Пожиратель (СИ)

— Синь-камень… Думаю, это лишнее, мой друг. Эти оковы заставляют бедняжку страдать.
— И поделом, — буркнул Путилин.
— Да, может, попробуете снять их, святой отец? — жалобным голоском, но с явным сарказмом в голосе отозвалась Белла. — Я была бы вам очень благодарна!
— Чуть позже, дочь моя, — серьёзно ответил отец Серафим. — Пока ты не готова. Вижу, душа твоя изъедена ядом сомнений и земных страстей. Тебе нужен покой и свет. Проходи за мной в храм, помолимся вместе.
— Мне в ваших церквях делать нечего!
— Церковь церкви рознь. Это не простой храм. Ему уже три века, место старинное, намоленное…
— Вы меня не поняли. Я католичка.
— Это совершенно неважно. Перед Господом все едины. И каждая заблудшая душа найдёт здесь своё пристанище.
Говоря это, он почему-то смотрел на меня. От взгляда его пронзительных серых глаз, похожих на кусочки подтаявшего льда, мне стало не по себе.
— Беги! — шипела албыс, спрятавшись за моим плечом. — Беги отсюда, Пересмешник!
— Триста лет, говорите? — кашлянув, переспросил я и, чтобы избежать взгляда отца Серафима, запрокинул голову, рассматривая резные украшения в верхней части храма. В глаза вдруг бросились фигурки голубей с веточками в клювах. На них ещё можно было разглядеть остатки облезшей светлой краски.
— Это один из старейших храмов в Томске. Старообрядческий, потому от Томской епархии мы помощи не получаем. Но и гонений не испытываем, и на том спасибо. Здесь, на границе божьего мира, не место для распрей.
— Отец Серафим, и всё-таки насчёт нашей… подопечной, — вмешался Путилин. — Я очень прошу вас соблюдать осторожность. Она опасна. А её сообщники ещё опаснее.
— Не беспокойся, сын мой. Детям Зверя на святую землю хода нет. Как и прочим одержимым нечистой силой. Я ведь обещал, что укрою её. Можешь на меня рассчитывать. Лучше пойдём в храм, мне уже нужно начинать службу. Помолимся вместе, заодно успокоишься. Чувствую, что и тебя что-то гнетёт.
Путилин вздохнул, но всё же согласился и, взяв Беллу под локоть, начал подниматься по ступеням вслед за отцом Серафимом. Большая часть прихожан была уже внутри, во дворе оставалось буквально несколько опоздавших.
Я же замер в шаге от первой ступени, потому что это была та самая граница, за которой уже начиналось пространство, полностью оплетённое невидимым конструктом из эдры. Видимо, то, что Серафим назвал святой землёй. И эту грань я ощущал физически — примерно, как поле синь-камня. Тонкое тело вибрировало, в грудинном Узле эта пульсация была самой сильной, даже болезненной — твёрдый карбункул, кажется, даже слегка зашевелился в груди, и ощущения были не из приятных. Албыс и вовсе чуть не впала в истерику — металась вокруг меня, выпучивая глаза и повторяла раз за разом:
— Не входи туда! Не входи!
Путилин на полпути обернулся.
— Богдан? Ты с нами?
Я, кашлянув, отступил назад и плотнее запахнул пальто. Вдруг стало зябко — холод проник под одежду длиннющими невидимыми пальцами, опутывая всё тело так, что сложно было вдохнуть.
— Эм… Нет, как-нибудь в другой раз. Аркадий Францевич, я как раз хотел сказать — я отлучусь из города на день-два. Братья Вари попросили помочь в одном деле.
— Что-то серьёзное?
— Да нет… Потом расскажу. Надеюсь, моя помощь вам в ближайшее время не понадобится.
«А если и понадобится — то вам стоило бы предупредить заранее».
Путилин нахмурился, но время и место для разговора были неподходящие. Он лишь окликнул меня, когда я уже развернулся в сторону ворот.
— Подожди, Богдан! Но где тебя искать, если что?
— В Самуси, — бросил я через плечо, ускоряя шаг.
Хотелось быстрее покинуть это место, и действительно, удаляясь от храма, я с каждым шагом чувствовал облегчение. Будто что-то незримое и непредставимо тяжелое перестало нависать надо мной.
За оградой церкви я напоследок оглянулся.
Отец Серафим стоял на крыльце, придерживая двери и пропуская внутрь последних опоздавших. При этом не сводя с меня взгляда своих внимательных холодных глаз.
  
Интерлюдия. Фома
  
Роскошный, поблескивающий хромом и лаком «Руссо-Балт» подъехал к приоткрытым деревянным воротам, глубоко продавливая шинами подмёрзшую грязь. Здесь, в деревушке за окраиной города, он смотрелся совершенным анахронизмом. Некоторые бревенчатые строения вокруг будто сошли с иллюстраций о средних веках — так и ждёшь, что из-за угла вывалится нетрезвый крестьянин в лаптях и с вилами.
Сюда даже дороги толковой нет, пару раз машина чуть не застряла в разбитой колее. Колёса с недавно отполированными до зеркального блеска колпаками сейчас были бугристыми от комков налипшей глины, задние закрылки тоже были изгвазданы так, что свет габаритных фонарей едва пробивался сквозь грязь.
Здоровенный лохматый пёс с мокрой и грязной шерстью на пузе облаивал машину — пока без особой злобы, просто давая знать о чужаках. Однако стоило двоим из пассажиров выйти, как он зашёлся уже не на шутку, скаля страшные зубы и припадая к земле. К нему присоединилось ещё несколько таких же волкодавов, выбежавших с разных сторон.
Оба гостя выглядели так, что обычно это от них люди в узком переулке шарахались в стороны. Но тут они и сами невольно отступили к машине. Один из них — бритоголовый детина со сломанным ухом — вытянул из внутреннего кармана пальто пистолет. Это ещё больше разозлило псов — похоже, они уже имели дело с оружием.
— Эй! Хозяева! Есть кто живой⁈ — хрипло выкрикнул второй, вытягивая шею и пытаясь разглядеть что-нибудь за забором.
Задняя дверь машины отворилась, и наружу выбрался ещё один пассажир — в дорогом кожаном пальто с пышным меховым воротником. Начищенный до блеска ботинок угодил прямиком в кучу собачьего дерьма, и гость скривился, выругавшись сквозь зубы. Не обращая внимание на рычащих псов, зашагал прямо к воротам. Телохранители запоздало двинулись за ним следом, выстраиваясь по бокам.
Собаки на человека в кожаном плаще отреагировали странно. Лаять почти перестали — лишь скалились, ощетинившись и медленно отступая, будто при виде более крупного и опасного зверя. Тот повёл головой, окидывая их взглядом прищуренных льдистых глаз. В правой глазнице блеснуло на солнце круглое стёклышко монокля с тоненькой длинной цепочкой, конец которой терялся где-то под воротником.
Лишь один из псов, самый крупный и злой, выпрыгнул вперёд, перегораживая дорогу. Не рычал, но оскалил зубы и медленно продвигался вперёд, припадая на задние лапы так, будто вот-вот прыгнет. Оба телохранителя нервно зашевелились, уже в открытую целясь в него из револьверов.
— Полкан, фу! — донесся со двора громкий окрик. — Сидеть, я сказал!
Пёс замер на месте, но взгляда с гостя не сводил, при этом не обращая никакого внимания на его телохранителей.
К воротам, тяжело припадая на грубый, явно сработанный второпях костыль, шагал взъерошенный бородатый мужик, одетый в не по погоде тёплый овечий тулуп — впрочем, расстегнутый нараспашку. Под тулупом виднелась простая крестьянская рубаха и широкие солдатские галифе, заправленные в грязные сапоги. Чуть позади него следовал огромного роста увалень с широким мясистым лицом и непомерной толщины шеей. Тот, наоборот, был налегке — в одной простой льняной рубахе, подпоясанной верёвкой, мешковатый штанах и ещё более грязных и истоптанных сапогах, чем хозяин.
— Шпалеры свои уберите! — неприязненно пробурчал бородатый. — Не приведи господь, шмальнёте в кого-то. А за любого из моих псов я с вас самих шкуру спущу.
— Ты бы хоть привязывал чудовищ своих…
— Полкан, фу, я сказал! А ну, брысь на двор!
Подойдя ближе, хозяин прикрикнул на собачьего вожака, оттеснив его в глубину двора. И только после этого повернулся к гостю, встал перед ним почти вплотную. Но руки не подал, по-прежнему крепко опираясь на костыль.
— Не обессудь, Фома Ильич. Я тебя только вечером ждал. Собак сейчас уберут, от греха подальше. Карп, привяжи Полкана! Остальных на псарне запри.