Туман войны (СИ)
И хотя Беннигсен сумел отличился в Прейсиш-Эйлау [54], сдержав напор французской армии, более никаких побед так и не одержал. Составленный же им план сражения для Бородино, оказался столь провальным, что один только вид Леонтия Леонтьевича вызывал у главнокомандующего зубовный скрежет.
Вот только пожилой немец демонстративно не замечал «убийственных» взглядов светлейшего. Они были погодками, и каждый понимал — эта война может оказаться для них последней. Удачно интригуя в июле против Барклая, барон казалось надеялся пробраться на место Михаила Илларионовича. При этом совершенно не осознавая, что кроме мастерства интриг, нужно хотя бы что-то понимать в стратегии ведения войны.
Как бы то ни было, Леонтий Леонтьевич щеголял патриотическими высказываниями, строил планы битвы под Москвой и вообще, старательно пытался создать вокруг себя оппозицию к Кутузову.
Всё это происходило на импровизированном обеде, организованном на привале Гаврилой Федосеевичем. Ещё с вечера, я задумывалась о том, как накормить раненых густым супчиком, потому перед сном воевала со Степанидой, яростно защищавшей наши скромные запасы. Услышав спор, старший унтер предложил свою помощь. На зоре он принёс несколько огромных рыбин, пойманных в речной заводи. Как ему удалось это голыми руками? Ведь ни невода, ни удочки у него просто не имелось.
Отварная рыба с кашей досталась на обед генералам, в то время как крепкий бульон понемногу раздавали на привале раненым, потерявшим много крови.
Барон хорохорился перед Кутузовым, но тому было явно не до него. Как докладывали из арьергарда, французы упорно преследовали нас, а любое промедление — ещё одна гарантированная битва, которую армия просто не выдержит.
С утра мы срочно выехали. Меня приставили к светлейшему, а потом несколько раз в пути я измеряла ему давление, старательно потчуя настоями, которые должны были его поддерживать. Кутузов сильно нервничал, понимая, всю тяжесть положения. Москву придётся отдать, а выгородить его перед самым главным недругом, будет некому.
Потому в дороге, светлейший надиктовывал бравадные письма, рассказывая о поисках подходящего места для сражения, всеми так ожидаемого. Теперь же, на обеде прикрыв глаз, молча выслушивал патриотические эскапады немца. Самое смешное, что все эти речи велись исключительно на французском. Ибо, барон Беннигсен совершенно не знал русского языка. Сия подробность придавала особенную пикантность пламенным речам о защите горячо любимой Российской империи.
Моё же настроение было совершенно прескверным. С утра я надеялась отправить на поле прошедшего сражения людей, которые могли бы вынести выживших. По этому поводу Павел даже отправился к штабу. Но Михаилу Илларионовичу сообщили, что личная гвардия Наполеона во вчерашней битве участия не принимала, а потому цела и полна сил. Кроме того, они как раз выходили на новые позиции, а посему медлить более нельзя.
Моих слёзных просьб никто даже слушать не стал. Павел насильно усадил меня в бричку, удерживая собственной рукою. Довершилось «моральное убиение» сообщением Ахмеда, что тот так и не нашёл Михаила в штабе. Усланный из Багратионовских флешей, тот отправился с поручением к Раевскому и более его никто не видел. Думала уйти в дормез, но по просьбе Виллие, присматривала за светлейшим. Затем изображала из себя хозяйку на этом «патриотическом» обеде, что естественно совершенно не прибавило мне настроения.
Заметив тихое непротивление со стороны главнокомандующего, барон Беннигсен, яростно рассуждал о необходимости дать Наполеону новое генеральное сражение у стен Москвы. Для боя он предлагал позицию между Филями и Воробьёвыми горами с двумя высотами Поклонной горы в центре, укрепив её глубоким эскарпом [55].
Его пафосная речь настолько раздражала, что я предпочла уйти к раненым. Но от предстоящего просто сжималось сердце. Дабы оторваться от противника, мы должны были двигаться быстрее, что совершенно невозможно с ранеными в обозе. При мне Кутузов дал поручение Виллие, оставлять увечных в ближайших к дороге деревнях, где сколько возможно. Мою попытку затеять со светлейшим спор прервал Павел, упросив не вмешиваться. Армия увеличит «темп движения», а раненые его просто не выдержат. Ничем более помочь несчастным мы были не в силах. Оставалось только молча глотать слёзы.
На выживание оставленных я не возлагала никакой надежды. Отступающая армия для собственного пропитания, забирала у населения всё, что могла. А за нами двигалась ещё более голодная масса людей. Пришло осознание, что крестьяне их просто не прокормят, не говоря уже о каком-либо лечении.
— Успокойся, ma chère! — шептал мне Павел, сидя рядом в бричке, когда мы вечером уже подъезжали к Можайску. — Тех, кто выживет, мы позже заберём. Сейчас просто нет выбора. Нужно придерживаться плана.
Тут стоило признаться, план, хоть частично, но работал. Проснувшись поутру, живой Багратион был взбешён моим самоуправством. Он долго кричал в своей палатке, выплёскивая гнев. Но взобравшись после обеда на лошадь в гипсовом сапоге, прислал мне с ординарцем букет полевых цветов и письменное извинение. Хотя мне было не до этого.
Штаб разместился в Можайске, а основная часть солдат и развозной госпиталь расположились у его стен. Как только стемнело и вокруг сложили, и зажгли костры, обнаружилось, что неприятель довольно близко. В приделах видимости постепенно появлялись точки огней.
Многие солдаты разошлись вокруг небольшими группками, пытаясь добыть себе хоть какой-то еды. В том числе и Павел, со своим отрядом отправился к собственному городскому складу, обещая пополнить наш вконец оскудевший кухонный ларь.
К слову сказать и другие о нас не забыли. Из города, от светлейшего, прислали курицу, а знакомые казаки принесли каких-то овощей, явно выкопанных в темноте на чьём-то огороде. Подлеченный молодец с красивым чубом просто не сводил глаз с Дарьи, пока дары принимались Ахмедом и рассматривались въедливой Степанидой. И когда уже они отъезжали, он часто поворачивался, силясь рассмотреть в свете огня её силуэт.
От неизвестного дарителя принесли фрукты в корзине, а молоденький посыльный доставил фунт свежего белого хлеба, особо меня порадовавший. Этот отправитель тоже остался инкогнито.
Вокруг ближайшего к нам костра были слышны громкие разговоры и выкрики. Посланный разузнать Егор отсутствовал недолго.
Как выяснилось, вышедшие раздобыть пропитания солдаты, недалеко столкнулись с точно такими же, ищущими еду французами. И что удивительно, никто не стал поднимать панику или убивать друг друга. Голодные люди просто разошлись в разные стороны. Заметив только, что с французской стороны доносился запах жаренной конины.
Мы же себе такого позволить не могли, хотя татары во время сражения поймали, какое-то количество носившихся в страхе лошадей. Вот только почти все из них были отправлены с ранеными.
Оставшиеся же в лагере солдаты были разгневаны столь не доблестным поступком своих собратьев. Некоторые даже рвались пойти на «охоту» за голодными французами. Командиры, их естественно никуда не пустили, и те бурно выражали своё негодование подобным нерадением.
В свете костров я заметила несколько всадников, приближавшихся к нам. Ожидая жениха, встала на встречу, но была остановлена Русланом, после зычных выкриков Ахмеда. Тут я и осознала свою ошибку. Спешившись, ко мне направлялся невысокий мужчина в гусарском мундире. И да, сейчас я бы не ошиблась в своих предположениях.
— Добрый вечер, мадмуазель Луиза. Не могли бы вы уделить мне немного времени.
Увидев, кто именно приехал, ко мне тут же подошла Ольга, встав за левым плечом. После этого я уже спокойно кивнула Руслану, что тот может отойти.
Татарин с совершенно безэмоциональным лицом, но с неприязнью во взгляде, обращённом к мужчине, молча мне поклонился и растворился в темноте.
У Давыдова подобная рокировка сопровождения вызвала только улыбку. Протянув руку и взяв мою для поцелуя, он продолжил.