Голодная бездна Нью-Арка (СИ)

— Рассказывай, — велел Мэйнфорд.
— Да нечего рассказывать, просто… — Гаррет замялся, и пожалуй, человек, плохо знакомый с братцем, решил бы, что Гаррет испытывает замешательство, что ему сложно определиться, с чего начать рассказ, но Мэйнфорд прекрасно знал: все это — очередное представление. — Видишь ли… некоторое время тому я получил предсказание…
— Поздравляю.
— Мэйни, пожалуйста, не сейчас. Я работаю с проверенным человеком… не человеком, но… ее прогнозы до этого дня сбывались.
Он вздохнул, точно собираясь с силами.
— Аная — провидица. Сертифицированная. И… настоящая.
С Провидицами Мэйнфорду сталкиваться не доводилось, он искренне надеялся, что и не доведется, поскольку цену за свои услуги Слепые девы заламывали неимоверную, и платить приходилось не только наличностью.
— В прошлом она неоднократно помогала мне… и прогноз был благоприятен. До недавнего времени, — Гаррет тронул мизинцем двузубую вилку. — Но не так давно… Аная Черноокая редко ошибается… действительно редко… и потому ее предсказание не может меня не беспокоить.
Мэйнфорд ждал.
И закипал.
Слова и вновь слова, пустая вязь, которая тянет время и нервы.
— Если вкратце, то она сказала, что меня погубит мое прошлое.
— Туманно.
И для работы точно не годится, потому как в прошлом Гаррета накопилось изрядно дерьма, большей частью постельного толка. Но помимо мелких измен, бесконечной череды романов, на которую мудрая супруга закрывала глаза, понимая, что сие есть малая плата за право зваться женой сенатора, имелись грешки и покрупней.
Взятки.
Подкупы. Служебное положение, использованное в личных целях.
Но прежде Гаррета они не беспокоили.
— Не совсем… она сказала, что в этом замешан ты.
— Я?
— Меня это тоже… несколько удивило, — Гаррет поморщился. — Она сказала, что пришло время возвращать долги. Что прошлое явится к нам обоим. И что если ты решишь исправить ошибку, которую допустил когда-то, я погибну.
Вот уж и вправду, странное предсказание.
Прошлое?
Ошибка?
Ошибок Мэйнфорд в свое время допустил изрядно, но чтобы вернулась… бред какой-то.
— Мэйни, я понимаю, что тебе все это кажется… странным, но подумай… не происходило ли с тобой в последнее время чего-нибудь необычного?
— Чего?
— Да если бы я знал! — а вот в этом восклицании скользнула нотка фальши. — Допустим, к тебе обратятся со странной просьбой…
— Ко мне постоянно обращаются со странными просьбами.
— Или предложат… станут задавать вопросы о старых делах…
— Я буду молчать, — хмыкнул Мэйнфорд, поднимаясь. — Гаррет, или признавайся, в какое дерьмо ты вляпался…
…и если верить провидице, вляпался отнюдь не в гордом одиночестве.
— … или сиди и пиши очередную речь…
— Для тебя все это игра, — теперь Гаррет играл печаль, и улыбка его, по-прежнему искренняя, несколько поблекла. — Ты не понимаешь, что на кону стоит будущее нашей семьи… род Альваро слишком долго находился в тени. И наступило время вернуть ему былое величие…
— Об этом тоже расскажи избирателям. Или спонсорам.
Мэйнфорд бросил на стул льняную салфетку.
Хватит с него.
И так час потратил, да и то не пообедал толком. Ничего, по дороге перехватит.
Кохэн ждал у ресторанчика. Он оседлал мусорный бак и, упершись ногами в бордюр, покачивался. Бак скрипел, прохожие оборачивались, и это их любопытство явно доставляло Кохэну немалое удовольствие.
— Что? — он постучал шляпой по колену. — Притомился. Присел… хотел войти, но не пустили. Как понимаю, записку передать тоже не удосужились?
— Не удосужились, — признался Мэйнфорд.
— В следующий раз выбери для встречи менее пафосное местечко…
Кохэн потянулся и зевнул широко, демонстрируя, что клыки, что рубины в клыках. Интересно, что больше шокировало почтенную публику Первого округа.
— Если ты только для этого явился… — Мэйнфорд сквозь стекло наблюдал за братом и официанткой, которая, склонившись к столику, внимательно слушала клиента… и не просто слушала, она была очарована Гарретом, он же откровенно наслаждался своей внезапной властью.
 
Куда они отправятся?
Нет, не сейчас… Гаррет не настолько неблагоразумен. Позже… сегодня или завтра. Очередной мотель, где не спрашивают имен и не запоминают лиц, а номера сдают на час.
И час вдвоем.
В постели, повидавшей немало пар. На простынях, пахнущих порошком, застиранных для дыр. Странно, что рафинированный, привыкший к комфорту братец, не чурался подобных мест.
— Не все, — Кохэн напялил шляпу, — твой старый знакомый вернулся… тот, который с лилиями.
Твою ж… а ведь утром казалось, что хуже уже не будет.
Похоже, Мэйнфорд несколько недооценивал реальность.
Берег.
Пологий и длинный, этакий земляной язык, протянувшийся от мостовой до кромки воды. Вода, черная, густая, что деготь. Когда-то здесь была пристань, но она давно сгнила, и остались лишь облезлые столбы, которые из воды торчали.
Неуютное место.
Тянуло холодом. Воняло. И Мэйнфорд, привычный к вони, все же морщился. Он разглядывал и берег, и кусок брезента, на берегу растянутый, и тело на этом куске. Пожалуй, сюрреалистичная эта картина, знакомая едва ли не в каждой детали, была интересна.
Джаннер сумел бы заснять ее.
И странно, что этот подонок с его сверхобостренным чутьем до сих пор не объявился на берегу. Мэйнфорд усмехнулся: этак он и волноваться начнет, не случилось ли с Джаннером дурного?
…а ведь и вправду. Где его носит? Вон, другие охотники за падалью слетелись уже, крутятся у полосатой ленты, тянут шеи, норовя разглядеть побольше. Стрекочут камеры. И если прислушаться, то ветер донесет обрывки фраз.
Не будет Мэйнфорд прислушиваться.
— Кто ее нашел? — он был благодарен Кохэну, что тело не трогали.
Ждали.
Техотдел уже разобрался. Чтица… Мэйнфорд поискал в толпе знакомую фигуру и, не обнаружив, повернулся к Кохэну:
— А где?
— Зачем она? Из воды же достали. А у девчонки и без того работы хватает.
В этом был смысл, но все-таки самоуправство Кохэна порой раздражало.
— Впредь, будь добр предупреждать.
— Всенепременно, если ты дашь себе труд оставаться в пределах моей досягаемости, — этот поганец и поклон отвесил, не то на публику играл, не то индивидуально для Мэйнфорда. — А нашли ее мальчишки. Вон, стоят… рыбачить пошли. И вытянули рыбку…
Мальчишки сидели на старом ящике, укрытые одеялом и преисполненные чувства собственной важности. Напуганными они не выглядели, скорее расстроенными, что близко к трупу их не подпускают. Над мальчишками хлопотала пара женщин, похожих друг на друга, что две куклы с одной полки. Завитые волосы. Клетчатые платья с юбкой-колоколом. Заколки-банты.
И к Мэйнфорду они повернулись одновременно:
— Вы не имеете права! — сказала первая, с мушкой под левым глазом.
— Мы будем жаловаться! — поддержала ее вторая, мушка у которой стояла над губой.
— Дети и без того натерпелись.
— Ма-а-а-м… — заныли упомянутые дети, но остались неуслышанными.
— По какому праву вы задерживаете нас здесь? — у той, с мушкой под глазом, помада на губах была ярко-оранжевого оттенка. И оттого губы эти казались непомерно огромными, слишком большими, чтобы на лице поместилось еще что-то. Женщина наступала, потрясая деревянной лопаточкой для блинчиков, которую сжимала, точно саблю. — Дети не виноваты!
— Никто не виноват, — миролюбиво отозвался Мэйнфорд. И улыбнулся.
Все-таки улыбка располагает людей.
Но эти конкретные люди отшатнулись, и женщина выставила лопаточку между собой и Мэйнфордом, предупредив:
— Не приближайтесь!
— Не буду. Мне надо услышать, что они видели…
— Ничего не видели! — ответила вторая, которая держалась позади подруги, а помаду предпочитала красную.
Хорошо, что Тельма не красится.
И платьев избегает.
Впрочем, эти платья на ней смотрелись бы нелепо.