Санитарная рубка

Тесно стоящие сосны разом разомкнулись, искристыми блестками на стремнине обозначилась Обь, видная отсюда, с крутояра, на несколько километров, и в тот же момент потускнела вся окружающая благодать — на одинокой лавочке, где хотел посидеть Астахов, уже кто-то успел расположиться из самых ранних гостей. Он остановился, собираясь повернуться и незаметно уйти, но было уже поздно.
— Сергей Сергеич, а давай к моему шалашу! Милости просим, не побрезгуй угощением!
На лавочке сидел Караваев и призывно размахивал рукой. Неподалеку стоял его охранник, одетый, несмотря на погоду, в строгий черный костюм.
Деваться некуда, тем более что сам просил Караваева приехать пораньше, хотя бы за полчаса до начала торжества, а он, оказывается, просьбу даже перевыполнил.
Гораздый на всякие оригинальные выходки, сегодня Караваев, похоже, был в особом ударе. На лавочке стояла раскупоренная бутылка коньяка «Наполеон», а рядом с ней, в кулечке, свернутом из газеты, семечки и на целлофановом пакетике два беляша, один уже надкушенный.
— Представляешь, остановились сигарет купить возле центрального рынка, я окно открыл — такой запах из моей молодости! Не удержался — ностальгия! Семечек вот еще у бабульки прикупил, хорошие семечи, жареные… Я ведь, Сергей Сергеич, из босяков, про которых Горький писал, из социальных низов вышел, мне запах беляшей и дорог и приятен, слаще-то я ничего не ел. Короче, дело к ночи… Присаживайся, чего надо мной стоишь, как вертухай. Пить будешь?
— Нет, — отказался Астахов.
— Как знаешь, а я хлебну для бодрости, коньячок забористый, зря отказываешься.
Караваев выпил из горлышка, отвел бутылку в сторону, подержал ее на весу, выпил еще раз и принялся закусывать беляшом. Астахов терпеливо ждал, когда он прожует. От беляшей пахло пережаренным растительным маслом, и этот запах никак не сочетался с бутылкой дорого коньяка, с блестящим костюмом Караваева и с большущей золотой печаткой, крепко посаженной на безымянный палец левой руки. Но самого Караваева это не волновало. Он неторопливо доел беляш, платком вытер руки и откинулся на спинку скамейки. Смотрел на Обь и заговорил, не поворачиваясь к Астахову, будто сам с собой беседовал:
— Дело-то дохлое вытанцовывается. — Короче, херня еще та нарисовалась. Сначала я с ним по-хорошему хотел, по телефону звонил, а он уперся, как бык. Тогда ребят послал. Они тихо вошли, сказали, что телеграмма. Я велел, чтобы аккуратно, а он в драку полез, ну, дали под дых, чтобы остепенился, он захрипел-захрипел — и копыта в разные стороны. Завернулся, короче. Ментам пришлось платить, докторишкам, чтобы нужную справку выписали — от сердечной недостаточности. Сердчишко слабое у него оказалось, без дураков. Бумаг никаких не нашли, голяк полный, одни только книжки, видно, заранее все заныкал. Тогда взяли его подружку, которая в архиве работает. Взяли, отвезли в надежное место, поехали к ней на квартиру, но тут какой-то хрен с горы появился, ребят вырубил, которые бумаги из квартиры подружки забирали, и слинял вместе с бумагами. Я Магомедова подтянул с его абреками, но он за услугу, я тебе говорил, барахолку просит, ты еще раз дай команду в фонд имущества, пусть его ублажат. Есть у меня подозрение, что он все разнюхал, но пока молчит, ждет, когда обещанное получит. Вот такое разводилово, Сергей Сергеич. Но ты в голову не бери — найду. И бумаги найду и потроха выну. Подожди еще немного. Лады?
— Басы, — недовольно отозвался Астахов: — Пойми, тут такая игра закрутилась по вертикали, вплоть до Кремля. Если мы ее профукаем…
— Да погоди ты помирать! Сказал, что найду, значит, найду! Один только вопрос у меня — почему к ментам не сунулись?
— Потому что напряженные отношения. Начальник УВД компромат на нас собирает и на тебя тоже. Мы, конечно, меры принимаем, надеемся его сменить, но пока… Пока так, как есть. Если хорошо постараешься и всю эту игру до конца доведем, тогда и тебе легче дышать будет. Понимаешь?!
— Все я понимаю, я парнишка смышленый. Ты не вибрируй, Сергей Сергеич, будет тебе дудка, будет и свисток. В самое ближайшее время доставлю.
 
Караваев рывком поднялся со скамейки, подошел к самому обрыву, долго стоял, не оборачиваясь и не шевелясь, будто вкопанный, и вдруг заорал в полную ширину глотки:
— А пошли все на…!
И еще два раза проорал то же самое. Эхо ему глухо отзывалось, разборчиво возвращая короткое последнее слово. Караваев повернулся, довольный, ловко, с размаху, пнул сухую сосновую шишку узким носком блестящего ботинка и хлопнул себя по коленям, будто собирался пуститься в пляс. Но не пустился. Быстро подошел к скамейке, отхлебнул коньяка, вытер губы ладонью и со смехом выговорил:
— Вот и счастливый, как на бабе кончил! Не обращай внимания, это у меня вместо физзарядки. Ну, что, пошли на веселуху, а то опоздаем, останемся без закуски.
И первым, не дожидаясь Астахова, направился к крайнему домику, в котором был зал приемов.
Там уже собирались гости. За столы пока не рассаживались, стояли кучками, разговаривали, вновь прибывшие здоровались, обнимались, вспыхивал смех, на небольшой сцене, где на стойках стояли два микрофона, сидел ансамбль скрипачей из местной филармонии, и зал наполняла негромкая музыка, которая как нельзя лучше подходила к бревенчатым стенам, к накрытым уже круглым столикам, к большущим букетам и ко всем нарядным людям, собиравшимся здесь, чтобы поздравить с днем рождения Бориса Юльевича. Сосновского. Сам именинник еще не появился, видимо, запаздывал, но торжество, по заранее составленному сценарию уже началось, и милые девушки-официантки в одинаковых юбочках и кофточках начали разносить на подносах бокалы с шампанским.
«Гости съезжались на дачу…» — вспомнилось Астахову, и он поймал себя на горячем желании поскорее отсюда исчезнуть. Жаль было терять целый вечер, не хотелось слушать речи и поздравления, даже нежные голоса скрипок почему-то раздражали. Уже собрался выйти на улицу, но было поздно — вереницей, увидев его, потянулись знакомые, и с каждым надо было поздороваться, что-то сказать, необязательное, но любезное, одним словом — присутствовать.
И он присутствовал, пока не приехал Сосновский.
Дальше праздник покатился по накатанной колее, ровно и неспешно: двое ведущих, опять же из местной филармонии, вышли к микрофонам, произнесли заранее написанные тексты и начали предоставлять слово гостям, зазвучали тосты, и в зале стало шумно. Звенели бокалы и рюмки, звякали вилки и ножи, за каждым столиком завязывались свои разговоры, и очередных поздравителей, выходивших на сцену к микрофонам, уже мало кто слушал.
Сам Сосновский, соблюдая приличие, всякий раз поднимался из-за своего столика, чтобы выслушать очередное поздравление, благодарил, прикладывая руку к сердцу, и тоскливо ждал, когда эти бесконечные поздравления закончатся и можно будет спокойно выпить и хорошенько поесть. А после этого еще и спеть. В студенческие годы он солировал в университетском вокально-инструментальном ансамбле, который исполнял на маевках патриотические песни, а на студенческих вечерах еще с большим энтузиазмом озвучивал бешено популярных тогда битлов, солировал, надо сказать, совсем неплохо, даже имел своих поклонниц, но со временем ансамбль оставил, а вспомнить пришлось, когда начались выборы. Оказалось, что поющий кандидат в депутаты — это совсем иное, чем кандидат только говорящий. Теперь, на посту главы, Сосновский пение не забросил и, когда выдавался подходящий случай, всегда брал микрофон — ему нравился собственный голос и нравилось, как он поет.
Наконец-то речи закончились. Громче зазвенели бокалы и рюмки, в зале прибавилось общего шума, и ведущие, выждав паузу, пригласили Сосновского на сцену. Гости громко зааплодировали, заголосили: «Просим! Просим!» Он бодро поднялся из-за столика, пошел на сцену, а скрипичный ансамбль, уже хорошо зная, что нужно играть, грянул: «Вечный покой сердце вряд ли обрадует…»
И никто, кроме Астахова, не заметил, что на пороге зала приемов появилась Наталья Ивановна — растрепанная, с перепуганным лицом, она прижимала к груди цветной пакет и растерянно крутила головой во все стороны, желая кого-то отыскать среди гостей. Астахов сразу догадался — по его душу. И по делу совсем не пустячному, произошло что-то серьезное, иначе бы Наталья не прилетела сюда с выпученными глазами. Быстро подошел к ней, взял за локоть и вывел на улицу.