел мне в глаза, и я чувствовала, что под всей своей внешней ершистостью он глубоко подавлен.
— Вообще глаз не сомкнул, — продолжал он. — Акустика в том сарае — не дай Бог.
 
Я опустила солнцезащитный козырек, как будто это могло помочь сгладить неловкость, потом включила радио и начала переключать станции, пока не наткнулась на блюзовую композицию Бонни Райт. Автомобиль Марино в прокате обещали подготовить только к вечеру — на него еще надо было поставить полицейскую рацию. От меня требовалось завезти Марино к Денизе Стайнер, а забирать его оттуда придется кому-нибудь другому. Я вела машину, а он поедал свои гамбургеры и указывал, куда ехать.
— Езжай помедленней, — буркнул он, разглядывая карту. — Слева у нас, кажется, Лорел-Ридж. Так, значит, наследующем повороте направо…
Еще раз повернув, мы выехали прямо к небольшому, с футбольное поле, озерцу с зеленоватой водой. На теннисных кортах и площадках для пикников не было ни души, а аккуратный домик гольф-клуба, похоже, давно не использовался. Деревья вдоль берега сейчас, на исходе осени, уже начинали буреть. Я представила, как Эмили возвращается домой в сгущающихся сумерках, держа в руках футляр с гитарой. Представила пожилого рыбака, точно таким же утром ловившего рыбу, и ужас, охвативший его, когда он обнаружил в зарослях труп девочки.
— Надо будет пройтись по окрестностям, — сказала я.
— Здесь поверни, — приказал Марино. — До ее дома еще квартал.
— А где похоронили Эмили?
— В паре миль отсюда, вон в ту сторону. — Он ткнул пальцем на восток. — На церковном кладбище.
— Это та церковь, куда она ходила на собрания молодежного клуба?
— Да, Третья пресвитерианская. От дома Эмили дотуда, считай, как от Капитолия до мемориала Линкольна по вашингтонской Национальной аллее.
Дом в фермерском стиле, расположенный на пригорке, довольно далеко от дороги, я без труда узнала по фотографиям, которые мне показывали в Квонтико вчера утром. Как это часто бывает, в действительности он казался гораздо меньше, полускрытый зарослями рододендронов, магнолий, сосен и оксидендрумов.
Крыльцо и выложенную гравием дорожку, видимо, совсем недавно подметали, и набитые листвой мешки все еще стояли у выезда. Дениза Стайнер ездила на новеньком зеленом седане «ниссан-инфинити», довольно-таки дорогом, что немало меня удивило. Я уехала, так и не увидев ее саму — только руку, придерживавшую сетчатую дверь для входившего Марино.
В эшвиллскую больницу я приехала в начале десятого. Морг мало чем отличался от многих, виденных мной, — маленькое холодное помещение на самом нижнем уровне, все в кафеле и нержавеющей стали, с одним-единственным секционным столом, установленным рядом с раковиной. Дженретт только начал вскрытие и как раз делал Y-образный разрез на торсе. Кровь вступила в контакт с воздухом, тошнотворно и приторно запахло алкоголем.
— Доброе утро, доктор Скарпетта, — произнес Дженретт. Кажется, он действительно был рад меня видеть. — Халат и перчатки в шкафчике, вон там.
Я вежливо поблагодарила, понимая, что переодеваться мне в общем-то ни к чему, как и вообще присутствовать здесь — молодой врач прекрасно обойдется без моего участия. С самого начала я предполагала, что вскрытие ничего не даст, и получила первое тому подтверждение, взглянув на шею Фергюсона. Красные полосы от удавки, которые я осматривала вчера вечером, уже сошли, а глубже — в мышцах и тканях — следов травматического воздействия обнаружить уже не удастся. Мне оставалось только, наблюдая за работой Дженретта, смиренно осознавать в который раз, что никогда патологоанатому не заменить следователя. Ведь не будь нам известны обстоятельства смерти Фергюсона, мы не имели бы ни малейшего понятия о ее причине. Мы знали бы разве только, что он не был застрелен, зарезан, избит до смерти и не умер от какой-либо болезни.
— Думаю, вы заметили запах от носков, которые он напихал в лифчик, — сказал Дженретт, продолжая работать. — Удалось ли обнаружить что-то, что могло бы стать его источником, например, духи или какой-то одеколон?