Голодная бездна Нью-Арка (СИ)

— Деррингер, — Тельма коснулась ледяного плеча. — Ту актрису звали Элиза Деррингер…
Она вскинулась, всматриваясь в лицо начальника, сама не зная, что желает увидеть. Хоть что-то… недовольство, что старое дело всплыло. Страх. Или удивление. Но Мэйнфорд лишь головой покачал.
— Потом посмотрю.
Он даже не помнит… помог скрыть убийство, а не помнит. Разве возможно подобное?
Не стоит думать об этом сейчас.
И Тельма вернулась к мертвой девушке с лицом, разукрашенном во все оттенки охры. Она провела по высоким скулам, стирая пудру, удивляясь, что прикосновение это не неприятно.
…биологический материал обладает на редкость неустойчивой памятью, которая завязана на многие параметры, от собственно материальной структуры — жировая ткань наименее приспособлена для хранения тонкой информации, тогда как костная наиболее стабильна — до источника происхождения. Разумность источника существенным образом увеличивает запас прочности…
Строки из учебника не мешали.
Помогали сосредоточиться.
Мышечная ткань не отзывалась. Кость… потребовать рассечения? Вилли поможет добраться до кости. И сердце не мешало бы извлечь. Если думать об этом, как о работе с материалом… обыкновенным биологическим материалом…
Простыня сползла.
И пальцы Тельмы скользили по рисунку шрамов.
Лилии… и снова лилии… еще одно совпадение? Почему именно они? Или… если сказать, то возникнут вопросы, множество вопросов. Откуда Тельме знать, что Элиза Деррингер ненавидела лилии?
А кулон?
Он пропал вместе с другими вещами. Нет, это не та информация, которой Тельма может поделиться. Хватит с Мэйни и того, что он уже узнал.
Он не глуп.
И если сходство имеет хоть какое-то значение, то Мэйнфорд докопается до сути.
Тельма наклонилась к лицу, коснулась губами губ, вдыхая толику жизненной энергии.
Это не магия.
Не крови.
Не та, которая запрещена, но… пожалуй, немногие знают об этом способе. Старые книги, древние методы, слишком опасные, чтобы использовать. И нить жизни, протянувшаяся между Тельмой и девушкой тонка. Тельма способна разорвать эту нить.
Наверное.
Мэйнфорд заворчал.
Видит? Конечно, и недоволен, будто бы не сам просил. Его руки легли на плечи, большие пальцы легонько сдавили шею, и как ни странно, это Тельму лишь успокоило. Пока он здесь, дурного не случиться.
Главное, чтобы не мешал.
Не вмешивался.
Она положила руку на лоб покойницы. И расширила поток. Сила уходила, утекала, что вода из пробитой фляги, и Тельма ощущала себя этой самой флягой. Еще немного… реакция должна быть… хоть какая-то реакция, а должна быть. И Тельма уже почти слышала слабый отклик.
Надо лишь постараться.
Пальцы чуть сильнее сдавили шею, предупреждая.
Нет!
Вот… уже… и покойница, захрипев, распахнула глаза… показалось, что распахнула, потому что силы Тельмы не хватило бы, чтобы поднять мертвеца. А вот его память, ту остаточную, до которой не добралась вода, она разбудила.
И эта память хлынула.
Сладким медом. И половинкой яблока, которую протягивала бледная рука…
…горечью разлуки.
…болью в лице… шепотом…
…потерпи, пожалуйста, уже немного… вся ты прекрасна, возлюбленная моя…
И губы, опухшие губы, повторяют за этим голосом.
…другие губы, сухие и жесткие, склоняясь к лицу, подбирают капли крови.
…вся ты прекрасна…
…и лилии взрастают на теле твоем, ибо нет в нем изъяна…
Крик.
Хрип. И вновь губы, которые больше не делятся ни медом, ни вином, но лишь собирают вдох за вдохом, крик за криком. Холод губки, пот, застилающий глаза… снова боль.
…вся ты…
…вода… вода со льдом, который опаляет свежие раны. И крик клокочет в горле.
…прекрасна…
Руки сдавливают горло, а так хочется дышать, хотя бы раз… хотя бы немного…
…и Тельма хрипит, бьется пойманной рыбиной в чужих руках, которые слишком сильны, чтобы вырваться. Она ловит ртом воздух, но тот, пропитанный запахом лилий, не дается…
Обрыв.
И возвращение.
Но последнее, что Тельма видит, теми, чужими глазами, — перстень-печать с белой лилией, с холодной нефритовой лилией, которая касается еще не мертвых губ.
 
А потом было падение.
И Бездна, уютно распахнувшая объятья. Она обняла Тельму, сдавила… встряхнула.
И обожгла.
Не Бездна — Бездна рассыпалась водяным стеклом, но Мэйнфорд.
— Ну? — он тряхнул Тельму. — Добавить?
— Н-не н-надо…
Холодно было.
Так холодно, что зуб на зуб не попадал. А губы разбил. Снова. Как ей теперь домой попасть с разбитыми губами? Сандра увидит, спрашивать начнет… волноваться… почему-то эта мысль, что Сандра начнет волноваться, изрядно мешала.
— В могилу вы меня загоните со своими экспериментами, — проворчал Мэйнфорд, обнимая. Тельма хотела было воспротивиться, но разве можно оказать сопротивление голему? Он и не заметил, поди.
Зато голем был упоительно горячим.
И потоки силы его, алые, что живое пламя, обвивали Тельму. Сила ласкалась, покусывала искрами обледеневшие пальцы, обвивала ноги, поднимаясь выше, и это было почти неприлично.
Наверное.
Но морг — не то место, где приличия имеют такое уж значение. Не сейчас… Тельма наслаждалась потоками этой чужой и в противовес всем учебникам сродственной — разве бывает такое? — силы. И стояла бы вечность, однако Мэйнфорд сам отстранился.
— Ты как?
— Нормально.
Даже хорошо.
Как будто выпила, и отнюдь не плодового сидра, который приютские покупали у фермеров, чтобы, спрятавшись где-нибудь в закутке распить его, кислый, едкий, закусывая единственно горьким табаком. Нет, если Тельма и пила сейчас, то вино.
А почему нет?
Она купит бутылку. В супермаркете. Пусть и не самую дорогую, из тех, которые за два талера на выбор. Им с Сандрой хватит.
Посидеть.
Помолчать.
Чтобы каждый о своем. А этот хмель… уйдет. И человек. Поскорей бы, теперь Тельма рядом с ним чувствовала себя неуютно.
  
Глава 20
 
Ошибались.
С самого начала во всем ошибались. И теперь Мэйнфорд пытался понять, когда именно он допустил ошибку. Когда нашли первое тело? Когда появилось второе? Тогда, помнится, он стоял рядом с Вилли, следил за каждым треклятым его движением. И получается, что тоже не досмотрел.
Не сообразил.
Да, жертвы выглядели похожими, но это-то как раз было логично. Нравятся ублюдку круглолицые блондиночки, вот он и выбирает себе таких.
А тут получается, что не только выбирает.
Он их создает.
Пожалуй, если бы Мэйнфорд был один, он позволил бы ярости выплеснуться. На треклятые белые стены, за которыми прятались патрубки установок, на пол, на обындевевшую сталь.
И плевать, что Вилли досталось бы.
Вилли бы потерпел.
Глядишь, после и спасибо сказал бы, когда бы всю извращенную суть морга выжгло бы. Но в присутствии Тельмы, хмурой, собранной, приходилось сдерживаться. Девчонка стояла, опираясь на Мэйнфорда, и он сквозь слои ткани ощущал ее близость. Острые лопатки упирались в грудь. От макушки пахло мятными леденцами.
Он видел длинную белую шею. И синюю ленту артерии, проступившую четко.
Он слышал учащенный стук ее сердца.
И голод.
Он делился силой, осторожно, опасаясь опалить, повредить, рискуя в любой момент утратить контроль над собой, и это было бы не худшим вариантом. Глядишь, и избавился бы от свидетельницы своего позора.
Но она силу приняла.
Или сила приняла ее? Мэйнфорд как-нибудь потом подумает об этом. А сейчас у него других забот хватает. Законно или нет, но у них появились зацепки.
…голосовые дорожки техники подчистят. Авось, и поймут, кто говорил. Нет, сличать голоса пока не с чем, все ублюдки из картотеки проверены не единожды, но в работе Мэйнфорду виделось спасение.
…еще лилии.
…и клиники. Вряд ли ей делали операцию на дому.
…досье на предыдущих девушек. Тельма права, по фотографиям можно будет сличить их.