Трудовые будни барышни-попаданки 2 (СИ)

Намек пока что не пойму — подумаю.
С таким вот кратким ответом-письмом посланец и ускакал. Мне же пока и здесь дел хватает. Мужикам через неделю собирать свой урожай, не такой и обильный в этом году. По разговорам сам-два, сам-три с трудом вытянула землица. Мне — в конце концов разобраться с бумагами покойного мужа, к которым я подступалась, подступалась, да не подступилась.
Лень-матушка? Понимание, что информация из писем заставит меня немедленно отправиться в Москву, начать знакомиться с незнакомой родней, на голову которой внезапно свалилась столь же незнакомая наследница?
Не только. Я наконец-то смогла привести в порядок свои чувства и поняла, почему эти месяцы натыкалась на бумаги из прошлого и избегала их. За мной и так-то тащился груз воспоминаний о прежней жизни, о прежнем Мише. А если я впущу в душу еще и память легкомысленной Эммочки, с ее на самом деле очень красивым, очень чистым рома… да не романом — любовью! Выдержу ли я двойной груз, когда незнакомые пожилые судари и сударыни начнут при мне вспоминать Мишеньку, погибшего на окраинах Парижа? А значит, это событие хорошо бы отложить… Глупость, эмоции, сама понимаю. Но я живой человек.
Как всегда, насущные дела спасают от нерадостных предстоящих забот. Мы остановились на ночлег. Все прошло по отработанной схеме: посланник Алексея заранее подыскал постоялый двор, в двух верстах от большака, убедил хозяина хорошим задатком, что других гостей ему не надо, заодно проверил помещение на наличие клопов. Когда же доехал обоз, то расположился легко, без споров и брани, каждый понимал, где стоять, где ночевать. Так что мне оставалось только благодарить за грамотный походный менеджмент да перенести в комнату задремавшую в пути Лизоньку.
Благодарность для моего подневольного персонала была простая — вечерняя чарка, о которой в очередной раз напомнил попугай. Половина мужичков, помня мои наставления, удержалась от горячительного на ярмарке. За это потом награжу сугубо, но сегодня выпьют все. Кроме Федьки, наказавшего себя зароком воздержания, и сменного охранника Лизы. Эта должность — ходить рядом, когда дочка гуляет, сидеть у дверей, когда спит, считалась выгодной и почетной, поэтому было из кого выбирать.
Мужички выпили за ужином и принялись укладываться, как полагается после долгого пути…
— Эмма Марковна, к вам опять вестовой.
— Может, прожект на миллион? — улыбнулась я Алексейке. — Впускай, только скажи, чтобы тише.
Взглянув на нового гонца, я сразу поняла, что на этот раз дело пойдет не о коммерции: судя по мундиру — рядовой полицейской команды.
— Ох, счастье, сударыня, сыскал наконец ваше становище. Послал меня Михаил Федорович, вот записка от него, а как прочтете, на вопросы отвечу.
Письма от капитана-исправника мне приходилось читать пару раз, но почерк я запомнила легко. Уж больно он напоминал… не надо на это отвлекаться. Как и на мысли о служаке. Его лицо показалось мне знакомым, что даже успокоило: наверняка видела этого человека с Михаилом Первым.
«Милостивая сударыня, подробности вам Данила расскажет. Был бы рад, чтобы вы приехали сами, а не можете — пришлите потребное да напишите подробно, как пользовать. Благодарен вам заранее».
Гонец, уже выпивший ковш кваса, рассказал, зачем он послан. Тяжко ранен полицейский чин, доктор, что на ярмарке нашелся, боится за операцию браться — может человек от боли помереть. Предлагает оставить как есть, а Бог разрешит — заберет душу православную или еще пожить оставит. Но если ему дать тот чудесный дым, от которого в забытье приходят, тогда капитан вынудит врача пулю извлечь.
Вот и отдохнули от забот. Нет, это доброе дело я не совершу — не помчусь врачом-анестезиологом обратно в Макарьево. А вот эфир дам. Конечно же, с инструкцией.
Все это сказала Даниле. Заодно поняла, что парень, верней служака средних лет, с сабельными шрамами на щеках, по-настоящему утомился, пока искал мой обоз, свернувший с большака. Коню тоже надо дать роздых, а операция, как говорил врач, до завтрашнего вечера потерпит. Так что пусть поест, отдохнет немного — и в путь.
 
Хорошо, что Лизонька заснула, положив руку на Зефирку. Вместо вечерней сказки я достала письменную шкатулку и принялась за тяжкий труд: сочинять импровизированную инструкцию, стараясь оставить как можно меньше клякс. Почему ленюсь заняться капельной ручкой? Ну или каким-то ее прототипом.
Ох, эти чернильные письма. Хоть самой одеться калмычкой и поскакать на операцию. Нет, это даже не глупость, а что-то очень неправильное. Та самая чуйка подсказала мне: Макарьево для меня исчерпано, закончено и хорошо, что я его покинула. Нет смысла возвращаться во вчерашний день, да еще неосознанно тревожный.
Трудилась я долго. Пожалуй, весь мой табор отправился на боковую, кроме Лизонькиного сторожа. Да еще внешнего сторожа, явно не дремавшего, так как он развернул каких-то посторонних путешественников — до меня донесся его голос, что все здесь занято, разворачивай тройку.
Инструкция вышла длинная и подробная, исключающая разность толкований. Уф, наконец-то… Да, еще надо упаковать скляницу. И пора будить вестового.
Впрочем, сослуживец Михаила Федоровича не спал. Едва я вошла в большую комнату, сразу вскочил с лавки.
— В путь, с богом! Одно запомни: делать, как тут написано, не отступать.
— Благодарствую, сударыня. Шкалик бы мне на дорожку — ночь холодна. Да еще надо мне вам кое-что от Михаила Федоровича на словах передать, — сказал Данила, повесив сумку на плечо. — Нет, сударыня, хоть и спят ваши люди, лучше выйти на крыльцо, вот там и скажу.
Я накинула шаль, открыла дверь и шагнула в августовскую ночь.
И эта ночь упала мне на голову пыльным мешком.
Глава 46 
— Не гони, Гараська, не было у них переполоху. Да мы на большаке уже, отколь им знать, что в Макарьев едем.
— Ты сторожа-то вусмерть уходил?
— Зачем? По башке вполсилы да спеленал. Я всегда знаю, какой грех на душу брать.
— Вусмерть надежней будет.
— Вот ты следующим разом сам и бей вусмерть, да только сам и признайся, коль поймают.
— Типун те на язык, Данила!
Разбойный спор не утихал. Дошел до сословно-юридических тонкостей: не один ли ответ будет, убили дворового или нет, коли барыню украли?
Меня такие нюансы не интересовали. Радовало, что Митяй-сторож в живых остался. Вот только его дозор до третьих петухов, почти до рассвета. Тогда и хватятся. Если Лизонька раньше не заплачет — «где маменька?».
На этот раз Лизоньку не украли. Надо подумать, чему еще порадоваться.
Например, что не били по голове. Обморок был вызван недолгой остановкой дыхания. Лжеполицейский и его сообщник орудовали по-разбойному грамотно: быстро, надежно, без излишеств. Мешок на голову, рот зажать, горло слегка сдавить. Руки связать уже в своем экипаже — не в той ли самой тройке, что явилась недавно и была развернута? Недалеко отъехала…
Итак, разбойники меня берегут. Остается понять: чего они хотят?
Судя по говору, народ был простецкий, поэтому и не порождавший такого гнева, что циничный комедиант-шулер из «Бристоля».
Из «Бристоля»…
Ох, Эмма Марковна, надо же так! Кинулась на письмо, не подумав, где же на самом деле видела письмоносца. В том же «Бристоле», на первом, «простом», этаже! Не в мундире, конечно. Да и, кстати, шрамы на щеках — слышала, что их иногда нарочно делают поверх клейма. Мол, вояка заслуженный, а не каторжный беглец.
Была в тот день еще одна странность. Но сейчас меня должны интересовать вещи более актуальные. Куда везут меня, например.
Ладно, себя, бедную, поругали, думаем дальше о насущном. Нет у меня большого зла на каторжников. Посулю им золотые горы, может, и дам. Какой-то древний герой, Цезарь вроде бы, попал по молодости в плен к пиратам. Отдал за себя двойной выкуп — мол, не ту цену просите. Напоследок обещал поймать и казнить. Они — «ха-ха», а он — поймал и казнил. Так что денежки отдам и постараюсь, с Михаилом Федоровичем, полицейским, чтобы они в Сибирь отправились.