"Один из..." - "100 миллиардов солнц". Компиляция. Книги 1-6 (СИ)
И что самое удивительное, где бы ни коснулся стекла его палец, рыбки сбиваются в стайки и бойко пускают пузыри, пытаясь оказаться рядом. О такой функции аквариума не знает никто, включая и самого производителя. Все еще раздумывая над такой странностью, президент принял доклад офицера.
- Объекты доставлены, - просто сказал Анатолий. - Провели их через наш третий тоннель, никто ничего не видел. Оба проверены, все чисто.
- Спасибо! - скупо, но искренне поблагодарил Орлов, и добавил: - Теперь за дверь, выключайте всю аппаратуру, и свободны.
- Есть, - ответил Анатолий и быстро удалился, не желая заставлять шефа дважды повторять даже самый непонятный приказ.
Теперь Орлов более внимательно разглядывал своих гостей. То, что их оказалось больше одного, его не удивило, такую возможность он предвидел и даже упомянул в записке. Но какая же странная пожилая парочка к нему пожаловала! Академик Мельников первым вежливо поздоровался и пожал протянутую руку.
- Я вас слушаю, Борис Сергеевич, - довольно официально начал Орлов. - Я уверен, вы понимаете, что эта встреча оплачена только вашим личным авторитетом и моим уважением к вашим заслугам. Иначе бы с вами говорили другие люди в другом месте. А сейчас вам придется очень убедительно все объяснить.
- Для начала, познакомьтесь, пожалуйста, - академик указал на «дедка». - Это мой однокурсник, Иван Родин. Послание, что вы получили - его работа.
- Вы хорошо сохранились, - вежливо и без тени юмора ответил Орлов, пожимая «однокурснику» руку. Ого! Рукопожатие у странного «дедка» как бы не крепче, чем у самого Президента! Интересно, очень интересно! Орлов попытался вспомнить, мог ли он видеть этого человека раньше, но его четкая память на лица в этот раз промолчала. Совершенно отсутствует столь знакомое ощущение, будто это лицо ты уже где-то видел.
- На самом деле, я сохранился еще лучше, - загадочно ответил «дедок», не отпуская руку собеседника, и тут по его лицу словно прошла волна, полностью меняющая все черты. Исчезли седые волосы, превращаясь в густые каштановые прядки, морщинистый подбородок стал гладким и твердым на вид. Темные мешки и четкие морщины вокруг глаз исчезли, словно растворившись в коже. Даже одежда изменилась! Теперь перед Орловым стоит спортивный молодой человек лет двадцати пяти с пронзительно-ясным, оценивающим взглядом. Чем-то этот взгляд отдаленно напоминает самого академика Мельникова, причем сходство не родственное, а скорее духовное, интеллектуальное. Поразительно!
- Ловко, - спокойно сказал Орлов, не отводя взгляд. Страха он не испытывает, на покушение это не похоже, но куда деть любопытство? - Значит, это именно вы хотите со мной поговорить?
- Простите за этот маскарад, Николай Витальевич, - совершенно молодым голосом произнес Иван Родин. - Я расскажу, зачем он понадобился. Поверьте, мы не зря похитили у вас столько времени.
- Камеры выключены? - вдруг спросил Мельников.
- Да, - подтвердил Иван до того, как Орлов успел сказать хоть слово. - Видео выключили минуту назад. Только что вырубили и звук тоже.
- Откуда вы знаете? - искренне полюбопытствовал Орлов, и замер, увидев, как в зрачках Ивана Родина разом вспыхивают фиолетовые ободки.
- Я это прекрасно вижу, иначе мы бы не разговаривали, - проинформировал Иван, и ободки в его глазах опять погасли. - Давайте присядем, и я начну рассказ.
Сдвинув три кресла, они сели так, чтобы видеть друг друга. Орлов уже сейчас чувствует, что его жизнь может круто перемениться. Он чувствует, что этот странный Иван Родин, хоть и кажется вполне «своим», но есть в нем и что-то чужое. Скорее даже, не чужое, а другое, непривычное, непознанное. Но ничего угрожающего или негативного. В нем чувствуется, если угодно, бездна пространства и времени, как сказал однажды герой прочитанной им в детстве книги.
Всего через час Орлов даже удивился, насколько кстати эта цитата пришла ему в голову.
Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет, август 1957 года
Когда раздался звонок и в Овальный кабинет заглянул госсекретарь Никсон, президент Эйзенхауэр еще не успел толком проснуться. Да, удобные кресла стоят в Белом Доме, но уснуть практически на рабочем месте!.. Старею, вздохнул про себя президент, генерал, герой двух войн и кавалер немыслимого количества наград десятков стран, включая, между прочим, и СССР. Никсон принес запрос не откуда-нибудь, а прямиком из Кремля. Хрущев желает поговорить, причем по открытой линии и не откладывая. Что задумали эти хитрые коммунисты на сей раз? Ладно, поговорим, почему бы не поговорить?
Буркнув Никсону «через четверть часа» и дождавшись, когда ушастая голова госсекретаря скроется за дверью, президент задумался, мысленно вернувшись в только что пережитый сон, начало которого ему даже понравилось. Тысячи бомбардировщиков тучами поднимались в небо с многочисленных баз в Европе и брали курс на восток. Путь им преградили закаленные в небе Кореи советские истребители, но опытных пилотов оказалось слишком мало, и техническое оснащение не всегда на высоте, и связь часто подводит…
Армады Запада прорвались сквозь отчаянно сражающийся заслон, и, один за другим, с запада на восток, горели в ядерном огне советские города. На земле у Советов дела шли получше, но при господстве сил Запада в воздухе это не могло продолжаться долго, и коммунистов начали отжимать по всем фронтам. И тогда случился поворот, превративший близкую победу в кошмар.
Где-то в бескрайних глубинах русских лесов, куда не каждый У-2 долетит, сработали гигантские механизмы, открывшие бетонные колодцы шахт, и над их жерлами взмыли в небо на столбах пламени ракеты. И были их сотни, и была у них межконтинентальная дальность, и несли они страшные мегатонные боеголовки. И всего через тридцать-сорок минут перестали существовать все крупные европейские и азиатские базы Запада вместе с техникой, персоналом, городами и странами, их приютившими. А потом настал черед американских городов, потому что точности у этих ракет маловато, и бьют они, в сущности, по площадям, то есть по городам и людям.
И стало уже неважно, что нет больше Москвы и Ленинграда, Свердловска и Харькова, и что где-то на выжженной земле Европы, задыхаясь в радиоактивной пыли, все еще бьются насмерть сотни тысяч обреченных солдат. Все это уже не имеет значения, потому что нет больше Вашингтона и Нью-Йорка, нет Лос-Анджелеса, нет Хьюстона и Сан-Диего. Ничего больше нет.
Президент тяжело поднялся с кресла, стряхивая остатки жуткого сна. При Трумэне, может быть, и стоило попытаться ударить первыми. У Советов не было Бомбы, половина страны лежала в руинах после войны, стратегическая авиация отсутствовала как класс. А ведь даже тогда мы не посмели ударить, хоть был план «Дропшот» и другие, и с тех пор проработки первого удара никогда не прекращались. Но сейчас-то какой в этом смысл? У русских теперь тяжелая ракета и спутник на орбите, а стали бы они так снижать секретность, если ракета не стоит на вооружении в массовом порядке? Ведь до объявленного в июне испытательного пуска секретность была тотальная, а имена конструкторов до сих пор неизвестны, ну не академик же Седов в своем кабинете все придумал, в самом деле!
Недавно президент говорил с этим бывшим наци, Фон Брауном, гением и злодеем в одном лице, и спрашивал его, что он думает о русской ракете. Тот ответил, не моргнув глазом: триста-четыреста тонн стартовой массы, забрасывает две - две с половиной тонны, или еще раза в полтора больше, если ракета трехступенчатая. Президент неплохо разбирался в технике и ухватил суть. Выслушав советников, утверждающих, что термоядерную боеголовку в две с половиной тонны глупые коммунисты никогда не сделают, он выгнал всех вон и пригласил в кабинет еще одного гения, Эдварда Теллера.
Неистовый венгр, яростно ненавидящий коммунистов вообще и русских в частности, с убийственной точностью буквально на пальцах разъяснил ему несколько теоретических возможностей сделать компактный термоядерный «пакет» даже легче двух тонн. Теллер страстно доказывал, что недооценивать русских категорически нельзя, особенно после спутника! Нужно удвоить, утроить усилия, чтобы сделать больше ракет, больше зарядов, чтобы уничтожить, уничтожить, уничтожить!