Санитарная рубка
— Прибыли, капитан. Запоминай. Дальше — пешком. Переходим ручей, за ним — поляна. Там старый кирпичный склад. Торчит прямо посередине, незаметно не подойти. План простой. Все окна выходят на ту сторону, с этой стороны — дверь. Берешь одного гвардейца, какой пошустрее, и подползаете с этой стороны, мы на той. Качнем макушку тополя — вы сразу к двери. Сделаем шум погромче, они к окнам кинутся, а вы в это время — к двери, одним махом. Предупреждаю — охрана вооружена. Никаких рукопашных? Если что — на поражение. Пошли.
В напарники себе Богатырев взял Кузина. Они по зарослям доползли до края поляны и залегли, ожидая сигнала. С широкого веснушчатого лба Кузина срывались крупные капли пота, падали беззвучно и исчезали в траве. «Не подведи, родной…» — мысленно попросил Богатырев своего напарника, помня о том, что Дурыгин перед погрузкой успел шепнуть: «Кузина возле себя держи, надежный парень…»
Качнулась макушка пирамидального тополя, еще раз… Поехали! Бухнул одиночный выстрел, второй, третий… Взлетели истошные крики, смешались, слились в дурной ор, но звуки эти доходили до сознания уже невнятно и приглушенно, намного громче стучала кровь в висках, отзываясь на неистовый бег, в котором выкладывался Богатырев, целясь к низкой, чуть открытой двери старого склада. Спиной чуял, что Кузин не отстает. И холодила в подсознании боязливая мысль, что на открытой поляне — как на ладони.
Дверь. Пинком Богатырев отхлестнул ее настежь, влетел в склад и сразу — влево, чтобы не маячить в проеме. Кузин, бежавший за ним след в след, метнулся вправо. Две короткие очереди ударили в потолок почти одновременно.
— На землю! Клади оружие! На землю! — заорал, срывая голос, Богатырев.
И еще одну очередь, длинную, в стену. Пули визгнули, уходя рикошетом, осыпая вниз каменную крошку. Высокий бородач, обернувшись, судорожно, рывками, поддергивал автомат, словно тот был неимоверной тяжести. Навскидку, не целясь, Богатырев пластанул его по ногам. Бородач выронил автомат, ткнулся головой в пол и покатился, оглашая склад пронзительным визгом.
Будто отзываясь на этот визг, в пустом проеме окна возник Иваницкий, гибкий, как хищная рыба, соскользнул вниз, сшиб одного из охранников с ног, вырвал у него автомат. Остальные сами побросали оружие. Солдаты, заскочившие следом, держали теперь всех под прицелами. Иваницкий, тяжело дыша и почему-то беспрестанно отплевываясь, быстро и сноровисто вязал руки охранникам, сдергивая с них брючные ремни.
Скоро все было кончено.
Богатырев перевел дух. Огляделся. И растерянно опустил автомат. В складе не было никаких перегородок, все — перед глазами. Не было и солдат, взятых в заложники. Во взгляде Иваницкого скользила та же растерянность. Но он ее сразу же погасил, резко обернулся к охранникам, сидевшим теперь у стены, отрывисто бросил:
— Где солдаты?
Охранники не отозвались.
— Ладно. Если не скажете — угроблю здесь до единого. До единого! Повторяю — где?
Молчали.
Даже раненый Богатыревым перестал визжать и кататься по полу. Тянулся руками к штанинам, набухшим кровью, прислушивался.
— Кузин, перевяжи его, — скомандовал Богатырев.
Но Кузин вдруг пошел вдоль стены и, дойдя до угла, опустился на колени. Разгреб сухую, сыпучую землю, нетерпеливо позвал:
— Товарищ капитан! Смотрите!
Под землей оказались доски. Разгребли еще и увидели деревянную крышку с прибитым к ней металлическим кольцом. Потянули, крышка медленно и тяжело подалась, обнажая прямоугольный лаз. Внизу мутно колебался огонек. Богатырев, не опуская автомат, осторожно спустился по крутым ступеням узкой лестницы вниз. Глубокий подвал, обложенный кирпичом, едва освещался одной стеариновой свечкой. Возле стен была набросана сухая трава, на которой сидели солдаты. Они вскочили, увидев Богатырева, и на смутно различимых лицах ярко прорезались глаза, в которых вспыхнуло лишь одно: «Спасены!»
— Все наверх! Быстро! — Богатырев повернулся и только тут увидел, что в дальнем углу кто-то не сидел, а лежал на сухой траве, накрытый широкой тряпкой, похожей на одеяло. Подошел, скинул тряпку Солдат лежал абсолютно голый и даже не пошевелился, глядя тупым, равнодушным взглядом мимо Богатырева.
— Что с тобой? Ранен?
Солдат не отозвался и даже не шелохнулся.
— Подождите, товарищ капитан, мы сами… — Солдатика завернули в тряпку, потащили наверх. Тот по-прежнему не шевелился, лишь упрямо и тупо тянул взгляд куда-то в угол.
— Они, товарищ капитан, его… — И говоривший сбился, не находя подходящего слова, но Богатырев и так все понял. Стиснул в руках автомат, чтобы унять дрожь в руках, еще раз осмотрел подвал и выбрался из него последним.
Кузин между тем отыскал еще один тайник и оттуда вытащили цинки с патронами, автоматы и новенькую, еще в оружейной смазке, снайперскую винтовку. Кузин, смахивая пот с веснушчатого лба, то и дело приговаривал:
— Наше добро-то, точно — наше. Во-о-о дела-а…
Его приговаривания раздражали Богатырева, и он прикрикнул:
— Да замолчи ты!
— Я помолчу, товарищ капитан, помолчу, — незлобиво отвечал Кузин. — Щас я помолчу, а вот как по мне с таких стволов вдарят, я благим матом заору, как пить дать, заору.
Богатырев, выгребая оружейный арсенал, покрикивая на Кузина, не забывал ни на секунду о солдатике, завернутом в тряпку, и никак не мог унять дрожь в руках. Взгляд солдатика напоминал взгляды смертельно раненных, когда они уже попрощались с жизнью и ничего не ждут, лишь торопят тот миг, который отодвинет их за последнюю черту.
Прихватив последний цинк, он уже поднимался по лестнице, когда в гулком складе ударила длинная очередь. Бросив цинк, выскочил из горловины тайника, метнулся в угол, вскидывая автомат, и сразу же опустил его, ошарашенно замер.
Всего и прошло-то — минуты… А картина…
Все охранники, расстрелянные в упор, валялись у стены, распластанные в судорожных позах. Чуть поодаль от них — тот самый солдатик, обмотавший себя, как юбкой, грязной тряпкой. Вместо лица — красная мешанина. И лишь на шее, не залитая кровью, торчала чистенькая прядка белесых волос, собравшаяся в махонькой детской ложбинке.
Иваницкий осторожно высвободил автомат, все еще зажатый в руках солдатика, поставил его на предохранитель и, отводя взгляд, сказал Богатыреву:
— Пока я солдат расспрашивал, он автомат подобрал, а дальше… Сам видишь. — Иваницкий выругался и приказал подогнать машину к складу.
Трупы охранников решили не трогать. Погрузили цинки, оружие, осторожно положили несчастного солдатика, завернутого теперь в измазанную в мазуте плащ-палатку, которая нашлась в кузове. Иваницкий угрюмо всех оглядел, еще раз выругался и отдал команду:
— Оружие держать наготове!
* * *Обратный путь до военного городка занял почти три часа. Сначала забарахлил мотор, а затем, километра через два, пришлось менять колесо. День между тем быстро соскользнул к вечеру, длинные тени от деревьев вытягивались по земле, наливались густеющей темнотой.
Солдаты молчали, старались не смотреть на своего мертвого товарища, завернутого в плащ-палатку, и беспрерывно смолили крепкую, вонючую «Приму» — целых две пачки выдал им запасливый Иваницкий. Пальцы держали на спусковых крючках автоматов. Мотор подвывал на подъемах, из-под колес летели мелкие камни, а овечья тропа, казалось, никогда не закончится.
Но все-таки добрались. В густеющих сумерках прорезались фонари военного городка, бетонный забор, вышки, на которых стояли часовые, и этот вид, похоже, порадовал Иваницкого; остановив машину перед воротами, он хлопнул ладонями по рулю и выдохнул:
— Поживем еще, побултыхаемся! А, капитан, как думаешь?
— Я все-таки спросить хотел…
— Спросишь, капитан, спросишь, а я тебе все расскажу, только не сейчас, вечер воспоминаний пока откладывается. Ну, чего тут у них делается?
А делалось в полку следующее…
Командир в расположении так и не появился. Командование на себя принял Дурыгин, и он уже не терзал телефон, чтобы добиться указаний и приказов сверху, понимал, что их не будет, понимал, что решения придется принимать ему самому и от этих решений теперь зависит жизнь сотен людей. И поэтому действовал так, как считал нужным: полк готовился к обороне. На вышках по-прежнему стояли ручные пулеметы, возле КПП дежурил бэтээр, на плацу, рассредоточившись, маячили бээмпэ, а по внешней стороне периметра, с перерывами в полчаса, курсировал караул, усиленный гранатометчиком и снайпером. На дороге больше уже не скапливались машины, не толпились люди, маячили лишь несколько «жигулей», прижавшись к обочинам.