Skinова печать

Хорст отложил ложку и отодвинул от себя тарелку с супом.
— Да ладно, слышал уже! — раздраженно воскликнул он. — Предел мечтаний — банка шпрот к празднику, шампанское под Новый год по карточкам, батон колбасы на Первое мая! Туфта это, батя. Не в шпротах счастье. Ты же сам эти пайковые шпроты вспоминаешь, как праздник! Народ — быдло! А быдлу не шпроты нужны и не икра. Колбасы сейчас завались, а народ недоволен. Ему порядок нужен! И мы этот порядок дадим!
Отец посмотрел на Хорста, потом беспомощно переглянулся с матерью. Как объяснить молодому идиоту, выросшему среди заваленных жратвой и выпивкой витрин, что такое пустые прилавки и деньги, которые просто некуда девать? Не потому, что их чересчур много, а потому, что на них нечего купить. И что насилие лишь умножает насилие, ничего не решая по большому счету. Уж сколько народу большевики погубили, а что в итоге? Отец ткнул пальцем в газету.
— Вот ваш порядок! Снова бритоголовые девушку изнасиловали. Мухабат Султанову, беженку из Ферганы, где погибли ее родственники.
Хорсту стало обидно.
— Во-первых, я ее не насиловал, — резко заявил он, — во-вторых, ее родственников в Фергане вырезали не бритоголовые фашисты, а их же мусульмане. Те самые, которые там и русских резали. Азиатам, значит, можно наших резать, да?
На этот раз отец не только возмутился, но и проявил несвойственную ему твердость. Его достала ни на чем не основанная уверенность сына и подобных ему молодых зубастых хищников в своей правоте.
— Резать и насиловать ни тем не позволено, ни другим, — сказал он жестко. — В этом случае каждый становится преступником, независимо от разреза глаз и цвета кожи. А делить людей по крови — пережиток неолита. Пойми, сын, это примитивная позиция, стыдно это! Есть общечеловеческие, европейские ценности, гуманизм, в конце концов. То, что вы предлагаете, — тот же самый тоталитаризм, но не классовый. как у большевиков, а расовый. И что в этом хорошего? Опять диктатура? Мы это все уже прохо…
Но Хорст перебил отца.
— Да, как же, слышал сто раз! — крикнул он возмущенно. — Люди делятся на хороших и плохих независимо от цвета жопы! Только вот сами кавказцы и азиаты этого почему-то знать не хотят. Тогда почему им можно быть националистами, а нам нельзя? Ваше хваленое братство наций и народов накрылось медным тазом! Просто тебе с твоего дивана этого не видно.
— Дмитрий, как ты разговариваешь с отцом! — возмутилась мать. — Я стараюсь, кручусь!..
— Да идите вы все!.. — Хорст вскочил так резко, что стул отлетел к стене.
Он вылетел из-за стола и скрылся в своей комнате. Через несколько минут, переодевшись, он натянул сапоги, накинул пальто и вышел из дома, хлопнув дверью.
По распоряжению полковника Галкина Крюков разбирал агентурные дела, оставшиеся после Мокеева. Ничего перспективного, одно барахло. Как и следовало ожидать! Он и сам старался не светить своих ценных агентов, а на бумаге гнал всякую туфту — лишь бы отписаться. Так что все литературное наследие Мокеева надо было отправлять в мусорную корзину. Правда, оставался еще Игнат.
Крюков вызвал Игната на конспиративную квартиру. Тот пришел с опозданием, сказал, что проверялся, боялся хвоста.
— Вы не представляете, как я рискую, — убеждал он нового куратора, явно набивая себе цену. — Эти люди шутить не будут. Страшная публика. Одно слово — фашисты.
Крюков решил с самого начала поставить агента на место и резко оборвал его причитания:
— Ладно, заткни пасть! Теперь будешь работать со мной. Мокея ты не уберег, поэтому пеняй на себя. Придется мне наложить на тебя тяжкую эпиталаму, как говорит генерал Альпенгольд. Запомни, сладкая жизнь для тебя кончилась. Я тебя уже предупреждал, повторю только один раз. Не будет реальной отдачи, пойдешь в камеру. Материала на тебя — выше крыши. И за свои дела премиальную койку возле параши ты давно заслужил. Так что я тебя слушаю.
Игнат поломался еще немного для порядка, потом приступил к изложению. Сведения, которые он сообщил, были так себе. Кое-что Крюков и сам знал, кое о чем догадывался. Самым интересным оказалось сообщение, что сегодня в парке Кутузова состоится очередной сбор.
 
Крюков вспомнил письмо жителей, зачитанное Альпенгольдом, и решил сходить туда, чтобы лично проверить факты.
 2 
Игнат привел Крюкова на место встречи членов «Языческого братства» и ушел, чтобы не засветиться, хотя в этот час Парк культуры и отдыха имени Кутузова еще совершенно безлюден. Налетевший порыв холодного ветра заставил Крюкова поежиться. Он стоял на высоком, продуваемом всеми ветрами берегу Москвы-реки возле памятника знаменитому полководцу Кутузову. На постаменте красовались выведенные белой краской свастика и надпись: «Фельдмаршалу — за сожжение Москвы».
Опер переместился поглубже в лес и приготовился ждать. Видно отсюда было несколько хуже, зато он сам стал практически не заметен со стороны… Первым, кого Крюков заметил, оказался его давешний знакомец, Хорст. Тот самый парень, который случайно помог ему в разборке с приятелями Ибрагима. Хорст прошел мимо клумбы с засохшими цветами к одной из пустых лавочек, легко вскочил на нее и уселся на спинку. Спустя несколько минут к нему присоединился Игнат. Не иначе — добежал до метро и вернулся…
Хорст появлению Игната не обрадовался. Не нравился ему этот долговязый тип. В глаза не смотрит, в нужный момент вечно куда-то исчезает, ведет себя непонятно. Да и рожа больно хитрая. Так и хочется по ней врезать. Один раз, но изо всех сил.
К счастью, долго мучиться в одиночку Хорсту не пришлось. На дорожке парка показались Таньша и Ваньша. Так их звали, коша видели вместе. В остальных случаях Таню называли Татьянкой, по имени атомной бомбы, взорванной полвека назад над Тоцким полигоном, Ваню же за начитанность — Ботаником.
Они подошли и поздоровались.
— Слава России!
— России слава!
Хорста от этих детских приветствий и похожих на пионерские речовки слоганов коробило. Но некоторые вещи он делал автоматически, по привычке. Вот так и сейчас поздоровался. Татьянка уселась на спинку скамейки рядом с Хорстом, Ваня отошел с Игнатом немного в сторону покурить. Заморосил дождик. Татьянка накинула капюшон куртки. Погода не располагала к общению. После долгого молчания Татьянка спросила Хорста:
— Про Витаса новостей нет?
Хорст не ответил, лишь отрицательно покачал головой. Татьянка еще помолчала, потом поинтересовалась:
— А ты Бормана знал?
— Конечно, — ответил Хорст, — мы с ним одновременно в «Шварц‑88» вступили.
— Он погиб неделю назад.
— Как это? — удивился Хорст.
— Поехал в Ярославль. Там у его брата были какие-то напряги с местными байкерами. Борман убил одного из них, а ночью его вытащили из дома, привязали к ногам трос и таскали по городу за мотоциклом, пока не умер. Может быть, и Витаса тоже нет в живых?
Хорсту не хотелось верить в такой вариант. Но возражать он не стал, промолчал…
Крюков следил за сборищем из-за деревьев. К группе подходили все новые люди. Многие, несмотря на дождь и холодный ветер, отсвечивали бритыми головами. Здоровались они странно — пожимали друг другу руки особым образом — за запястья. Словно сектанты какие… Один из них что-то вешал с видом уличного проповедника, размахивая руками, остальные окружили его со всех сторон…
Хорст слушал Ванину лекцию со скептической улыбкой на губах. Ботаник утверждал, что Владимир Святой был евреем, а его мать звали Малкой, что по-еврейски означает «царица».
— Тогда почему он Русь в христианство обратил, а не в иудаизм? — поинтересовался Дмитрий.
Но Ваня Ботаник оказался подкованным на все четыре копыта.
— Да разве православие — христианство? Это же просто перелицованный иудаизм, заквашенный на местном славянском идолопоклонстве. Кстати, мудрый царь Соломон так же поступал — и в Иегову верил, и идолам на всякий случай поклонялся. Так в Библии написано. А крещение Руси по Владимиру — это что-то! Его дядя по матери Добрыня — Добран — огнем и мечом Новгород крестил, силой людей в храм загонял. Это по вашему христианство? Где же тут милосердие и прошение врагов? Нет, Христос тут никаким краем не проходит.