Миа (СИ)
Она вдруг часто, растерянно заморгала. Светлая прядь выбилась у нее из низкого пучка на затылке, и упала на глаза. Она сердито сдула ее с лица, но та, взлетев на секунду в воздух, снова упрямо опустилась на прежнее место, повиснув легким золотистым лучиком.
— Ничего. Все нормально, — сказал я. — Как-нибудь в другой раз. Не сердись. Да и дел еще много.
Я снял передник, который она заботливо повязала мне поверх рубашки в самом начале нашей готовки, аккуратно повесил его на спинку стула и вышел оттуда. Уже обувшись, в дверях вдруг вспомнил, что забыл на кухонном столе свой телефон. Миа стояла на прежнем месте, закрыв лицо руками и по пальцам текли слезы. Ну, только этого не хватало! Я подошел, обнял ее и сказал, чувствуя себя на редкость паршиво:
— Перестань, не надо так. Я бы с удовольствием составил тебе компанию, но не в этом случае. Пойми.
— Хорошо, — она прижалась ко мне, крепко обхватив руками. Заговорила глухо, отрывисто, обжигая дыханием шею. — Просто я думала, ты обрадуешься… Уже и платье себе присмотрела. Но это неважно, нисколько не важно. Какая глупость. На самом деле там нет ничего интересного. Одни пьяные и самодовольные лица. Ты прав, там нечего делать. Только не уходи вот так, как будто насовсем.
Она вздохнула, а мне стало вдруг жарко и душно, захотелось открыть окно, впустить свежий морозный воздух, чтобы он выдул неловкость и напряжение, возникшие между нами.
— Ладно. Не плачь, успокойся, где там эта курица…
Глава 7 Едем в гости
Как-то раз Миа спросила: «Твои родители они не беспокоятся, что ты так поздно приходишь домой? Не спрашивают, где ты бываешь и с кем?» Мы лежали с ней на смятом покрывале, накрывшись пушистым, мягким пледом, в сонном умиротворении. Она привычно положила голову на мою руку и стала мизинцем рисовать у меня на груди разные узоры, круги, завитушки, иногда не больно царапая кожу, острым ноготком. Ее волосы щекотали шею и как обычно пахли нежно и сладко, немного пряным ароматом, неизменно вызывавшем у меня ассоциации с большими белыми цветами, что прячутся в густой, глянцевой зелени тропиков. Их лепестки слегка колышутся от свежего морского бриза, а в золотистой глубине чашечки, в самой ее сердцевине, блестят прозрачными слезами капли росы.
— Нет, — сказал я, — их это не беспокоит. И Макса тоже.
— Макса, — переспросила она. — Кто это?
— Это мой сосед по комнате в общежитии. Обычно на парах он сидит рядом со мной. Такой немного забавный, вечно лохматый тип в очках. Не замечала?
Она пошевелилась, устраиваясь поудобнее и под покрывало просочилась струйка прохладного воздуха, юркой змейкой пробежав по животу.
— Да, что-то такое припоминаю. Так выходит ты иногородний. Откуда?
Я сказал, и она ненадолго замолчала. Палец ее замер на моей правой ключице, плавно соскользнул в ямку под горлом, потом вынырнул и снова пустился в путь, выписывая вензеля.
— Это не так далеко, — произнесла она задумчиво. И зачем-то вновь принялась расспрашивать. — Ты их часто навещаешь. Они, наверное, уже пожилые?
— Нет, — я невольно вздохнул, — они немного старше нас.
— О, — произнесла она и, приподнявшись, с недоумением посмотрела на меня. — Ты что, шутишь! Как такое возможно?
— Возможно, — ответил я неохотно. — Просто их уже нет. Они погибли в аварии совсем молодыми.
Ее глаза испуганно распахнулись, и она пробормотала сокрушенно:
— Извини, пожалуйста, я как-то не подумала…
— Ничего, я привык. Это было давно, в детстве.
— Так, ты… — неуверенно начала она.
— Вырос в детдоме, — закончил я за нее, чувствуя, как от этих расспросов накатывает чувство усталости, ввергая в безрадостное настроение. Она снова опустила голову на мою руку и затихла. Я обнял ее, поцеловал теплый, гладкий лоб и сказал:
— Миа, я хотел бы, кое о чем попросить тебя.
— Да, о чем? — сразу откликнулась она.
— Жалеть меня не надо, хорошо.
— Даже в голову не приходило, — обиженно фыркнула она. Но я видел по ее лицу, по тому как ее рука с особой осторожной нежностью стала скользить по моему плечу, что это было не так. Некоторое время мы лежали в блаженной тишине, потом она заговорила снова:
— Так странно, Эрик. Мне кажется, я знаю тебя много-много лет. Могу, закрыв глаза, представить каждую твою черточку, каждый жест. Особенно тот, каким ты гасишь свет. Ты не поворачиваешься к выключателю, не смотришь на него. Просто отводишь в сторону руку, при этом чуть наклонив корпус. Так изящно, легко и непринужденно. Я даже знаю о тебе то, чего ты сам о себе не знаешь.
Я почти дремал расслабившись, мысли куда-то уплывали, были вялыми и неотчетливыми. Не хотелось ни говорить, ни думать о чем-либо. А только закрыть глаза и забыв обо всем погрузиться в нирвану сна. Но я все же ответил, слегка заинтригованный:
— Да? И что я о себе еще не знаю?
— Например, на спине, под левой лопаткой у тебя есть родинка, как будто коричневая звездочка.
Я действительно не знал об этом. Откуда? И потому невольно улыбнулся:
— Надо же, Миа! Какая ты внимательная.
— И вместе с тем, я почти ничего не знаю о твоей жизни. Ты никогда ничего не рассказываешь мне о себе. Почему?
— Что ты хочешь обо мне знать?
— Все! Я хочу знать о тебе все, — она приподнялась и заглянула мне в лицо с по-детски непосредственным любопытством. Была такой забавной в этот момент и милой.
— Все? Ну хорошо. Вот, родился и живу. Дышу, вдыхаю и выдыхаю. Когда-нибудь со стопроцентной вероятностью перестану. Надеюсь, что не скоро. Это все.
Она разочарованно сморщила носик, надула губы:
— Так может про себя любой сказать.
— Так, я и есть любой, Миа. Я не знаю, что тебе рассказать. Нет в моей жизни ничего значительного и замечательного. Ничего такого, интересного, ни приключений, ни героических свершений. Я и путешествовал только из интерната в интернат.
Она покачала укоризненно головой, потом провела указательным пальцем по моему лицу, словно разделив его по профилю на две части, темную и светлую, подумалось мне. И остановившись на подбородке сказала:
— Ну, хорошо. Может расскажешь тогда, откуда этот замечательный шрам? Давно хотела у тебя спросить.
Я вздохнул и погладил ее по волосам, перебирая пальцами тяжелые, гладкие пряди. Она улыбнулась и, поймав мою руку, прижалась к ней щекой. Потом коснулась губами ладони, не отрывая взгляда от моего лица.
— Да нечего рассказывать, — сказал я тихо. — На уроке физры о снаряд ударился.
Она снова прикоснулась губами к моему запястью, помолчала, а потом произнесла серьезно, слегка нахмурившись:
— Ты говоришь неправду, верно?
— Да.
Миа наклонила голову, пристально посмотрела мне в глаза:
— Не хочешь рассказывать?
— Нет.
Она кивнула, словно соглашаясь, потом вновь опустилась на мою руку, помолчала о чем-то размышляя и рассеяно глядя на потолок. И вдруг сказала:
— А давай поиграем.
— Во что? — откликнулся я без особого энтузиазма. Было довольно поздно, и я чувствовал, что пора уходить, чтобы без проблем добраться до общежития. Я уже выучил расписание всех местных автобусов, хотя и не всегда успевал их застать. И тогда брел по ночному городу пешком, любуясь на фонари и ярко освещенные витрины. Иногда везло с попуткой.
— В вопросы и ответы. Только с условием, говорить правду, только правду, и ничего кроме правды. Ну или молчать. Чур, я первая вопросы задаю!
Я согласился, усмехнувшись про себя ее простодушной хитрости, и она ожидаемо вернулась к волновавшему ее предмету:
— Этот шрам. Ты получил его в драке?
Я задумался, в моем представлении драка обычно предполагает все же какие-то взаимообразные действия, где противники с разной степенью успешности пытаются нанести друг другу урон. Побеждает сильнейший, или быстрейший, или наглейший, ну в общем шанс есть у каждого. То, что произошло тем вечером, не было дракой в таком ее понимании, у меня не было шансов отбиться, а уж о том, чтобы нанести какой-нибудь урон братьям, орудующим своими кулаками с методичностью отбойных молотков, и думать было смешно. Пожалуй, Син был на редкость точен, когда определил это как наказание за преступление. Я не знал, что сказать терпеливо ждущей моего ответа Миа. Она заговорила сама: