Слава для Бога (СИ)

— Что? — Не понял Перун и посмотрел удивленно на невестку.
— Я имею в виду человеческие чувства. — Вздохнула черная богиня. — Не должно быть у небожителя, видящего суть вещей такой, как она есть, без прекрас, ничего подобного, это противоестественно самой нашей божественной природе. Как могла поселиться обычная любовь смертного, в душе моего сына? Это неправильно, неестественно. Мы, боги, прагматичны, наша любовь может поселится в душе только к тому, кто ее воистину достоен, кто ради нее терпит лишения и боль, кто к ней стремиться и идет, свято веря, сквозь сомнения, но что бы вот так, просто, сразу, с одного взгляда... Так не должно быть. — Она тяжело вздохнула. — И самое главное к кому? К горбатой девчонке с изуродованным лицом. Которую сам же и попортил. Чего он только в ней нашел? Может это и не любовь вовсе, а что-то другое?
— Душу нашел. — Отвернулся Перун, вновь приступив к своему занятию. — Добрую, чистую, не замазанную меркантильной грязью душу, и ответную, искреннюю, настоящую любовь. Мы, боги, не смотря на всю свою возвышенность, слишком приземлены в своих чувствах, вначале взвешиваем все за и против, и только потом позволяем себе любить, а люди в этом, как это ни странно звучит, более возвышены, им чужды в чувствах рассуждения, они не задумываются: «Нужно это, или не нужно? Что даст? Что в ответ потребуют?». — Они просто любят и все.
Моему внуку, не смотря на весь трагизм ситуации, удалось то, что никому из нас. Он смог сломать устои, заложенные самим создателем, полюбить не за что-то, а просто так. Это новая эра в жизни богов. Незнакомая и неизведанная. Если сможет парень выжить в Яви, то нас ждут большие сюрпризы.
— Лишь бы только выжил. — Вздохнула Морена, смахнула слезу, и вновь посмотрела на свекра. — А как же я?
— Ты-то тут причем? — Улыбнулся тот. — Не ты же любишь, а он.
— Я не о том. — Мотнула головой богиня. — Ты не понял... Я же тоже люблю не за что-то, я люблю своего сына просто за то, что он есть. Почему это не является сломом устоев?
— Нашла, что сравнивать, дуреха. — Рассмеялся Перун. — То материнская любовь, она любому родителю Родом при создании мира в дар дадена, а любовь человека к человеку, мужчины да женщины, она другая, она как дитя, не спросясь нарождается, какая в муках, а какая искрой из чрева души выскакивая, у каждого по разному, и каждый ее по своему по жизни несет, один тут же уронит да забудет, а другой лелеет и потерять боится, заботой да добром укрывая.
— Мука это, а не любовь. Видела я что она с душами людей делает, радость от нее на боли да страданиях замешана. Не хотела я такой участи для своего сына. — Сжала упрямо губы Морена.
— Радости без боли не бывает. — Хмыкнул громовержец. — А без страдания и счастья не изведаешь. Не тебе-ли, богине смерти, этого не знать. Нарождается человек болью страдая, дабы потом жизнью в Яви радоваться, через муки счастье добывая, и умирает так же с болью, чтобы Навью затем, в посмертии насладиться. Но осознать все это можно только сравнивая.
— Я... — Морена хотела что-то сказать, но не успела.
Резкий хлопок разрывающего пространства не дал ей этого сделать, заставив вздрогнуть и вскочить.
В порванную дымку вспыхнувшего мраком портала, камнем влетел разрубленный пополам Орон. Он грохнулся к подножью трона бездыханной тушкой, залив ноги опешившего Перуна брызнувшей, шипящей кровью.
Темное облачко птичьей души тут же выглянуло из мертвого тела, выползло кряхтя по-стариковски, с брезгливым выражением, на том, что можно назвать у птицы лицом, наружу, и задумчиво зависло над трупом, покачивая обиженно головой. Горько вздохнуло, и налившись голубым сиянием, обволокло словно покрывалом, место недавней жизни мутным, клубящимся, покачивающимся бесформенным сгустком тумана, тут же внезапно заискрившимся, и выстрелившим во все стороны языками фиолетового пламени.
Ворон задергался, медленно соединив воедино разрезанные половинки, в одно целое, втянул пылесосом пролитую кровь, впитав ее в перья, и громко каркнув, выплюнув из клюва черный сгусток, подскочил на ноги и по собачьи встряхнулся:
 
— Терпеть не могу воскрешаться. До жути противная процедура. — Буркнул он, и вдруг, словно вспомнив что-то истерично заорал. — Беда, боги! Беда!!!
***
Солнце, отражаясь от зеркала льда, слепило неприятно глаза. Ярило во всю старался приблизить весну, заливая светом и жаром просыпающийся мир, даже не подозревая, что мешает при этом внуку Перуна.
Локк остался верен себе и обманул даже тут, выгадав более удобную для сражения позицию, и ведь все это сделал как бы не в значай, мимоходом, с ехидной улыбкой превосходства. Кивнул растерянному от всего происходящего парню, мол: «Туда вставай», — а сам занял позицию спиной к светилу.
Перв только горько вздохнул при этом, не смея вмешиваться, увидев подобную глупость. Как только поединщики вышли на лед, никто не смел им ни мешать, ни советовать, таковы правила. Противник и так превосходит, и силой, и опытом, и выучкой, а тут еще и свет в глаза. Конец всему, и парню, и княжеству, и свадьбе, и счастью дочери. Пустота безысходности в груди. Он отвернулся, чтобы не видеть смерти зятя.
Рар даже не стал ждать начала схватки, и с опущенной головой ушел за спину строя своего войска, обдумывать создавшееся положение. Нужно было слать гонцов по городам и селам, собирать люд под защиту крепостных стен столицы, оставив на разграбление все то, что те годами наживали. Было над чем подумать. Назад слова не возьмешь, раз дал то надобно держать, хочется этого или не хочется. Будь проклят тот миг, когда он согласился на эту авантюру. Жаль парня.
Рать княжеская угрюмо молчала, наблюдая как сейчас будут убивать понравившегося им новика. Но что тут поделаешь. Князья по рукам ударили, назад ходу нет. Виноват конечно Рар, что обмануть себя дал татю-находнику, сильно виноват, но слово есть слово, дадено — держи. Они пойдут с владыкой Арканаима до конца по дороге позора, ведь это их князь. Ему клятву давали, и потому не бросят в трудную минуту, сохранив только то, что и осталось — свою честь.
Страха не было, только тупая, пустая безысходность. Разочарование собственным промахом точило поганым червем душу. Он подвел всех. Хотел сделать как лучше, а получилось, что все только испортил. Нет ему прощения. Если в предстоящем до этого сражении был хоть какой-то шанс на победу, то теперь его и в помине нет.
Только то радовало Богумира, что Славуня в относительной безопасности. Не пустят врага в столицу, не будет он топтать поганым сапогом мощеных деревом улиц, а потому девушке ничего не угрожает, а также не полягут и воины в кровавой сече, сохранят жизни, дождутся жены и матери своих мужиков.
Пройдет время, уйдет захватчик восвояси, вволю награбивши, но крови не проливши, и восстановится со временем княжество, краше прежнего станет. Заколосятся златом обильного урожая нивы, отстроятся теплые да уютные дома, забегают по лужайкам со смехом счастливые дети... Жаль только, что он этого уже не увидит.
Время его закончилось. Он знал, что это конец. Чувствовал, что нет в нем более той божественной силы, что дарует бессмертие. Ушла она, медленно истаяла, заменившись любовью к простой смертной, но он этому только рад. Он сумел почувствовать то, что не чувствовал еще ни один бог до него. Он по-настоящему любил и был любим. Ради такого счастья, можно принять многое. Ну и пусть, что теперь он из-за этого умрет. Оно того стоило.
Богумир встряхнул головой, прогоняя горькие думы и улыбнулся, вынимая из ножен меч.
— Что лыбишься? — Внезапно занервничал Локк. Старый вояка, хладнокровный убийца, не мог понять, чему может радоваться человек, который идет на неминуемую смерть. Что тут смешного? Никак задумал что-то враг? Это нервирует. Противника, как бы он слаб не был, недооценивать нельзя, это та истина, которая не раз спасала ему жизнь.
— Солнышко сегодня дюже ласковое. — Богумир поправил шлем, звякнув бармицей. — Весна, скоро ручьи побегут, соловьи запоют, вишня зацветет, разве то не счастье? Такому и улыбнуться не грех.