Грешная женщина

«Ступай в ванную, — брезгливо сказала я. — Здесь приличное заведение».
Мужчин проводила в комнату, где заранее все приготовила для коктейлей: шампанское, ликеры, соки. Гости чинно уселись, и я попыталась завести светскую беседу, насколько позволял мой и их английский. По-русски они не смыслили ни бельмеса. Кое-как познакомились: Фредди и Бернард. Туристы. Лица улыбчивые, движения сдержанные, позы раскованные. Видно сразу, что воспитывались не в Мытищах. Подпитые в меру. Да и мой холодноватый прием, кажется, подействовал на них отрезвляюще. Я заметила, как пару раз они переглянулись в недоумении. Это и понятно. Проведя столько времени в обществе Алисы, они, вероятно, рассчитывали на какие-то пряные приключения, возможно, надеялись попасть прямо в табор. Вместо этого — домашняя обстановка и чопорная молодая дама с манерами гувернантки. Мы часто действовали с Алисой на таком контрасте, и всегда это производило хорошее впечатление. Надо добавить, что особую пикантность этой тщательно продуманной мизансцене добавляла витающая над нами тень вполне вероятной групповухи.
Из ванной донеслось визгливое, истерическое пение про поручика Голицына. Гости с некоторым напряжением, одновременно потянулись к спиртному. «Извините мою подругу, — сказала я (или надеялась, что именно это сказала). — Она женщина замечательная, но иногда сходит с круга. Особенно когда увлекается кем-нибудь. Это общее свойство нимфоманок. Фрейд называл это «комплексом овцы». Я хотела осенью устроить ее в психушку, но пожалела. Вы же знаете, что из себя представляют наши психушки? У нее замечательные родители. Папахен — генерал армии, а мать — учительница пения. Увы, они от нее отреклись. Теперь она полностью у меня на содержании. Поверьте, это обходится недешево».
Фредди и Бернард радостно кивали, понимая разве что отдельные слова. Меня это не волновало. Я жеманничала и крутилась перед ними с единственной целью — показать товар лицом. Они заранее должны были уяснить, что их ждет дорогое удовольствие. Мое обостренное чувство опасности дремало. Судя по всему, эти клиенты были без заскоков. Предстояла рутинная постельная обыденка. «У нас, как видите, ранняя весна, господа, — сказала я. — В прошлом году в это время еще лежал снег. А как у вас, в Париже?»
Про погоду они поняли и на пару защебетали, объясняя, что в Париже тепло, лето, и Фредди даже взялся имитировать грозу, издав звук, напоминающий спуск воды в сортире. На этот звук примчалась возбужденная Алиса и с ходу врезала фужер коньяку. Потом включила магнитофон и с воплем повисла на шее у Бернарда. Дальше все пошло гладко. Алиска изображала неугомонную сексуальную озорницу, я, сколько могла, ее урезонивала, но как бы сама постепенно поддавалась неодолимому эротическому очарованию гостей. К одиннадцати вечера спектакль был благополучно закончен. Перед тем как распрощаться, Алиса увела на полчаса на кухню Фредди, а я, продолжая играть роль девственницы, застигнутой врасплох непосильным искушением, ненавязчиво удовлетворила Бернарда. Даже не поскупилась на розыгрыш бурного оргазма, якобы испытанного впервые. Бернард остался доволен и в знак признательности поцеловал мне руку. В ответ я нервно всхлипнула, как и полагается полудикой аборигенке, непривычной к галантному обхождению. Гонорар, как обычно, выколачивала Алиска, а я демонстративно удалилась в ванную, как бы стыдясь столь низменных материй. Бедовая подруга слупила с них четыреста баксов, и это за один раз, а уж сколько она накачала за три дня, страшно представить.
Проводив гостей, уселись чаевничать на кухне. У Алиски начался физиологический откат. Трехдневная оргия, бесконечные возлияния, травка и нервное возбуждение проступили вдруг на ее лице белесоватой, ледяной испариной. Она куталась в свою любимую старенькую коричневую шаль и была похожа на маленькую девочку, заболевшую корью. Глазки у нее испуганно блестели, зубки цокали, она пила почти крутой кипяток, заправленный шалфеем. «Когда-нибудь ты себя надорвешь, — попеняла я. — Ну зачем куришь эту гадость? Неужели трудно отвыкнуть? Я же не курю». — «Ты собираешься долго жить, — процокала Алиска. — А я хочу жить весело».
 
Что с ней поделаешь, с дурехой.
 10 мая.На другой день после французов Алиска «потекла». Прихватило ее вечером, всю ночь она стонала от боли, носилась то в туалет, то в ванную, а утром я отвезла ее к нашему гинекологу-надомнику Виталию Клячкину. Тот ее осмотрел, прописал лекарства и велел прийти назавтра после обеда, когда будут готовы анализы. По его угрюмому виду было понятно, что ничего хорошего Алиску не ожидает. Если бы это был обыкновенный «насморк», он бы сразу сказал. Боли у нее утихли, но весь день и вторую ночь ее бил зловещий колотун, то ли от страха, то ли от инфекции. Оказывается, Фредди уговорил ее заняться любовью без страховки, и бедная подружка, и всегда-то неосторожная, ему доверилась, в предчувствии, разумеется, повышенной гонорарной ставки. «Козел вонючий! — ныла Алиска. — Ну разве можно было на него подумать?! Ну скажи, разве можно было. Французы, приличные люди. Гады позорные!»
Не та была минута, чтобы ее наставлять, но я не удержалась: «Ты себя со стороны не видела, Алиска. Давай купим кинокамеру, я тебя сниму на пленку, когда ты обкуриваешься. Уверяю, один раз увидишь — и завяжешь. Отвратительное зрелище!» — «При чем тут это? Если накуриваюсь, значит, можно заражать? Так выходит?» — «Риск увеличивается, когда ты всякое соображение теряешь, — пояснила я. — У нас работа ответственная, я бы ее сравнила с полетом в космос. Вот ты представь пьяного космонавта. Что он там натворит?»
Алиса попыталась рассмеяться, но ей это не удалось. Только губы скривились в жалкой гримасе, и я по-настоящему испугалась. Рассмешить шалую Алиску вообще-то труда не составляет. За ее постоянную счастливую готовность к смеху я ей многое прощала. Помню, как по ее опять же вине нас прижучили четверо или пятеро шпанят-малолеток. Подкололись на улице, Алиска с ними от скуки заигрывала, а потом подстерегли в подъезде. Шпанята были злые, как стайка ос, а Алиска одному сказала: ты сначала письку покажи, недомерок, она у тебя выросла или нет? После этого шпанята на нас набросились: Алиске заехали по черепу прутом, а мне все бока изломали. Хорошо, сверху от лифта спускалась парочка, и шпанята разбежались. Помогла я Алиске с пола подняться, она кряхтит, стонет, прямо убитая, и все спрашивает: чем они меня, чем? Ну, я и брякнула что-то вроде того, дескать, писькой он тебя и звезданул. Этого хватило, чтобы у нее все боли прошли. От смеха ее аж на улицу выкинуло. Целый час не могла ее успокоить. «Чем?! — кричит. — Скажи, чем?!» Пальчик ей покажу, мизинчик, Алиска снова в отпад. Теперь так приперло, что, видно, не до смеха. Какой же заразой наградил ее парижский подлюка?
На другой день опять пошли к Виталику. Алиска за ночь похудела на три килограмма, мы специально взвешивались. Клячкин встретил нас неласково, запер кабинет. На Аляску старался не смотреть, и я понимала почему. Он давно к ней неровно дышал и делал очень серьезные намеки. Для обычных постельных утех у хорошего гинеколога целая книжка телефонов его пациенток, выбирай любую. Он сам как-то проговорился. Но на несчастную Алиску Клячкин смотрел влюбленными глазами, вот чудеса. Чем-то она его присушила, сидя в гинекологическом кресле. У нас был с Виталиком однажды чудной разговор, и в этом разговоре я открыла ему правду, которую он сам, терпеливый, женский спаситель, никак не хотел разглядеть. Я сказала ему напрямик, что Алиска продажная, пропащая, у нее не тело, душа больная, она не способна любить мужчину. Она и себя не способна любить, так уж устроена, с этим надо смириться. Клячкин не поверил и правды мне не простил. С тех пор в наших отношениях я всегда чувствовала неприятный холодок.
«Говори, что у меня, — потребовала Алиса. — Только не крути, как червяк, я тебя прошу! Это СПИД?» Клячкин неумело изобразил возмущение: «Помешались все на СПИДе. Как будто других нет болезней. Есть, да еще какие! СПИД — это мираж, американская выдумка. С жиру бесятся, вот и изобрели СПИД. Наш родной, отечественный триппер в сто раз опаснее. Только мы не понимаем, потому что невежественны в медицинском отношении, как чурки». — «Но у меня все-таки СПИД?» — «Заткнись! — рассвирепел Клячкин. — У тебя размягчение мозга, и давно. Это я говорю тебе как специалист. Размягчение мозга на фоне алкогольно-наркотической депрессии. Кладу тебя в больницу. Все. Точка!» — «Зачем мне в больницу, Виталик?» — ласково спросила Алиса. Она держалась рукой за живот и была на грани истерики. Я тоже перепугалась. Никогда не видела Клячкина таким непреклонным. Он сказал, что необходимо обследование в условиях диспансера. Сейчас нельзя сказать что-нибудь определенное. Скорее всего, у Алисы вообще ничего нет серьезного, кроме дури. Но подстраховаться не помешает. Он пообещал устроить ее в отдельную палату в Онкологическом центре, где у него работает друг. Услыша про Онкологический центр, Алиска сникла окончательно. Она начала икать. Клячкин достал из письменного стола фляжку с коньяком и нацедил в мензурку до отметки пятьдесят. «Выпей, — протянул Алиске. — Клин клином выбивают».