На 127-й странице. Часть 3 (СИ)

— Как бы ты поступила? — спросила Тереза. — Что мне делать?
— Заведи новую интрижку, — сказал писательница, а ее лицо стало больше напоминать лицо Дженни, подружки ее детства.
— Дура! — Тереза захлопнула книгу, швырнула ее обратно в чемодан, а сама улеглась на постель.
Как ни странно, это помогло. Тереза вспомнила, как она также лежала на кровати в своей квартирке в Сан-Франциско, а рядом на стене висели фотографические портреты ее отца и матери. Тереза повернула голову и как будто наяву увидела фотографию мамы.
«Что мне делать, мамочка?» — мысленно спросила ее Тереза.
«Ах, милая, как мне тебя жалко! Не надо было ехать в это путешествие!»
«Я это уже поняла, мама! Но что мне делать сейчас?»
«Ах, я не знаю! Спроси лучше отца!»
Тереза вскочила с кровати и посмотрела на другую стену каюты. Обычно там была просто стена, обклеенная зелеными в желтую полоску обоями. Но теперь на ней Тереза видела портрет мистера Одли.
«Работай, девочка, работай,» — услышала Тереза в своей голове слова отца.
Так она и поступила. Полдня она просидела за пустым блокнотом не в силах написать ни строчки. Голова была пустой, а попытки как-то организовать мысленный процесс приводили к тому, что снова вспоминалась сцена в горах и весь последующий за ней ужас. Но потом почему-то вспомнился дым над Сингапуром. Тереза написала на листке «дым». Дым над Сингапуром был особенным. Он не уходил ввысь, не растворялся в облаках, а стелился над городом, закрывая его от солнца. А какие еще дымы она видела? «Дым от сигары отца» написала она в блокноте. Этот дым был другим. Однажды отец забыл свою сигару в блюдце после обеда. Тереза была одна в столовой и смотрела, как продолжает тлеть сигара, а над ней поднимается тонкий дымок, в котором при желании можно было рассмотреть фигуры причудливых существ. А еще был дым от костра, который они разводили по дороге из южных штатов на Запад. Тот поднимался мощными клубами, от того, что их работник размахивал над костром шляпой.
Тереза увлеклась и писала не останавливаясь. К концу дня у нее получилась сказка «Девочка и дымный человек», в которой она рассказывала про маленькую девочку, про неприятности в которые она попадает, а помогает ей дымный человек, которого можно всегда позвать на помощь. Для этого надо чиркнуть кресалом, зажечь трут, а потом задуть его. Тут же появится дымок, а из него выйдет дымный человек.
Закончив сказку, Тереза с трудом разжала пальцы, сжимавшие карандаш, и устало откинулась на спинку стула. Ей вдруг сильно захотелось есть. Она порылась в чемодане, нашла отцовские часы, которые взяла в дорогу, откинула крышку и посмотрела на циферблат.
«Вовремя,» — подумала Тереза, посмотрела на себя в зеркало и отправилась в корабельную столовую.
Сцена 12
«На другой стороне холмов располагался город, мешанина из собранных в кучу каменных жилищ с плоскими крышами. Все дома, как один, были выкрашены известью от чего были белы, как снег. В центре города располагалась скважина, и женщина в струящихся одеждах набирала воду в высокий кувшин, словно ожившая иллюстрация из Библии. А рядом шумел верблюжий рынок, где пятьдесят или даже больше этих бурых, нескладных животных, освобожденные от ноши, расположились на ночевку и своим ворчливым голосом выражали недовольство».
Тереза остановилась. Увиденное ею днем хорошо и точно отразилось на бумаге. Но что-то ей не нравилось. Только что?
«Для чего это все?» — вдруг пришла в голову девушке мысль.
Кто-то за завтраком прочтет мой текст, запивая его кофе или чаем. Причем от чая или кофе этот кто-то получит явно больше удовольствия. Ведь обжигающий край чашки с напитком вызывает больше чувств, а его приятная горечь дарит больше наслаждения. Как с этим тягаться ее тексту?!
«Но ведь так положено!» — постаралась сама себя убедить Тереза. — «Это же путевые заметки. Я должна об этом писать».
«А если бы я написала про происшествие в Коломбо?» — подумала Терезе, и тут же волна воспоминаний захлестнула ее.
 
Темные лица стражников, их, уже больше не казавшиеся красивыми, черные, чуть на выкате глаза. Отвратительный старикашка-гном. Ужасный шелест сабель, вылетающих из ножен. Грубые пальцы, ухватившие ее за руку. Побледневший Деклер. И ее полная беспомощность, и ужас от того, что сейчас может произойти.
«Что бы было, если бы я все это описала?» — подумала Тереза. — «Вместо путевых заметок?»
Если бы ей удалось перенести на лист бумаги хоть небольшую часть тех чувств, которые она испытала тогда, то, скорее всего, чай и кофе были бы побеждены.
Тереза усмехнулась. Она представила, как воображаемый, занятый завтраком ее неведомый читатель увидел бы в газете ее текст; как он стал в него вчитываться, забыв про еду, а потом еще и перечитывать, наполняя свою голову вопросами, следующими за эмоциями. Вот это да! Как такое возможно? Неужели это правда?
Тереза вздохнула. Никогда она такого не напишет. Почему? Она не могла объяснить. Это было бы невежливо. Не скромно. Словно постучаться в чужой дом с просьбой о помощи, не надеясь на нее. Наоборот, люди могут разгневаться и прогнать просительницу.
«А вот Энтони не стал бы думать «вежливо-невежливо», — пришло в голову Терезе.
Она вспомнила, как он стал ей помогать продолжить путешествие после той злополучной телеграммы из редакции. Придумал, как соблюсти приличия, создав фонд. Опекал ее на встречах с журналистами. А она взяла и просто уехала. Терезе стало горько и обидно за себя, и она заплакала.
Вчера «Ливерпуль» бросил якорь в бухте Адена, конечном пункте своего маршрута и стал готовиться к обратной дороге в Гонконг. В этот момент Тереза совершила ошибку. Она могла еще пару дней оставаться в своей каюте на борту корабля, где ей было все знакомо, но она решила съехать на берег. Ей казалось, что новая обстановка и новые впечатления развлекут ее, позволят забыть пережитое. Но получилось все наоборот.
Оказавшись в номере отеля «Европа», единственной гостинице на весь город, она почувствовала, что страх никуда не ушел. Корабль олицетворял безопасность, был закрытым мирком, в котором неоткуда было ждать неприятностей. А теперь она оказалась на берегу, а за стенами гостиницы все было незнакомо, а значит опасно. Что может помешать повторению того, что произошло в Коломбо? Здесь даже страшнее. Там с ней был Деклер, а здесь она совершенно одна. Пока экипаж вез ее от пристани к отелю, им на встречу попадались местные жители, только мужчины, ни одной женщины. В длинных, белых одеждах, темнокожие с черной щетиной на лице они без особой радости смотрели на повозку с одинокой женщиной внутри. Что может помешать одному из них или даже нескольким пробраться к ней номер, схватить и вновь увести неизвестно куда?
С такими мыслями и душой полной страха Тереза просидела в номере целый день. Сам номер был очень простым, но по восточному колоритным. Единственным предметом мебели была кровать. Она стояла посередине комнаты: высокая, с резными деревянными спинками. На ней — жесткий матрас, набитый, очевидно, овечьей шерстью, застеленный цветным грубым покрывалом и сероватой простыней под ним. Поверху были разбросаны несколько небольших, жестких, как и матрас, подушек. Стены комнаты были сплошь завешаны тонкими коврами. Тереза отогнула край одного из ковров, и под ним оказалась глиняная, некрашеная стена. Свет в комнату проникал из единственного окна, закрытого ставнями. Тереза открыла их. Окно долго не хотело открываться. Пришлось сильно дернуть за оконную ручку, и в лицо Терезе пахнуло горячим воздухом, после чего окно тут же пришлось закрыть. Пейзажи за тусклым стеклом не радовали: красноватые горы-холмы, без каких-либо признаков растительности.
«Как странно,» — подумала Тереза. — «Попасть из пышущей зеленью природы Гонконга и Сингапура в эту выжженную пустыню».
В дверь постучали. Тереза замерла от неожиданности и не знало, что делать. Но все решили за нее. Дверь открылась. В комнату вошла, та женщина, которую она видела днем из окна у источника. Она принесла высокий медный кувшин, который тогда наполняла водой, и поставила его на пол. Лицо женщины было закрыто тонкой тканью. На Терезу смотрели только темные глаза. Поставив кувшин, пришедшая коснулась пальцами руки Терезы, словно приглашая куда-то. Они вышли за дверь, и женщина показала ей дамскую туалетную комнату, которая оказалась чистой, но весьма убогой.