Муссолини и его время

В любом случае, с практической точки зрения, какое это имело теперь значение? Итальянская промышленность оставалась под контролем немцев, которых мало интересовали социальные аспекты фашистской политики. Ничего нового «Веронский манифест» не сообщил также итальянским крестьянам и землевладельцам – как и прежде, от них требовали сдавать продукцию по установленным государством ценам, что не только вызывало недовольство, но и стимулировало операции на черном рынке.
Ставшая хронической нехватка продовольствия в городах, низкая оплата труда, принудительная мобилизация в новую фашистскую армию и на «трудовую повинность» в Германии обрекали на крах надежды Муссолини установить «гражданский мир» в Социальной республике. Вскоре на ее территории развернулась настоящая гражданская война, закончившаяся только с окончательным падением фашистского режима.
Первыми вооруженными противниками фашистов стали офицеры и солдаты итальянской армии, не пожелавшие ни разоружиться и ни продолжать войну вместе с немцами. Некоторые командиры таких отрядов считали себя связанными присягой королю, другие считали фашистов пособниками оккупировавшего страну Гитлера, но вплоть до зимы 1943 года антифашистское движение не представляло серьезной угрозы для Социальной республики. Ситуация изменилась, когда к офицерам и солдатам присоединились бойцы отрядов Итальянской Коммунистической партии и других левых групп антифашистского подполья.
Созданный в начале сентября 1943 года подпольный антифашистский «Комитет национального освобождения» быстро попал под влияние коммунистов, анархистов и социалистов, чьи бригады «гарибальдийцев» или отряды имени Маттеотти вскоре значительно превзошли формирования монархистов и либералов по численности. Даже западные союзники вынуждены были признать преобладание левых среди антифашистского партизанского движения.
Тактика коммунистов была жестокой, но весьма эффективной. Основной задачей партизанского движения должно было стать вовлечение в него как можно большего количества итальянцев, для чего следовало провоцировать оккупационные и фашистские власти на жёсткие меры по отношению к гражданскому населению страны. Согласно этому методу партизанам надо было разрушать объекты инфраструктуры (безо всякого учета военной необходимости или возможных последствий для жителей), развязать настоящую кампанию террора в отношении чиновников Социальной республики, членов фашистской партии и их семей, а также совершать нападения на небольшие отряды вермахта или СС.
Коммунисты не ошиблись в своих расчетах. Избранная ими тактика работала безукоризненно: вскоре для многих тысяч рядовых чернорубашечников война с партизанами стала делом личной мести и вопросом выживания, в то время как руководство Третьего рейха ответило на гибель своих солдат массовыми репрессиями. Не имея возможности уничтожать скрывавшихся в горах «бандитов», немцы начали брать и расстреливать заложников из числа гражданского населения, действуя без какого-либо учета «союзного» статуса Италии. Однако, приказывая расстреливать десять, пятьдесят или даже сотню итальянцев за одного подстреленного на сельской дороге или взорванного на узкой городской улочке немца, Гитлер только увеличивал число партизан, на что изначально и рассчитывали коммунистические лидеры итальянского Сопротивления.
Между тем осенью 1943 года настал черед дуче доказать свою верность идеалам фашизма. Ему предстояло исполнить данное фюреру обещание и сурово покарать тех, чьи действия привели к падению режима. Трагедия Муссолини заключалась в том, что одним из этих «изменников» был его зять.
Вернувшись в Мюнхен из ставки Гитлера, дуче все-таки уступил мольбам дочери и встретился с Чиано, но разговор не получился. Муссолини лишь выслушал неубедительные оправдания зятя, ни словом не обмолвившись о том, в каком трудном положении оказался бывший «наследный принц» фашистского режима. Расправиться с Чиано желали и нацисты, и заправлявшие отныне делами в партии радикальные фашисты. Для первых он был врагом Третьего рейха, а вторые приписывали интригам графа «разложение» в партии и государстве. Подобные обвинения трудно назвать полностью справедливыми, хотя Чиано действительно был не слишком щепетилен в своих «финансовых операциях», а в последние годы подчеркнуто дистанцировался от «Стального пакта». Тем не менее для немцев он оставался символом «итальянского двуличия», в то время как фашисты не могли простить графу его прежнего положения фаворита и роли, сыгранной на последнем заседании Большого совета. Сам Чиано продолжал пребывать во власти иллюзий. Он полагал, что если тесть его и не простит, то никогда не позволит причинить вред мужу любимой старшей дочери и отцу своих троих внуков.
 
Первым тревожным звонком стало то, что после возвращения дуче в Италию графа продолжали держать под охраной в поместье неподалеку от Мюнхена. Затем немцы забрали его детей, отправив их в Италию на попечение жены Муссолини. Круг сужался, и напуганный Чиано безуспешно просил о возможности добровольцем поступить в фашистские ВВС, в то время как его жена пыталась получить разрешение на эмиграцию в Испанию или Швейцарию. Все было напрасно.
Меньше всего Гитлер собирался отпускать Чиано, небезосновательно опасаясь, что опубликованные в нейтральной стране дневники или мемуары бывшего министра нанесут немалый урон репутации Третьего рейха. Муссолини тоже не мог сказать дочери ничего утешительного – «преступления» ее мужа против фашистского режима казались неоспоримыми. И все же во второй половине октября дела Чиано как будто приобрели благоприятный оборот – неожиданно для графа немцы разрешили ему вернуться в Италию. Обрадованный, он вылетел в Верону 19 октября, однако в аэропорту его уже ждали полицейские, чтобы арестовать по обвинению в заговоре против дуче и фашизма.
Вместе с Чиано на скамье подсудимых оказалось еще пять человек: маршал Эмилио де Боно, бывшие министры Туллио Чанетти и Карло Паречи, профсоюзный руководитель Луччиано Готтарди и партийный секретарь Джованни Маринелли – неудачливый организатор нападения на депутата Маттеотти в 1924 году. Каждый из них присутствовал на злополучном заседании и отдал свой голос за резолюцию Гранди. Фашисты обвиняли в «предательстве» не только этих людей, но большинству из выступивших против Муссолини участников Большого совета удалось заблаговременно бежать с территории Социальной республики, а потому Чиано и другим предстояло ответить за «измену» остальных.
Эдда умоляла отца вмешаться и, бежав при помощи Ватикана в Швейцарию, написала письмо Гитлеру, угрожая опубликовать скандальные дневники своего мужа. Но это не помогло – нацистский диктатор не испытывал к зятю дуче ни малейшей приязни, а Муссолини оказался неспособен противостоять давлению собственных соратников. В то же время Чиано, ожидавший в веронской тюрьме начала процесса, сумел передать супруге письмо для Черчилля, в котором полностью отмежевался от предвоенной внешней политики режима и обвинял дуче во всевозможных грехах. После некоторых колебаний британский премьер-министр решил не обнародовать это послание.
Процесс начался 8 января 1944 года и продлился всего три дня. Шестеро подсудимых предстали в веронском замке Кастельвеккио перед девятью членами специально созданного трибунала. Еще в ноябре 1943 года, когда создавался этот высший орган республиканского правосудия, Муссолини особо подчеркнул, что перед лицом трибунала привилегированных быть не может, а фашистские радикалы задолго до начала процесса объявили, что не примут никакого другого решения, кроме осуждения и расстрела «предателей». И все же первый день работы трибунала еще давал Чиано и остальным основания надеяться. Казалось, что обвинение не сумеет доказать их участие в подготовке свержения дуче и «содействии врагу».
Маршал де Боно, первым ответивший на предъявленные обвинения, вполне резонно заявил, что Муссолини сам утверждал процедуру работы Большого фашистского совета и знал о подготовленной Гранди резолюции. Да и в самом ее тексте не было ничего крамольного, утверждали маршал и остальные подсудимые. Маринелли и вовсе заявил, что из-за глухоты он не вполне понял происходившие на заседании события и поддержал Гранди в полной уверенности, что речь идет об облегчении взваленной на плечи дуче ноши.