Голодная бездна Нью-Арка (СИ)

— Приветствую Мэйнфорда-мааре в доме своем, — она поизносила слова нараспев. Мэйнфорд отметил, что голосом Провидица обладала низким, грудным.
Красивым, пожалуй.
— И я рад. Встрече.
Ее лицо скрывала деревянная маска, расписанная желтыми и алыми спиралями. В полумраке они походили на свернувшихся клубком змей, и Мэйнфорд не мог отделаться от чувства, что, стоит Провидице пожелать, и змеи очнуться ото сна, дабы покарать нечестивца.
— Тогда что же Мэйнфорд-мааре стоит на пороге? Пусть пройдет он…
— Куда?
— Куда пожелает. Тысяча дверей в доме моем… тысяча путей руках твоих. Выбирай любой.
Она отступила, позволив ему увидеть — на сей раз темноту разгоняли свечи, все те же, восковые, тонкие и давно уже вышедшие из моды — узкий коридор со множеством дверей. И над каждой имелся знак.
Рыба.
Собака на пороге.
Ключ.
Дальше Мэйнфорд разглядывать не стал. Может, его впечатлительный братец и бродил по этому дому часами, разглядывая знаки и пытаясь соотнести их со своей исключительною внутренней сутью, но Мэйнфорд время свое берег.
И дверь толкнул ближайшую.
Кажется, с собакой.
Или с ключом?
Открылась она беззвучно, и свечи погасли, будто и не было их.
— Хороший выбор, Мэйнфорд-мааре…
Провидица ступала бесшумно. Она хлопнула в ладоши, и под потолком — слава всем Богам — вспыхнула обыкновенная лампочка. Свет ее поначалу показался слишком даже ярким. И Мэйнфорд зажмурился, а когда глаза открыл, увидел, что стоит уже в центре небольшой комнаты.
Странной немного.
Ни окон. Ни… двери? Нет, никуда она не исчезла, Мэйнфорд чувствовал выход, но тот, кто комнату отделывал, постарался, чтобы изнутри дверь сливалась с обоями.
Желтые, что песок Великой пустыни. Желтые подушки, от махоньких, с кулак, до огромных, украшенных шнурами и шитьем. Желтая люстра-шар, донельзя похожая на солнце. А ковер — красный, с мягким ворсом, который Провидица, устроившаяся на этом ковре, гладила. И выглядела задумчивой, хотя, конечно, как угадать выражение лица той, которая само это лицо прячет под маской?
Сколько ей лет?
Молода. Возможно, юна даже. Или лишь выглядит юной? С ними, как и с альвами, не угадаешь. Она невысока и стройна, если не сказать — болезненно стройна. И простое платье, даже не платье, а кусок хлопка, обернутый вокруг бедер, не скрывает стройности.
Маленькая грудь с выкрашенными алой краской сосками.
Плоский живот и колечко серьга в нем. Не то белое золото, не то обыкновенное серебро, но на темно-шоколадной коже оно смотрится неплохо. Во всяком случае, Мэйнфорду проще смотреть на это кольцо, чем на обнаженную грудь или шею.
Странно, а нагота Вестниц его нисколько не трогала.
— Вестницы — не совсем люди, Мэйнфорд-мааре, — произнесла Провидица и легла, сунув под голову высокую подушку с вышитым на ней дромадером.
— А ты?
— И я. Но я больше человек, чем они… намного больше… и ты это сам знаешь.
— Откуда мне?
— Ты не привык себя слушать. Это плохо. Если ты не слышишь даже себя, то как услышишь кого-то еще? — она спросила это без тени насмешки. — Почему, Мэйнфорд-мааре?
— А ты не видишь?
— Вижу. Но все равно не понимаю, — это она произнесла с печалью. — У тебя дар, а ты…
— Или я схожу с ума.
Невежливо перебивать тех, кому известно если не само будущее, то его варианты.
— И это тоже возможно, но… подумай. Боги дали тебе глаза, и ты не боишься ослепнуть от обилия красок, которыми богат мир…
Тонкие пальцы ее скользили по бисеру очередной подушечки, будто бусины пересчитывая.
Или лаская?
— Боги дали тебе уши, но ты…
— Да, оглохнуть я тоже не боюсь.
— Видишь, ты какой ты смелый человек, Мэйнфорд-мааре… присядь… и разуйся, здесь не принято ходить в уличной обуви.
Мэйнфорд сел и ботинки стянул. Подумал, снял и носки, которые за день изрядно утратили свежести. Пошевелил босыми пальцами, очень надеясь, что ее хваленые Боги наделили Провидицу не очень тонким нюхом.
— Плащ, — подсказала она. — Здесь нет дождя.
— Я заметил.
Она рассмеялась.
— Ты забавный… и я рада, что не ошиблась.
 
— В чем?
— Ты не похож на своего брата. Он часто ко мне приходит… все спрашивает и спрашивает. Я отвечаю, только он не понимает и снова спрашивает.
— Ответь иначе, так, чтобы понял.
Она легла на спину и руки закинула за голову.
Она не смотрела на Мэйнфорда, она разглядывала его, изучала, и под взглядом этим он чувствовал себя даже не голым — со снятою шкурой.
— Тогда в этой игре не будет смысла, — наконец, произнесла она. — Но тебе я отвечу так, чтобы ты понял. Постараюсь. Иногда то, что говорю я, говорю вовсе не я…
— И что взамен? Деньги?
— Деньги приносит твой брат. Много денег. Он думает, что пока держит в руках золото, то имеет над ним власть. Но на деле он находится во власти золота и уже давно… мне больно видеть таких людей.
— Но не их золото?
— Мне и моим сестрам нужно за что-то жить, — вновь насмешка и уже явная. Мол, скажи, что сестры могут вести и более скромный образ жизни. Но Мэйнфорд промолчал.
— Присядь, — Пророчица указала на пол. — Или приляг…
— Чего ты хочешь?
— Тебя.
— В рабство? — Мэйнфорд приподнял бровь.
И она рассмеялась.
— Я бы не отказалась… но нет.
— Тогда что?
Тонкая рука скользнула по груди, задев алые бусины ожерелья. И браслеты соскользнули, почти соскользнули, накрыв пальцы золотым полотном.
— Тебя.
— Выражайся ясней.
— Видишь, Мэйнфорд-мааре, и ты не способен меня услышать. Что может быть яснее? Я женщина, а ты мужчина. А женщинам нужны мужчины. Хотя бы изредка.
Вот теперь он точно не знал, что ей ответить. Но Провидице не нужны были ответы, он перевернулась на живот, и полотняная юбка ее соскользнула.
Под юбкой не было ничего, кроме, пожалуй, широкого браслета-цепи, обернувшегося вокруг бедра, впившегося в это смуглое бедро.
— Знаете… ваше предложение несколько… неожиданно.
— Ты смущен.
— Немного.
— Почему? Я не привлекаю тебя?
Запах ее, животный, тяжелый, сделался почти невыносим, и все же тело Мэйнфорда откликалось на этот запах.
— Привлекаю… это естественно. Это дар Матери-Сааре своим дочерям, — ее пальцы коснулись ноги Мэйнфорда, и он почувствовал жар, исходящий от них. — Это наше право… наша плата…
Голос завораживал.
— И в том нет стыда, чтобы откликнуться на этот зов. Хотя бы раз, Мэйнфорд-мааре, отпусти свой разум. И позволь телу быть свободным.
— Я как-то не привык…
Бежать?
Почему-то эта мысль не казалась трусливой. Напротив, тот самый разум, который требовалось оставить в стороне, был согласен на побег. А тело, отяжелевшее, почти подчинившееся даже не магии — естественному зову той, которая все же не была человеком, жаждало прикоснуться к смуглой коже.
Собрать с нее бисеринки пота.
— Тебе не хватает ритуалов? Той охоты, которые ваши мужчины устраивают на женщин, наивно полагая, что именно они являются охотниками?
Она ползла, по-змеиному, извиваясь всем телом, и Мэйнфорд не мог отвести взгляда от этого тела, вызывающе черного, украшенного золотом и белой полосой татуировки по спине.
— Если это так важно, то после можешь послать мне цветы… я люблю цветы…
— Лилии?
— Нет, лилии оставь для того, кто почти собрал полный их букет. Он так долго ждал…
— Что ты о нем знаешь?
— Ничего. Я лишь вижу пути, Мэйнфорд-мааре, но спрашивай, и если в моих силах будет дать ответ, я дам… я всегда отвечаю.
Красные спирали на маске ее меняли цвет, переползали, сворачивались и разворачивались, а запах, в нем теперь отчетливо ощущались цветочные ноты.
— Но сначала скажи, дашь ли ты мне то, чего я хочу? — ее рука дотянулась до шеи Мэйнфорда и острые треугольные ногти царапнули кожу.
Она была так близка.
И невероятно желанна.
И вспомнилось вдруг, что с женщиной Мэйнфорд давно уже не был. Конечно, он предпочитал иметь дело с профессионалками, но… какая, к Бездне, разница?