Оборотная сторона правды (СИ)

— Это восхитительно! — я не то прокричала, не то прошептала в ухо Энди.
Он пожал плечами, будто занимался этим каждую ночь, но лицо его расслабилось; глаза расширились, он, как и я, увлекся? Наблюдать за группой было удобно, члены группы, которых насчитывалось более дюжины, обменивались инструментами, танцевали и пели под ослепительными огнями. Меня настолько затянуло, что когда после часового выступления музыка утихла и солист подошел к краю сцены привлечь внимание к президенту Лоуренсу, я завопила вместе с остальными. Энди повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как побледнело мое лицо. Он взял меня за руку.
— И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и время дать передышку!
Пока она не началась, до меня дошло, что мы вдвоем ушли через левую кулису на улицу — остальные остались послушать речь президента и вторую часть выступления.
— Ну так что? — Энди приподнял бровь. — Риск оправдывает цели?
По моему лицу расплылась улыбка.
— Да. Это было… невероятно.
— Так же здорово, как и Винчау Джанкин?
Заметив мой румянец, он пихнул меня.
— Это навело меня на одну мысль. Я смотрел на тебя по телевизору, делал вид, что мне нравится кантри музыка и подумал, что концерт поможет восполнить это.
— Спасибо. — Я рассмеялась, качая головой. — Не знаю, как же так, но республиканцы и качественная музыка вещи несовместимые.
— Все республиканцы критики. — Он подмигнул. — А либералы отжигают как рок-звезды.
— Ага.
Энди уставился на землю. На его щеку пролился свет и я впервые заметила белый шрамик в форме бумеранга под левым глазом и подавила желание прикоснуться, когда он поднял голову и пожал плечами.
— Что-то не хочется идти домой. Поблизости есть парк. Хочешь прогуляться или что-нибудь еще?
Музыка на сцене вновь загромыхала. Бас все еще отзывался в моих венах. Ночная прохлада была упоительной.
Я улыбнулась.
— Прогулка звучит хорошо.
Вокруг нас стояли фонари, круги оранжевого света проливались на притихший асфальт. Магазины закрыты до утра. В поле зрения никого не было.
— Тут безопасно? — спросила я.
— Я взял с собой Тома, — Энди указал за спину на человека из охраны. Я даже не заметила, как он держится за нами на расстоянии в несколько ярдов. Правильно — куда уж безопаснее. И все же мой желудок скрутило, кожу щипало, руки непослушно висели.
«Это всё Энди, — поняла я. — Он заставляет меня нервничать».
— Всего пару кварталов, — Энди принялся насвистывать.
Я последовала за ним, надеясь, что он знает, куда идет. А потом, обогнув угол огромного здания, облицованного колоннами, я увидела его.
— Тут я живу, — сообщил Энди и направил меня в другом направлении. Тело повиновалось, а вот разум не спешил. Мне хотелось смотреть и дальше.
Потому что там был ярко освещенный в ночи искрящийся брызгами фонтан, а также реял флаг с узнаваемым контуром.
Мозг онемел.
Дом выглядел роскошным. Он стоил денег. Как в таком можно жить?
И, тем не менее, мы будем в нем жить? Начиная с января в случае победы штата сенатора, Куперы переедут в это здание, а может быть, всего лишь может быть, с ними перееду и я.
Я думала, если увижу Белый дом лично, то это будет казаться правдоподобным. И вот он — самый что ни на есть настоящий. Можно рукой коснуться. Войти и посидеть на мебели. Поспать на кровати. Надо лишь годы, полмиллиарда долларов и миллионы голосов. Затем это все твое.
— А тут парк.
Я замотала головой.
— Ты ведешь меня в Национальную аллею?
— Это Лафайет-сквер, — поправил Энди. Он с ухмылкой ткнул пальцем поверх моей головы. — Аллея вон там. Не переживай, туда я приведу в другой раз.
Когда мы прошли мимо статуи кого-то смахивающего на Джорджа Вашингтона, но давшему парку имя, предположительно, маркиза де Лафайета, Энди схватил меня за руку и свернул с тропинки.
— Газоны мне нравятся больше, — сказал он и я кивнула, будто это было совершенно нормально — предпринять ночную вылазку у Белого дома совместно с тамошним жильцом. Он держался уверенно, непринужденно держа меня за руку, и по какой-то причине, которую я не могу объяснить, я ее не выдергивала. Я взглянула на него, задаваясь вопросом, привел ли он меня показать или запугать, но в выражении его лица не было и намека. Нет, он прищурился, указал в сторону здания и легко произнес:
 
— Быть может, в следующем году вы будете там жить. Они могут отдать тебе мою комнату. Там под кроватью есть неплотно прилегающая половица. Я оставлю для тебя записки.
Я улыбнулась.
— Звучит здорово.
Это звучало безумно.
Энди вздохнул.
— Видела мою маму в зале? — Нет, я не видела ее. — Она корчит барбиподобное личико. Я постоянно отговариваю ее.
— Барбиподобное личико?
Он показал и я расхохоталась. Далеко не Барби, скорее как кукольный щенок с раззявленной пастью. Его гримаса перешла в закатывание глаз.
— А дама-то серьезная интеллектуалка. Она получила степень магистра по французской литературе, но ты об этом никогда не узнаешь. Как только камеры… — он снова скорчил рожицу, на этот раз еще более кретинскую.
Я снова улыбнулась, но в этот раз взглянув на меня, он дернулся. Еще раз сжал руку и отпустил ее.
— Не надо было мне передразнивать маму. Она настоящая леди.
Он так внезапно посерьезнел, что я задалась вопросом, не случилось ли у него что-то дома, о чем он мне не сказал. Затем он остановился и повернулся ко мне с мрачным лицом.
— Какой была твоя мама?
Дыхание сбилось, будто он ударил меня.
— Прости, я не должен был спрашивать. — Его голова качнулась вперед, глаза потемнели, и у меня возникла потребность утешить его, как Гейба.
Но вместо этого я отстала. За прошедший год я не так часто рассказывала о своей маме. С ее похорон, когда Пенни прочитала перед всеми мое письмо, потому что я потеряла голос. И надо быть честной с собой, я с тех пор редко думала о ней. Не по-настоящему. Робко. Она всегда присутствовала в моих мыслях, как что-то, что вы можете уловить боковым зрением, но смотреть на нее прямо я не могла. Я позволяла себе только отблески письма, быстрые, легкие воспоминания, ничего значительного. Ничего, от чего могло бы стать больно.
— Она была замечательной, — произнесла я с трудом. — Она была великолепной матерью.
«Она была загадкой, — встрял мой разум. — Она оказалась не той, кем ты думала».
Энди покачал головой.
— Этот год тебя всерьез подзадолбал?
Я пораженно хмыкнула. Он подобрал точно описание.
— Да, — ответила я. — Но кампания меня отвлекает.
Он фыркнул.
— Прости. Я… да, прости.
Он не выглядел виноватым.
— А тебя не колышет кампания, да? — Голос мой прозвучал как я и предполагала, критично. Тут я вспомнила россказни об Энди, ликующе перечисленные Эллиотом на доске.
— Сложновато дергаться, — отозвался Энди. — То есть я хочу, чтобы моего отца переизбрали и все такое, но кампания в некоторой мере комедия. Игра власть имущих. А я в ней незаинтересованная пешка. Или даже можно сказать, ладья? Что она такое?
И он начал заливаться соловьем. Но меня сбить с толку было непросто.
— И поэтому ты напился на ужине с репортерами? Показать, что ты не пешка?
Он удивленно замер, от обвинения я почувствовала себя не в своей тарелке.
— Я не напивался. — Он повернулся ко мне лицом. Я подняла брови. — Правда! Думаешь, в баре меня обслужат, когда кругом пресса и половина правительства? Я притворялся! Хотел поглядеть, доложит ли кто. И угадай что? Никто этого не сделал.
— Люди говорят. Они говорят об этом в штабах.
— Что ж, это обнадеживает. Я полагаю. Чушь несуесветная.
Внезапно я почувствовала себя беззащитной, будто из кустов выпрыгнул разъяренный советник Тим, вопя: «Предательница»!
Я сжала зубы.
— Не в таком свете я вижу.
— Ладно. Как знаешь. Но я хочу сказать… будь осторожна. — Он посмотрел на вязы, обрамляющие площадь. — Они будут и дальше затыкать тебя и заставлять говорить точно по листочку. Но это здорово, если ты согласен с курсом партии. — Он метнул на меня взгляд. — Предполагаю, ты согласна.