Остров душ

– Дела плохи, Бастьяну, – сказали пастухи. – Чем раньше мы решим эту проблему, тем будет лучше для всех.
Себастьяну поговорил с патриархом клана Ладу и предложил решение, которое устроило бы всех. Бенинью напомнил про древний обряд sa paradura: учитывая, что животные Чириаку умерли и что их самих просили отказаться от незаконной прибыли в пользу законного обращения, все пастухи в этом районе хотели бы отдать им небольшую часть своего скота. Так поступали в Барбадже испокон веков, помогая тем, кто серьезно пострадал от наводнения или потерял своих животных из-за пожара или голода.
Когда Хуанне Чириаку оказался перед Себастьяну, у него не хватило смелости открыть рот, и он принял плоды солидарности местных. Животных доставили в большом количестве в сопровождении центнера сырных кругов, гектолитров масла и такого количества binu nieddu [30], что можно было напоить весь район.
– Долг платежом красен, – поблагодарил Хуанне, пообещав cжечь плантацию.
Через несколько дней Ладу увидели, как ночью над землями Чириаку поднимается дым. Однако этого дыма было слишком мало. Стервятники Чириаку приняли sa paradura, пожертвовав лишь малой долей выращенной конопли. Это подтвердил коррумпированный карабинер, близкий к Ладу, посоветовавший Себастьяну решить проблему, прежде чем она привлечет внимание командования провинции Нуоро, выйдя за пределы его сферы влияния и контроля.
В ту ночь Ладу пересекли заледеневшие от заморозков земли Чириаку и молча, словно призраки, приблизились к дому, где спали Хуанне и Джанмария. Это было недалеко от полей марихуаны, более чем в полутора километрах от первого населенного пункта. Луна освещала деревню кроваво-красным светом. Песни цикад и хриплый вой мистраля облегчали Ладу работу. Они появились без огнестрельного оружия: с такими типами, как братья Чириаку, не было необходимости ни в винтовках, ни в пистолетах.
Бастьяну смотрел не моргая на своего младшего брата Нереу, глухонемого кузена Зироламу и Микели, пятнадцатилетнего сына, которого дед приказал ему «отнять от груди». Помимо грубого нрава, Ладу славились исполинским ростом: Бастьяну, Нереу и Зироламу были ростом два метра, а Микели был уже за метр восемьдесят пять, и у всех были большие крепкие руки с утолщенными пальцами из-за тяжелой работы в поле, широкие плечи и ослиная сила. Казалось, что они родились из чрева этих гор.
Подняв подбородок, Бастьяну отдал приказ своему брату, который направился к овчарне и вернулся с овцой, дергая ее за ухо. Вождь клана подошел к животному и ударил в бок. Овца отчаянно заблеяла, привлекая внимание жителей дома, где секунд через десять зажегся свет.
Нереу отпустил животное и кивнул своему двоюродному брату, приказав ему спрятаться.
Дверь открылась, и вышел Хуанне, тяжело дыша; в руках у него был карабин.
– Кто это, черт возьми? – спросил он темноту голосом, хриплым от сна.
Следуя указаниям отца, парень подошел к дому.
– Микели, – ответил он.
– Кто ты? – спросил Хуанне, делая шаг вперед, словно не слыша его.
– Микели Ладу, – повторил тот. Луна осветила его волосы цвета воронова крыла – такого же, как и у всех из его семьи.
– Чего ты хочешь?
– Крови, – ответил парень.
Хуанне рассмеялся.
– Ты один? – спросил он, не опуская оружия.
– Нет, – ответил за него Бастьяну, выходя из темноты. Одной рукой он выхватил у Хуанне винтовку, а другой схватил за горло и швырнул через двор, как пустой мешок. Зироламу в мгновение ока набросился на него, приставив к горлу лезвие ресользы [31].
Ругаясь, вышел Джанмария, и Нереу быстро накинул петлю на его шею, швырнув на землю.
Ладу потащили их к большому многовековому оливковому дереву на краю поля. Чириаку метались, как звери на скотобойне, из их ртов шла пена, они пытались ослабить хватку пеньковых веревок. Нереу и Зироламу подвесили Джанмарию за шею к одной из ветвей дерева, заставив его встать на цыпочки, чтобы не задохнуться, и засунув в рот носовой платок, чтобы замолчал. Хуанне привязали стоя к толстому стволу – так туго, что у него перехватило дыхание. Он побледнел, понимая, что его ждет.
 
– Просто скажите: почему? – спросил их Бастьяну своим глухим голосом.
– Послушай, Бастьяну, – пробормотал Хуанне. – Клянусь, мы бы сожгли и остальные поля.
– Vesserias [32], – пробормотал Нереу, возвышаясь над ними как дуб. – Не шути с нами…
– Посмотри на себя – ты плачешь и умоляешь о прощении, как женщина, – прошипел Бастьяну.
– Пожалуйста, Бастьяну, молю тебя…
– Молить следует в церкви. – Бастьяну сказал это по-итальянски, словно тот был недостоин языка предков. – Микели! – позвал он сына.
Парень приблизился к нему. Отец вынул из ножен и вложил ему в руку леппу [33] с ручкой из бараньего рога и сверкающим лезвием длиной в девять пальцев.
– Ты напуган? – спросил он его на родном наречии.
Микели покачал головой. Его глаза были двумя льдистыми чешуйками вулканического стекла. По тому, как он стоял, отец понял, что сын жаждал стать мужчиной. Это вселило в него уверенность, что у Ладу хорошее будущее.
– Тогда зарежь его.
Прежде чем Хуанне успел закричать, Зироламу сунул ему в рот тряпку, пресекая крики в зародыше.
– Счастливого пути в ад, – прошептал Нереу ему на ухо.
Несколько секунд парень наблюдал за отражением малиновой луны на лезвии, которое, казалось, почти призывало его к насилию, а затем нанес первый удар. Нож вошел в плоть, будто та была теплым маслом. Опьяненный этим новым ощущением силы, юноша, удерживая пленника за шею левой рукой, правой несколько раз ударил его со все большей силой, страстно, словно опьяненный безумием.
– Хватит играть! – дернул его отец.
С ловкостью мясника парень выпотрошил Хуанне Чириаку и сморщил нос, как только едкий запах кишок ударил ему в ноздри. Затем сделал несколько шагов назад и увидел, как кровь капает из распоротого живота, пропитывая землю, в то время как глаза мужчины гаснут, словно тлеющие угли, задушенные пеплом.
Бастьяну подошел к нему вплотную и выхватил леппу из рук, вытряхнув его из убийственного транса.
– Ми, мы здесь не для того, чтобы развлекать тебя, fizzu meu [34], – сказал он, ласково шлепнув отпрыска. Глаза парня были залиты кровавым экстазом. Он тяжело дышал, но улыбнулся и кивнул. Он почувствовал, что стал настоящим горным Ладу. Наконец.
Себастьяну подошел к Джанмарии, который был беспомощным свидетелем расправы, и, стерев кровь с лезвия, намазал ею свои покрытые щетиной щеки.
– Segundu sa vida, sa morte [35], – сказал он ему. Очистил рукоять от отпечатков пальцев сына, разжал руку Чириаку клещами и вложил леппу в его руку. – Пришло твое время.
Джанмария начал брыкаться, как свинья, услышав, как клинок рассекает воздух.
Нереу и Зироламу дернули за веревку, подняв врага на пять с половиной метров над землей. Они хорошо завязали веревку вокруг кривой ветки – и вчетвером бесстрастно наблюдали, как тот танцевал, подвешенный, словно Иуда, пока не обмочился и, дернувшись в последний раз, как животное, свернул себе шею и скончался под непрекращающийся хор цикад.
Оружие упало к его ногам.
Не говоря ни слова, Нереу и Зироламу ушли за канистрами с бензином, которые хотели использовать для конопли, а двое других подметали землю оливковыми ветвями, стирая следы.
– Сними свитер и футболку, – приказал Бастьяну сыну, который повиновался, дрожа в морозной ночи.
Мужчина взял одежду и, сняв с себя тяжелое шерстяное пальто, накрыл им парня.
– Дед будет счастлив, – сказал он, взъерошив ему волосы. Отец и сын молча шли домой, как будто ничего не произошло.