Муссолини и его время
У фашистов появился и свой гимн. Им стала «Юность» («Giovinezza») – прежде студенческую, а затем и солдатскую песню, переделанную на новый лад, распевали теперь чернорубашечники. Быстро набрав популярность, после победы фашистов она станет вторым гимном страны, исполняемым сразу после государственного. Литературный перевод версии тридцатых годов, осуществленный Евгением Боболовичем, прекрасно передает «эстетику фашизма».
Славься, нация героев!Родине бессмертной слава!Мы стоим единым строемС верой чести идеала.Нас не устрашат потери,Доблесть вышибает двери,Образ Данте АлигьериВ наших запылал сердцах!Наша юность, юность наша,Красоты природы чаша.Время жизни, время стража,Песнь весны летит вперед!Нашей доблестной Отчизне —Эйя-эйя-алала!И Бенито Муссолини —Эйя-эйя-алала!Там, где цезари царили,Вновь Империя воспряла.В нас поверил Муссолини,Завтра гнева воссияло.Ради славы и свободы,Ради фасций и народа,Ради правды, чтобы сводыНад предателем сомкнуть!Наша юность, юность наша,Красоты природы чаша.Время жизни, время стража,Песнь весны летит вперед!Нашей доблестной Отчизне —Эйя-эйя-алала!И Бенито Муссолини —Эйя-эйя-алала!Мы – крестьяне и поэты,Мы – Итальи исполины,Верностью клянемся этойЛишь Бенито Муссолини!Нет и бедного района,Что не встал бы в оборону,Что не развернул знаменаОсвободителя страны!Наша юность, юность нашаКрасоты природы чаша.Время жизни, время стража,Песнь весны летит вперед!Нашей доблестной Отчизне —Эйя-эйя-алала!И Бенито Муссолини —Эйя-эйя-алала!Текст «Юности» менялся год от года, но наиболее устойчивой оказалась именно эта версия, написанная Сальватором Готта. В 1944 году «Юность» вновь пришлось «корректировать», с учетом событий июля 1943 года, но все равно при каждой редакции неизменной оставалась прекрасная музыка, написанная в 1909 году Джузеппе Бланком.
Музыка и речевка «эйя-эйя-алала» – древнеримский боевой призыв, ставший такой же неотъемлемой и хорошо знакомой всем атрибутикой фашистской партии, что и приветственное вскидывание правой руки.
…
Возросшая уверенность вождя передавалась его последователям. На ноябрьском партийном съезде 1921 года Муссолини подвел определенную черту под идеологическими колебаниями первых лет: раз прежняя либеральная элита не способна править, констатировал он, она должна уступить. Уступить – кому? Выбор, говорил лидер фашизма, лежит между нами, патриотами Италии – общенациональной силой, стремящейся примирить класс с классом, город с деревней, северян с южанами, – и левыми, а фактически, марионетками «Коммунистического интернационала», готового залить всю Европу огнем гражданской войны, как это и произошло в России.
Мы, потрясал он кулаком, не будем отныне сидеть и ждать, пока красные подталкивают страну к пропасти, – но если придется, то пойдем на Рим и возьмем власть силой! Аудитория неистовствовала, но верил ли в свои обещания сам Муссолини?
Он уже видел себя государственным деятелем общеевропейского уровня и становиться на одну доску с каким-нибудь трагикомическим генералом Буланже не желал. Несмотря на все успехи в силовом противостоянии с левыми, Муссолини хорошо понимал, что во многом они достигнуты за счет неформального союза с армией, полицией и бюрократией, при благодушно-одобрительном отношении со стороны среднего класса и церкви. Финансы партии, все более попадавшие в зависимость от добровольных взносов итальянских банкиров и промышленников, требовали аккуратности в выборе методов. Меньше всего Муссолини хотел войны сейчас на два фронта, с левыми и правительством одновременно, – это могло погубить все дело. Пусть король и его министры не верили в самих себя – Муссолини оценивал их как серьезную силу.
Поэтому он дезавуирует антимонархические заявления первых лет. Итальянский народ объединился когда-то под савойским гербом, и этот факт нужно признавать. Монархия как таковая не противостоит фашизму, со страниц своего издания Il Popolo d’Italia заявляет Муссолини. Король никак публично не отреагировал на это, но, как показало будущее, – к сведению принял, перестав числить фашистов среди своих безусловных противников. Убежденные монархисты и вовсе были теперь довольны – отныне их верность короне никак не мешала им поддерживать фашистскую партию.
Радикальные республиканцы-фашисты негодовали, но были слишком заняты вновь развернувшейся войной с красными.
Муссолини рассчитал все верно. Точно так же, как и в вопросе с монархией, он переменил дирекцию по отношению к Ватикану. Неистовый антиклерикал в прошлом, отныне он ведет себя совсем иначе – фашистская фракция в парламенте голосует за финансовую поддержку церквей и католических школ.
В то же время ему удалось заручиться поддержкой многих засомневавшихся консерваторов и либералов, устрашенных видениями о будущем, в котором всем будет заправлять сверхцентрализованное социалистическое государство. В 1921 году Муссолини заявил, что «государство стало теперь гипертрофично, слонообразно, всеохватывающе», тогда как он стоит за «демобилизацию» экономического контроля государства и отказ от неприсущих ему функций.
Тот факт, что все эти политические маневры и противоречивые высказывания в конечном счете не повредили его репутации, только укреплял оппортунизм Муссолини. Наблюдая во время редких посещений заседаний нижней Палаты за не способными ни о чем договориться депутатами, лидер фашистской партии ощущал, что вскоре власть сама упадет ему в руки. Нужно лишь дождаться наиболее благоприятного момента.
События в Италии, казалось бы, подтверждали этот прогноз – не выдержав «союза» с фашистами, ушло в отставку либеральное правительство Джолитти. Ему на смену пришел умеренный социалист Иваноэ Бономи, но и ему не удалось добиться поддержки правительства в нижней Палате – попытка создать коалицию с либералами закончилась ничем. Наконец в феврале 1922 года во главе исполнительной власти оказался премьер Луиджи Факта. То, что в руках такого бесцветного человека и посредственного политика оказался штурвал государственного корабля в сложнейший для Италии период, доказывало степень кризиса, в котором находилась страна. Премьерство Факты стало катализатором цепочки событий, обусловивших полную победу фашистской партии: новый, и 20-й за последние два десятка лет, председатель совета министров был презираем королем и не славился ничем, кроме записного оптимизма. Для Италии 1922 года этого, пожалуй, было уже недостаточно. Новое правительство принялось за работу в атмосфере всеобщего равнодушия: за его политическое будущее никто не дал бы и гроша.