Аббатиса

Авис мертва. Запертый сад, заключенный колодезь, запечатанный источник[31].
Условились обойтись без погребального обряда, но молчание угнетает, Мари выходит вперед и произносит короткую молитву, голос ее слишком тих и поспешен, слов не разобрать, но становится громче… идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, идеже свет лица Твоего снидет на них и присно осияет их. Аминь.
Лица монахинь вспыхивают от гнева на Мари за то, что молится об опозоренной сестре, за то, что их аббатиса – тоже женщина, между прочим – произносит такие слова. Когда на Авис и ее младенца падает земля и скрывает саван, монахини разворачиваются, уходят, возвращаются к трудам. Меж более злопамятными монахинями и аббатисой устанавливается холод, и прогнать его бессилен даже самый яркий свет Мари.
Пишет Алиенора. Письмо ее исполнено величайшей деликатности: слышала я, пишет Алиенора, что на одном из плодоносных полей обители обнаружена порча. Будь осторожна, советует королева. Если слухи о порче распространятся, церковь может отобрать у тебя лучшие поля.
Это правда, отвечает Мари, но попорченное поле сгорело, не причинив вреда прочим, и аббатиса рассчитывает, что Алиенора прославит урожай аббатства и не станет передавать весть о порче на одном крохотном, незначительном поле. Природа полей такова, что некоторые из них подвержены порче. И Алиеноре, с ее глубоким пониманием земледелия, это известно лучше, чем кому-либо.
Королевские поля, презрительно отвечает Алиенора, никогда не подвергались порче, что бы там ни рассказывали Мари. Чем богаче урожай, тем огульнее лгут о нем те, кто желает сбить цену.
Разумеется, пишет в ответ Мари, это был отнюдь не намек, скорее жест солидарности, поля Алиеноры богаты, как и поля Мари, им ли обеим не знать, как бывает, им приходится бороться со Слухами и Сплетнями, этими старыми стервятниками. Быть может, однажды Алиенора навестит аббатство, и они с Мари верхом проедутся по полям. Мари приготовила красивейшие покои, ее монахини соткали для них гобелен с единорогом, эти покои держат для королевы. Быть может, Алиеноре так в них понравится, что она поселится здесь, когда захочет удалиться от мира.
Месяц Мари ждет ответа, и ей кажется, что все это время она не может дышать.
Милая Мари, наконец пишет Алиенора. Даже теперь, когда мы уже немолоды, ты все хитришь. Разве ты забыла? Мы не из тех подруг, чья любовь крепче всего, когда обе вместе и ездят по одним полям. Нам пристало дружить на расстоянии, заключает королева.
 5 
Письма слетаются в руки Мари, письма, как стаи скворцов, дикая суматоха, расклевывают зерно.
В письмах подруг и шпионок Мари видит зло, воцарившееся в мире, это зло побеждает добро даже в праведных душах.
Светлейшего, лучшего из потомков Алиеноры, владычного воинственного льва захватили и держат в плену против всех законов христианства. Святейший указ запрещает похищать крестоносцев. Если не удастся договориться и заплатить выкуп, Анжуйской империи конец, она увянет, ослабнет, станет легкой добычей. Но выкуп просят чрезмерный, в четыре раза больше дохода английской короны.
Алиенора теперь подписывает письма “Алиенора, гневом Божиим королева Англетерры”.
Королева направляет свои требования Мари. Прочитав, какую сумму придется отдать, Мари издает смешок, и Тильда, подняв глаза, недоумевает, не загорелась ли кожа на лице аббатисы.
Сдавленным голосом Мари зачитывает письмо приорессе и субприорессе. Наверное, мы можем продать новых ягнят, побледнев, произносит Года, жаль, конечно, ягнята в этом году отменные, я лично не спала три ночи, принимала окот у маток и надеялась отведать хоть кусочек ягнятины с мятой, но, увы, как всегда, труды мои останутся без награды. Пожалуй, мы можем продать самый дальний надел, подумав, говорит Тильда, он довольно большой, за него как раз столько и дадут. Не глупи, отвечает Мари, не глядя на приорессу, земля – это власть, у религиозной женщины власти меньше, чем у кого бы то ни было, и будет безумием продавать власть, которую они так медленно и мучительно накопили в этом мире. Слова Мари так непривычно жестоки, что разят Тильду, точно кулаком по уху.
 
Мари размышляет, встает, находит посох аббатисы Эммы и ее предшественниц, он с рогом и тонкой серебряной филигранью, быть может, его купит какая-нибудь благотворительница и подарит его другой, меньшей обители. Тильда провожает посох грустным взором. Мари замечает ее выражение и, потрясенная до глубины души, осознает, что в приорессе живет надежда когда-нибудь стать аббатисой. Тяжелый посох, принадлежащий Мари, разумеется, Тильде не удержать, слишком слабые руки. Из часовни Мари забирает недавний подарок семьи крестоносцев, локоть святой Анны, он хранится в миниатюрном реликварии в форме собора, инкрустированном блестящим ониксом и халцедоном. Поняв, что мощи увезут из аббатства, Года пускает слезу, она подолгу коленопреклоненно молилась святой, матери величайшей всеобщей матери. Но и этого не достанет на их долю выкупа, и Мари лезет в сундук, с которым давным-давно приехала в обитель, сундук опустел, в нем осталось лишь старинное византийское кольцо из гиацинта[32], принадлежавшее ее бабке. Мари оно налезает лишь на кончик мизинца. Надевая это кольцо, она видит, как золотистые птицы порхают над полем, видит мощную реку и крепкую седую женщину, лица не разглядеть, слышен только ласковый голос: бабка. В горле Мари встает ком, и никак его не проглотить.
Она поедет в Лондон одна, так быстрее, ведь ей отдыхать не нужно, а если попадет в засаду, с легкостью вступит в бой, да и никто, как она, не сумеет получить нужную цену. Мари до рассвета садится на лошадь, та стонет негромко, крепись, упрекает ее хозяйка, придется тебе потрудиться. Лошадь бодрится, бьет копытами по земле. Они мчатся во весь опор: из любого, кто сложением послабей аббатисы, такой аллюр вытряс бы душу.
В сельской местности Мари знают, великаншу-аббатису, унаследованное ею волшебство и сияние, сообщенное ей Пресвятой Девой: завидев Мари, крестьяне в полях падают на колени и в страхе склоняют головы.
Но Мари представляется, что чем дальше она от обители, тем слабее ее власть. Письма ее влияют на сильнейших христианского мира, для простолюдинов же за пределами ее владений она всего лишь огромная монахиня на огромной лошади, угрюмая, странная, старая: они не ожидают увидеть знаменитую воинственную аббатису.
В Лондон Мари прибывает засветло, зловонная дымная мгла пропитывает кожу и легкие, из узких проулков несется гам бесплотных голосов – крики, споры, – с кучи навоза в тени под ноги лошади неожиданно прыгают дойные козы, на реке темнеют барки, до самого верха в переплетении ивовых прутьев. Голова болит от перезвона колоколов. Прямиком в лавку, напустив на себя вид величественный настолько, что прочих посетителей оттерло к стенам. Мари прибегает к молчанию: она оказывает невиданную милость, решив продать свои сокровища именно в этой лавке. Она торгуется, будто фехтует, и уходит из лавки, пустив кровь каждому из присутствующих точными колющими ударами, доказывающими, как мастерски она владеет мечом и как им повезло, что она сумела сдержаться. Мари ничем не выдает, как довольна, а она очень довольна, после уплаты выкупа от полученных денег наверняка останется сумма на непредвиденные расходы или проекты по сооружению укреплений в аббатстве, что зреют в ее голове. Она вылетает во тьму и направляет лошадь прямиком к казначею, кулаком барабанит в дверь, заходит в дом, отодвинув зевающую служанку и перебудив всех его обитателей, недоуменно выбежавших на стук в одних ночных сорочках. Обходительность, величавая неподвижность Мари, ее анжуйское лицо внушают страх. Она не уходит, пока не достают книгу налогов и не записывают в нее взнос Мари, более щедрый, чем требовала королева.
Уже поздно. Избавившись и от долга, и от денег, Мари ощущает легкость. Над рекой повесила голову болезненно-желтая луна. Мари должна была ночевать в доме одной благодетельницы, там ее ждет удобная кровать и хороший ужин, а ее лошадь – отдых, но Мари дольше не в силах выносить этот кипучий город, близость особ намного худшего пола вызывает у нее досаду и гнев. Ей чудится, будто с каждым вдохом в ее тело проникает зло. Она шепчет на ухо святой лошади, та, зажмурившись, устало приникает мордой к груди Мари, потом открывает глаза и тоже готова пуститься в путь. Назад сквозь смрад черных улиц, наконец в поля на окраине, там свободный мятежный ветер сдувает городских демонов с обнаженной кожи Мари.