Казначей смерти (СИ)

– Возвращайся к нему и с ним. Я буду ждать тебя на священной земле.
***
Легба был прав, – когда вода покрыла мои раны, боль ушла, словно сами воспоминания о ней забрало болото. Идти было легко – шаг за шагом, вперёд и на глубину. Вода простиралась вокруг, постепенно принимая меня в свои объятья, она дарила невероятный покой. Такой я испытывала лишь раз – когда после исполненной муками разрешения от бремени ночи, мне на грудь положили близнецов. Их головы пахли железом и лепёшками фуфу, высушенными на камне под солнцем.
Я крепко держалась за эти воспоминания, когда болото сомкнулось над моей головой. Дышать внутри было так же легко, как снаружи. Я видела мир так ясно, как, должно быть, видит его всякая тварь, что родится в океане, я шла, не ощущая толщи воды.
Водная гладь над моей головой походила на небо – на нём переливались и смешивались немыслимые цвета, будто свет играл на ребре кинжала, и я невольно залюбовалась. Но промедление дорого стоило. Каждая секунда, проведённая в водах забвения, забирала крошечную частичку памяти. «Что я ела сегодня? Как звал своего быка мой сын? Зачем я здесь?..» – мысли путались, как путались в тине мои ступни.
Цепляясь за илистое дно корнями, вверх стремились диковинные растения. Их листья были чёрными в зеленоватом свете. Они медленно колыхались, стоило мне пройти рядом. Чем дальше я заходила, тем выше сияло «небо» и причудливее становились водоросли. Мне казалось, я различаю в гибких ветвях лица. Листья удлинялись, принимали форму тел, и вот уже руки тянулись ко мне, а потревоженные души распахивали глаза, взирая с надеждой и удивлением. Я открыла было рот, не сумев подавить испуганный вскрик, но вместо слов наружу выплыли пузыри. Чьи-то мягкие пальцы тронули меня, и я услышала голоса.
«Кто я?»
«Как меня зовут?»
«Вы знаете меня?»
Души не пытались причинить мне вред, едва касаясь, и сердце моё сжималось от безысходной тоски – я хотела бы помочь им, ответить на их вопросы, но не узнавала лиц и только качала головой: «Нет, простите, нет…». Воды забвения хранили сотни, тысячи душ, ещё не готовых идти дальше.
«Земля убегает, мама», – он звал меня. Звал из самой глубины, из пучины непроглядной чащи. Я вспомнила, зачем явилась сюда, зачем прошла этот путь и потревожила души.
Акамалу не был похож на остальных. Эта часть его души едва отделилась от костей и плоти, а потому образ, ещё не размытый водами забвения, оставался прежним. Акамалу словно висел между землей и небом, свернувшись, как сворачивается дитя в утробе матери. Он был жемчужиной в створках первобытных болот, сокровищем, к которому я так стремилась. Мой сын, мой последний оплот любви. Его рука крепко держала другую руку, что принадлежала силуэту, скрытому чернотой вод и лохмотьями тины. Лишь подойдя ближе, я сумела различить, увидеть, узнать…
«Илле», – мысль заметалась, пойманная в сети. Акамалу сжимал ладонь своей сестры, но я не могла забрать их двоих так же, как привела в этот мир.
Акамалу узнал меня. И хоть его губы оставались неподвижны, я вновь услышала родной голос:
«Мама?.. Ты моя мама?..»
«Это я, Акамалу». – Я моргнула, и вода тут же украла мои слёзы.
«Акамалу… Это моё имя?» – Его глаза окончательно распахнулись – услышав собственное имя, он будто вновь обрёл частичку себя – озорного, любознательного мальчишки.
«Ты останешься с нами?»
«Нет, я пришла забрать…» – мой призрачный голос дрогнул.
«Забрать нас?»
«Забрать тебя».
Пальцы Акамалу теснее переплелись с пальцами Илле. Её веки дрожали, но не поднимались – Илле крепко спала в собственном небытии.
«Нет. Я не пойду», – наконец ответил Акамалу.
«Ты должен…»
«Я не пойду один. Я не пойду без неё».
Глаза, точь-в-точь похожие на мои, смотрели решительно и упрямо. Я подалась вперёд, схватила другую руку Акамалу, и, сжимая изо всех сил, рванула. От неожиданности он дрогнул и отпустил сестру, чьи ноги уже вросли в рыхлое дно. Я оттолкнулась и вместе с Акамалу устремилась вверх, туда, где ещё виднелись отголоски сияния. Последним, что я увидела в толще вод, было лицо Илле.
 
Она сонно моргала, не понимая, что потревожило её.
«Так рано, мама. Солнце едва тронуло горизонт». – Было ли это воспоминанием или же голосом души Илле? Я тянула Акамалу за собой, всё дальше от дна, дальше от моей дочери, его сестры. Воды забвения нещадно сжимали мои рёбра и горло.
Акамалу был лёгким, как пёрышко, но чем выше мы поднимались, тем тяжелее становилась моя ноша. Я оставила на дне болота не только Илле, но что-то ещё. Нечто важное, ценное, исполненное любви и тепла. Мои мысли кружили вокруг лакомого куска памяти, точно слепые коршуны, но никак не могли подобраться ближе. Воды забвения взяли свою плату.
Легба ждал нас, чтобы проводить на священную землю. Он улыбнулся Акамалу, и Акамалу неловко улыбнулся в ответ. Он жался ко мне, а я не желала отпускать его руку. Страх перед неизведанным пересилил гнев, и здесь, на поверхности, Акамалу лишь озирался по сторонам, пытаясь понять, где он и кто такой этот человек с яркими голубыми глазами. К сыну по капле возвращались воспоминания. Я боялась лишь одного – совсем скоро он вспомнит свою смерть.
Я оглядела воды забвения в надежде, что они вернут мне хоть толику того, что успели забрать, но тщетно – кругом простиралось лишь первозданное бесконечное болото, чуждое к мольбам.
Легба снова ухватил ткань мироздания и отдёрнул её, красуясь. Акамалу охнул. Мы вернулись туда, откуда пришли – перекрёсток и старый орешник ждали нас. Небо над головами медленно темнело, вбирая в себя свет.
– Но ты говорил, мы встретимся на священной земле. Моё племя ушло в Иле-Ифе с рассветом, – сказала я.
– Священна та земля, на которой верят, – возразил Легба. В уголках его удивительных глаз, словно трещины по глине, расползлись морщинки.
Акамалу вдруг принялся трясти меня:
– Мама, что это?!
Я взглянула туда, куда был устремлён его взгляд, и всё внутри меня сжалось от ужаса. Перекрёсток под ногами исчез, зато появились мёртвый бык, ещё пылающий костёр и круг, начертанный шаманом. Круг, в котором лежало бездыханное тело моего сына. Я хотела было ответить, чтобы успокоить его душу, как вдруг поняла, что больше не чувствую руки Акамалу в своей.
– Где он?! – закричала я.
– Уже внутри. Лишь отчаянный или мстительный дух способен блуждать снаружи. – С этими словами Легба вошёл в круг и, сняв с пояса сушёную тыкву, приложил её к уху Акамалу, выпуская другую часть его души – светоч, принадлежащий миру.
Я увидела сияние, которое тонкой струйкой скользнуло в тело Акамалу.
– Если он очнётся, то не вспомнит ничего, – сказал Легба.
– Если?.. – Я ждала, что мой сын тут же вскочит и вновь посмотрит с недоумением, а после бросится в мои объятия.
Легба выпрямился, опершись на трость, и по обыкновению усмехнулся::
– Нужно время, девочка.
Озорные солнечные искры мелькнули в его глазах. Рот шамана открылся, издав слабый стон, и тело его рухнуло, будто туша грузного зверя.
Я не успела проститься и поблагодарить моего проводника за помощь. Оставалось лишь одно – ждать.
***
Когда над горизонтом задрожала робкая розовая полоса, я сидела в круге, положив руку на грудь Акамалу. Я боялась пропустить мгновение, когда сердце сына вновь начнёт биться. Шаман крепко спал. В предрассветном мареве появился человек.
Он был высок и худ, на его острых плечах болталась серая накидка, а кожа его белела так, что я решила, будто этот человек откололся от неба или спустился по солнечному лучу. Его шаги не были быстрыми или медленными. Он ступал по земле, и марево вокруг его фигуры замирало.
Я прислушалась и посмотрела на шамана, – он не дышал, и даже ветер не шевелил его волосы – а когда подняла глаза, бледный человек стоял совсем близко.
Его лицо было похоже на обтянутый кожей череп и не принадлежало ни мужчине, ни женщине, а из глазниц взирали озёра пресной бесцветной воды, какие бывают, если собрать дождь. Бледный человек заговорил, и шум океана наполнил его голос: