Аббатиса

Лето жаркое, Аста с помощью сестры-плотничихи и кузнечихи соорудила с обоих концов каждого ряда лозы огромные диковинные конструкции. Даже от легкого ветра эти хитроумные приспособления вращаются, ловят солнце, бросают на виноградник ослепительный отблеск и постоянно напевают женскими голосами, канторесса с ее безупречным слухом лично настроила их таким образом, чтобы казалось, будто голоса тянут нескончаемую песню, негромкую песню, что баюкает по ночам. Порой Мари, засыпая, чувствует себя ребенком, которого мать укачивает на коленях. Пение и блики этих устройств отпугивают птиц, да так хорошо, что монахини в том году еле справляются с урожаем винограда, плотничихи сколачивают огромные бочки; даже Мари спускается к чанам, под общее ликование снимает башмаки и погружает ноги в сочную сладкую жижу раздавленного винограда. Вилланки поют, хлопают в ладоши, и Мари, отбросив степенность, отплясывает с монахинями, молодыми и старыми, оскальзывается, смеется, наконец ее охватывает дурнота, и Мари помогают выбраться из чана, она вся в виноградной мезге.
Мари принимает ванну, радостная и чистая поднимается к себе и находит письмо от Алиеноры. Письмо странное, под внешним покоем его слов клокочет ярость.
Слухи, переданные шпионами, оправдались: любимого сына королевы наконец выкупили, освободили из плена, и он, кипя монаршим гневом, обрушился на тех, кто воспользовался его долгим отсутствием, но король погиб от случайной стрелы, выпущенной наугад в сторону англичан: она вонзилась ему в шею. Ничтожнейший червь победил английского льва. Любимая дочь королевы, Иоанна, бывшая королева Сицилии[35], умерла в нищете и забвении, перед смертью – она умерла в родах – принесла монашеский обет. А незадолго до того, как Иоанна отдала душу Пресвятой Деве, скончались две старшие дочери королевы, она покинула их, сменив ложе Франции на ложе Англетерры, но продолжала о них заботиться.
Из десяти детей, рожденных Алиенорой, в живых осталось лишь двое, и этих двоих она любит меньше всего. И худший из них, орленок, не отличающийся ни щепетильностью, ни силой, ни любовью к Богу, наследует великий английский остров[36]. Это ужасно.
Вскоре старая королева увидится с Алиенорой[37], последней из живых своих дочерей; королеве почти восемьдесят, но ее посылают на юг, в Кастилию, где правит ее дочь, дабы выбрать одну из внучек в королевы Франции. Доблестная старая Алиенора. Только ей такое под силу.
Но Мари с содроганием чувствует скорбь в словах Алиеноры.
Алиенора почти сломлена; почти, но не совсем.
С годами королева стала человечнее – а может, дело в их близости с Мари. Некогда Алиенора сияла, как лик солнца, так, что слепила глаза, теперь же Мари смотрит на ее лицо и в ее душу. Мари надеялась, что, быть может, Алиенора найдет путь к ней, отыщет ее, но Алиенора не так уж и далека от Мари.
Этого и хотела Мари. Но теперь ей кажется, будто она чего-то лишилась.
В конце своего послания Алиенора приписывает торопливо: ей снилось, что она не переживет этого странствия, ее снова захватят в плен, и она умрет от тоски, она умоляет праведную Мари помолиться за свою королеву и сказать, в руку ли сон, ведь Господь благословил ее прозорливостью.
Мари всматривается в длинный коридор своего предвидения: в нем нет смерти королевы ни по дороге в Испанию, ни на обратном пути. Мари пишет об этом королеве, но строго, велит ей собраться с силами и исполнить долг. Мари вставляет в письмо шутку, ее глупость должна разозлить королеву. Алиенору назвали в честь матери, Аэноры: королеве, с которой не сравнится ни одна женщина, при рождении дали имя alia Aenor, другая Аэнора. В письме Мари называет вторую Алиенору, королеву Кастилии – Алиенору, дочь Алиеноры, – alia alia Aenor. Пусть лучше королева сердится, чем тревожится и печалится.
И еще, добавляет Мари, я вижу, что внучка, которую вы решили привезти во Францию – та, что старше и красивее, – не годится в королевы. Уррака слишком нежна, она не вынесет тягот монарших обязанностей. Стать родоначальницей поколений святых и королевских особ суждено младшей сестре, Бланке, она унаследовала от бабки и мудрость, и силу духа, пусть изначально Алиенора и не прочила ее в королевы Франции.
 
Мари умолчала о том, что это отнюдь не видение, ей рассказала об этом любимая подруга, выросшая в обители, теперь она замужем за знатным кастильским дворянином и хорошо знает обеих сестер.
Наверное, Алиенора и сама разглядела в девочке ум и характер, поскольку привезла с собой на север Бланку, а не Урраку и отправила ее в Париж, на трон королевы Франции. А потом, устав от трудов, старая королева вернулась в Фонтенвро.
Чуть погодя Мари пишет тетка Урсула – по ее словам, так велела ей королева. Письмо должна была написать Урсула, не аббатиса, ибо жить королеве недолго, она теряет счет времени. То и дело принимает Урсулу за Мари. Урсула и не думала, что малютка Мари и Алиенора такие большие подруги, надо же, как странно. Вот хотя бы на днях королева сдавленным голосом сказала Урсуле, что тоже любит ее, но как сестру, поэтому и отослала ее прочь. Сколько же потаенного в Мари, Алиеноре, в их отношениях. Хотела бы я, чтобы здесь, на моем месте, была ты, пишет тетка. Хотела бы я, как в юности, сидеть с тобой до света у пруда в ожидании дичи, сходящейся на водопой.
У Мари отчего-то перехватывает дыхание, ее так и тянет вскочить, побежать на конюшню, прискакать к Ла-Маншу, нанять корабль, чтобы перевез ее на другой берег, стремительно пересечь Нормандию, очутиться подле королевы и ухаживать за великой женщиной до самой ее смерти, как преданная служанка.
Но потом Мари поднимает глаза и видит Тильду, та принесла на одобрение аббатисе заказы на рукописи; Годе не терпится сообщить Мари о необъяснимом море среди коров: они пышут жаром, их толстые мокрые десны гноятся.
О стену бьется пчела, лапки ее в пыльце.
Мари со вздохом потирает лицо. Пишет тетке слова привета. А телом остается в слякотной Англетерре.
Мари ждет смерти королевы. Ожидание нестерпимо.
Она утешается, как может, наслаждаясь простором и белизной нового дома аббатисы, очагом, что согревает ее по ночам, едва повеет прохладой, наслаждается великолепной кухней и собственной кухаркой, что кормит ее по требованию, наслаждается нежными голосками облаток и учениц, поющих в классной, она отвела им место непосредственно под своими покоями. В застекленное окно – немыслимо дорогое – Мари может смотреть на клуатр и сады, следить за своими маленькими монахинями.
Но аппетит оставляет ее. Она почти не притрагивается к блюдам, что посылает ей кухарка, у нее ссыхаются мышцы. Мари все такая же высокая, но уже не дородная, и хабит приходится подшивать, чтобы подол не волочился по земле.
В эти года ожидания в обитель прибывает некая Спрота, новициатка удивительной красоты: пухлые губы, круглое личико, кожа и волосы золотистые с розоватым отливом, а глаза – большие, светло-голубые, такого оттенка, что не разглядишь радужной оболочки, – напоминают Мари взбитые белки. Впервые увидев ее в городском соборе, Мари умиляется редкой красоте девушки и тому, с какой нежностью, плача и причитая, прощаются с ней родители. Мари охватывает тревога; все эти годы она опасалась, что явится новая Авис и потрясет устои обители, которые Мари закладывала с таким терпением. Но наблюдая, как девица, вздернув подбородок, со смирением принимает знаки любви, как протягивает бледную руку для поцелуя, Мари чувствует раздражение, и вскоре она понимает: Спрота не эхо Авис, она сама по себе, угроза иного рода. А когда мать девицы, женщина с алчным лицом и необъятной грудью, осмеливается подойти к аббатисе и шепчет ей на ухо, что дочь ее благословенна, она праведница, а со временем, возможно, станет святой, что относиться к ней надобно с почтением, приличествующим тому, на ком почиет благословение Божие, что она станет жемчужиной обители и надо ею дорожить, в душе Мари шевелится мрачное чувство.