Туман войны (СИ)

Благодаря этому, на рассвете я оказалась недалеко от штаба и мерила давление светлейшему, когда огласили его приказ, отступить. Для всех, ждавших повторения Бородина, это было удивительно. Вильсон даже кричал на весь проснувшийся лагерь о том, что «старика» одолела дряхлость и только это извиняет его в нежелании и дальше сражаться, не взирая ни на что. И что «избавление целого света» зависит от предпринимаемых действий, но тот не в силах осознать этого.
— Единственно, что важно для меня, так это — освободить Россию, принеся наименьший ущерб моей армии, — заявил Кутузов, наблюдая за моими манипуляциями. — А не избавление этих напыщенных купчиков от континентальной блокады.
«Этот отход лишит Россию славы, а наступление, во что бы это ни стало, могло бы спасти вселенную!» — услышали мы особенно громкое высказывание вошедшего в раж англичанина.
— Какие знакомые слова, — усмехнулся светлейший. — Мне уже заявлял так один император по имени Франц [89], в пятом году, что я должен защищать, чего бы это ни стоило, постройку моста в течение недели. Какая неделя!? Сорок тысяч русских солдат погибли бы там за пару дней! Но им-то всё равно. В России людишек много. Авось, царь-батюшка ещё своим братьям императорам пришлёт. Тогда их «не понял» … да и ныне слушать не намерен!
Но для Вильсона было важно только одно — пленение или смерть Бонапарта. Быстро поняв, что его крики ни к чему не приводят и решил перехитрить Le vieux renard du Nord (*Старого лиса Севера). Он просто предложил казакам огромный выкуп за Наполеона. Живого или мёртвого.
Основные войска отошли на несколько вёрст к югу. Но авангард Милорадовича почти не сдвинулся с места. Как достаточно рассвело, генерал лично наблюдал, как Бонапарт со свитой, выехал обследовать позиции и взглянуть на город. В этот момент, из-за ближайшего леса с копьями на перевес в их сторону, понеслись казаки. Никто не реагировал. Издали нападавших вполне можно было принять за французскую кавалерию. Но бравые ребятушки разразились громким «ура!», чем полностью себя дезавуировали.
Свита сгрудилась вокруг императора. В ту же минуту польская кавалерия бросилась на помощь. Убив только лошадь под одним из генералов, казаки повернули обратно. Правда немного пошалили напоследок, уведя несколько пасшихся неподалёку лошадей, и скрылись в лесу.
Город всё ещё продолжал гореть, когда французские войска неожиданно стали сворачиваться и, повернувшись, уходили на старую Калужскую дорогу, возвращаясь в Боровск.
Основные части русской армии продолжили отступать на юг. Медленно. Все возможные подводы были заняты раненными, сложенными вповалку. Их набралось более трёх тысяч человек. Хотя знала, что французы не последуют за нами, требовала доставить всех в госпиталь. Для этого в Медынь и Калугу были отправлены нарочные за дополнительными телегами.
У Детчины нас нагнал Павел. Небольшой обоз, который они вчера выслеживали, оказался «пустышкой». Для поиска требовалось слишком много людей, а большая часть группы Бенкендорфа была сейчас с ним в Москве.
Монахини, мои неожиданные помощницы, просили разрешения остаться при нашем «женском» госпитале. Отправила их к Виллие. Сама я никак не могла решить данного вопроса. Яков Васильевич поначалу возражал. Но светлейший со смехом просил его разрешить, дав нам «в нагрузку» ещё и батюшку, которого вчера еле вытащили из догорающей церкви.
Тогда-то мне и сообщили о смерти Багратиона. Его убило осколком при атаке.
  
Глава 22
 
14 октября 1812 года
Опять расположились в Медыне, в том самом доме, где ещё недавно оперировала офицеров. Мне требовался небольшой отдых. Не столько физический, сколь моральный. Новость о смерти Багратиона довольно сильно ударила по мне. Я так гордилась тем, что смогла спасти одного из ярчайших генералов этого столетия, но… всё оказалось напрасно.
Зачем я здесь? Что делаю? Кому это нужно? Всё равно спасённые мною люди умирают! Даже не смогла изменить судьбу «дяди» Михаила. Так для чего? Просто опускались руки.
 
— Mon ange (*мой ангел), — пытался поговорить со мной Павел, — мы уже говорили с тобой однажды о том, что «история», как всякая живая субстанция, не терпит вмешательства, и пытается их устранить.
— Они все умрут?
— Спасённые тобой? Не думаю. Большинство их них никак не могло влиять на происходящее. Простые солдаты. Кто-то, надеюсь, доживёт до старости, а другие…
— Я ощущаю тщетность своих деяний.
— Просто врачуй людей. Занимайся любимым делом, а я буду рядом. Потому, как слишком боюсь за тебя, mon trésor (*моё сокровище). Наше попадание внесло большие изменения в хронологию событий, образовав внушительные «круги на воде». Твой настоящий дед погиб, а бабушка Мария никогда не станет госпожой Рубановской. К чему теперь приведёт такой поворот событий? И чем нам ответит «история»?
Жених как мог, пытался вывести меня из состояния меланхолии.
Монахини, которых всё-таки приписали к нашему перевозному госпиталю, тоже заметили моё состояние. Молились со мной, считая, что так на меня влияют увиденные ужасы войны, призывая к этому же и Ольгу. Даже подрядили для разговора и наставления отца Василия, «подброшенного» нам светлейшим. Его совершенно не смущало моё «лютеранство», и мы довольно подолгу беседовали. Узнав же, что я готовлюсь «принять» православие, предложил стать моим духовником.
Наш госпиталь сейчас должен был следовать за армией, но «амазонки» просили заехать к ним в Боровск. Французы уже по идее покинули его. А им нужны тёплые вещи. Вечерами довольно подмораживало. Чувствовалось, что скоро пойдёт снег. Планам Павла это не мешало, кажется даже наоборот. Потому мы и дожидались здесь свои подводы из Калуги.
Прибывший с утра к дому караван, возглавляемый большой каретой, был неожиданно слишком велик. Среди них находились и наши люди, но в основном — незнакомцы. Выйдя встретить гостей, я наблюдала, как из кареты пытается выбраться дама в красивом, вышитом яркими цветами пальто и милой шляпке с вуалью. Госпожа повернулась и с радостным восклицанием поспешила ко мне. В приблизившейся внезапно узнала Марию. Тёплым объятьям не было видно конца, когда, наконец, Степаниде удалось завести нас в дом.
— Ma tante (*тётушка), расскажи, как ты здесь оказалась, — начала я разговор, когда мы расселись в гостиной за чаем.
— После стольких твоих писем, я уговорила матушку отпустить меня к тебе. Ты спасаешь жизни русских солдат, а я просто сижу в Твери, — всплеснула она руками.
— Ты ехала одна всё это время? И что это за обоз?
— О, нет!.. До Калуги мы добирались вместе с волонтёрками из «женского общества». Они остались там в госпитале, с тем доктором, что приходил к нам в Могилёве. А сюда я приехала со своей горничной и человеком дяди.
— Барышни остались у господина Сурина?
— Да, кажется, они так его и называли. А обоз — медикаменты, вспоможение от того же «общества». Оставшись в Твери, мы решили с матушкой организовать любую возможную помощь.
— Как вы там жили всё это время?
— Ещё в июле Екатерина Павловна [90] с супругом [91] отъехали в Ярославль, что вызвало немалое смущение. Ведь она весьма сильно ратовала за «великий проект [92]». Обещала всесильную помощь. Хотя… в скорости начал собираться «Тверской комитет военных сил» и даже особый временный егерский «батальон [93] Её Высочества великой княгини Екатерины Павловны», под началом князя Оболенского. Но формировался тот батальон на севере губернии, аж, в Весьегонске. По всей тверской земле вербовщики за добровольцами ходили. Говорят, почти тысячу человек собрали, но аристократы всё потихоньку уезжали. В августе даже и обыватели начали покидать город. Те же, кто не мог этого сделать, устроили крестный ход в Жёлтиков монастырь. А каждое воскресенье, перед обедней творили общий молебен о победе с коленопреклонением. Мы с матушкой несколько дней подряд всенощную стояли у Владимирской Богородицы, но всё-таки и мы переехали к дяди Григорию в имение.