Голодная бездна Нью-Арка (СИ)

А быть вежливым против своей воли он никогда не умел.
— Мы не хотели войны, — Великая Лалоха рисовала золотые узоры по ковру. — Мы были не так уж сильны… наша земля умирала, а эта… эта была слишком чужой, чтобы черпать из нее силы. Мы могли бы заключить мир, как и собирались сделать, но люди решили иначе. Масеуалле воззвали к богам, и те подчинились воле смертных. Подчинились охотно, будто псы, для которых слово хозяина — священно.
Она печалилась.
И лила слезы, которые стекали каплями расплавленного золота, но то не опаляло ковер, лишь растворялось в нем, порождая мягкую зыбь.
— Твой предок… создал одну вещь.
— Свирель.
— Пожалуй… она подчиняла разум, нет, не богов, людей… но если боги были послушны людям… масеуалле сами заперли их в Бездне.
И война закончилась.
Жители Старого света, чья агония все еще длилась, получили шанс и многие мили плодородных земель, по которым прошлись Темные Всадники.
Оспа и чума.
Холера.
Сыпной тиф.
Потница и испанка очищали эти земли во славу новых хозяев. А старые… старым оставалось укрыться в Атцлане, стены которого превратили город в неприступную крепость. Или тюрьму. В конце концов, разница меж тем и другим невелика… но какое это все имеет отношение к Мэйнфорду.
К Гаррету?
— Твой брат думает, что свирель и кровь масеуалле дадут ему власть над Запертыми-в-Бездне, — золото таяло. Как первый снег, как первый вздох моря, опаливший лицо, как… дальше Мэйнфорд не додумал. — Но на алтарь взошел ты… и этого он не простит.
  
Глава 23
 
Кохэн явился в седьмом часу утра.
Он поднялся по лестнице и постучал в дверь, и, не дождавшись ответа, эту дверь толкнул, а она и открылась, потому что место это не имело сил сопротивляться.
Оно было слабым.
И боязливым, как управляющий, высунувший крысиную морду из своей норы.
— Вы к кому? — спросил он в спину, но ответа не был удостоен. Однако управляющий не убрался, мучимый не то любопытством, не то страхом.
— Утра доброго! — голос Кохэна проник сквозь картонные стены, заставив безумную семейку, в которой никогда не прекращались скандалы, притихнуть.
Скрипнула дверь наверху.
Заныли половицы. Что-то упало, что-то зашелестело… и звуки эти были столь непривычны очнувшемуся дому, что Тельма рассмеялась.
Настроение с утра было неожиданно хорошим.
— Заходи, — она взяла стаканчик с кофе и коробку с пончиками. — С чего такая щедрость?
— Так велено было заботиться, — Кохэн огляделся. — Скажи, что тебя держит в этом месте?
Он провел пальцем по обоям, под которыми проступили пузыри побелки, словно стена вдруг приболела оспой. Прислушался к скандалу, вновь вспыхнувшему — ранний гость не был поводом надолго отрываться от обычного занятия — и покачал головой.
— Деньги, — честно ответила Тельма. — Точнее их отсутствие.
— Понятно… — Кохэн осторожно присел на край стула. — Ты могла бы найти подработку… старик наш так делал.
— Наверное. Возможно еще найду. Попозже.
— Когда работы станет меньше?
— Примерно так.
— Не позволяй Мэйнфорду собой управлять. Это он у нас помимо работы ничего не видит… кстати, ты не знаешь, где он может быть?
— Не знаю.
— А все же?
И прищурился. Вот же… он что, подозревает, что Тельма начальника прячет? Интересно, где? В кровати? Или в шкафу? Нет, пожалуй, шкаф был маловат для габаритов Мэйнфорда. Если где он и поместился бы, то в закутке, который домовладелец гордо именовал в объявлении ванной комнатой.
— Извини, — Кохэн отвел взгляд. — Я просто подумал… ты женщина, а он мужчина….
— И что с того?
Мысль не то, чтобы вовсе безумная, скорее уж нелепая. Тельма женщина? Пожалуй, она иногда вспоминала об этом. Мэйнфорд мужчина? Не из ее снов точно. С другой стороны, ей ли ссориться с Кохэном, которого она собиралась попросить о помощи.
— Да вот… как-то… — он дернул себя за косу. — Вы друг другу подходите. Не смейся, я чувствую… считай это проявлением моей магии.
— Ну да.
Кофе, к слову, оказался отменного качества.
Пончики свежими.
 
Кохэн не торопил с завтраком, он сидел, закинув ногу за ногу, погрузившись в полудрему, и только пальцы, которые перебирали золотые фигурки на лентах, выдавали, что масеуалле вовсе не спит.
— Значит, исчез? — не то, чтобы пропажа начальника сильно обеспокоила Тельму. Мэйнфорд взрослый и имеет право отлучаться, не ставя свою смуглую няньку в известность.
— Он засиделся допоздна. Потом… уехал. Машины на стоянке нет. А домой не добрался. Куда мог податься?
— Точно не ко мне. С ним…
— Нет, ничего плохого я не чувствую… он был с женщиной.
— Вот и замечательно, — Тельма слизала с пальцев сахарную вату.
С женщиной.
Мэйнфорд и женщина.
Это… нелепо. Не безумно, не невероятно, просто нелепо. Какая женщина позволит приблизиться к себе подобному существу? И дело вовсе не во внешнем его уродстве, если разобраться, Мэйнфорда нельзя назвать уродливым. Просто… он слишком чужой, чтобы… Впрочем, если сравнить его с давешним знакомым Сандры, Тельма, пожалуй, выбрала бы Мэйнфорда.
Она хмыкнула, поняв, о чем думает.
— Он предпочитает… приглашать женщин к себе.
Какая занимательная подробность.
— Пользуется услугами одного агентства…
— Слушай, — Тельма закрыла коробку, пирожков еще оставалось, но и ладно, будет запас на случай, если она вновь забудет купить нормальной еды. — Зачем ты мне это рассказываешь?
— Я не хочу, чтобы вы враждовали.
— Мы не враждуем.
И это было чистой правдой.
— Что он тебе сделал?
— Почему мне?
— Не тебе, — Кохэн кивнул и вытащил из связки фигурок золотую сову. Отцепив ее, он протянул Тельме. — Совы хорошие охотники, но днем они слепы.
— Учту.
Фигурка была теплой и потому казалась живой или почти живой. Исполненная столь искусно, что каждое перо было видно, сова печально взирала на Тельму глазами из драгоценных камней.
— Кохэн, — сову не хотелось выпускать из рук. — Моя подруга встретила человека… влюбилась… и…
Тельма никогда не умела просить.
Сначала в этом не было надобности, поскольку ее пожелания и так исполнялись. Потом… потом она быстро поняла, что просьбы делают просящего слабым. И теперь слова буквально приходилось выталкивать из горла.
— И мне кажется, что этот человек… не самая подходящая для нее компания… мне кажется, он может быть… принадлежать к… уголовному элементу.
И Кохэн кивнул, избавляя ее от дальнейшего унижения. Он протянул руки, ладонями вверх и велел:
— Показывай.
Это было проще.
Мгновенье прикосновения, ощущение неправдоподобно горячей кожи. Эхо чужой силы. И чужой личности. И россыпь фрагментов, из которых выбрать нужный несложно. Все занимает от силы секунду. И Кохэн хмурится.
Морщится.
— Ты его сама видела?
— Нет… Сандра показала.
— А она не могла ошибиться?
Тельма покачала головой.
— Не могла, — сам себе ответил Кохэн. — Слишком подробно и… скажи своей подружке, чтобы уезжала.
— Куда?
— Туда, откуда явилась. А лучше сама увези. Так оно надежней.
— Кто это?
— Красавчик Донни, — Кохэн вытер ладонь о брюки и поднялся. — Редкостного сволочизма человек… не думал, что он вернулся. Мэйнфорд будет рад… собирайся, я… тебя на лестнице подожду.
Наверное, Тельма должна была испытывать радость от мысли, что оказалась права, что чутье ее не подвело. Но радости не было.
Разочарование.
Расстройство.
И страх.
Не за себя, за себя она давно уже не боялась, но Сандра-светлячок, личное солнце Тельмы, беззащитна. И, что гораздо хуже, влюблена. Она не откажется от любви, как не отказалась мама. Не уедет. А если Тельма ее увезет, то вернется.
Тельма собиралась быстро.
Если этот Донни так хорошо знаком Кохэну, то в управлении должно быть досье. Выносить подобные документы запрещено, как и снимать с них копии, но… иногда правила можно обойти. Тельма ведь не собирается сдавать досье прессе, она лишь покажет его Сандре. И быть может, та осознает свою ошибку.