Прощай, Лоэнгрин! (СИ)

Рэгворд мне нравился. Очень!
Испытывать к нему симпатию и желание было легко, сколько раз я ловила себя на том, что любуюсь этим человеком, хотя он далеко не был красавцем. И если бы меня спросили, чем Полссон сводит женщин с ума, я не смогла бы ответить ничего вразумительного.
Правда, интимность интимность рознь. Технически это было очевидное и полноценное изнасилование, за той разницей, что я не сопротивлялась. Да, я всегда любила «по жестче», но…
Ночью не наблюдалось ни малейшего намека на прелюдию или стремление, чтобы партнер испытал удовольствие. Словно Рэгворд вымещал на мне злость, которая копилась слишком долго.
Он остановился только через пару часов, когда от боли я искусала губы до крови. Ну, хоть, кому-то было хорошо. В подтверждении этому, я услышала громогласный храп, едва Полссон перекатился на бок и сгреб меня в охапку, чтобы прижать к себе.
Слишком хорошо я знала, что такое потеря. Это колоссальное распирание в груди, как-будто там засело нечто колючее и отравляющее. Единственным способом заглушить эту пытку была злость или беспамятство. Рэгворду не нужно было ничего объяснять. На пару часов удалось забыть кто я, зачем я здесь и что мне предстоит сделать.
Собственно ради кого мне стоило говорить «нет»?
Ради Керо?
Я не знала, была ли у меня надежда увидеть его еще хоть раз.
Или женщина, которой грезил Рэгги?
Они оба были схожи с призраками, которые нас преследовали. Я получила дорогой урок, чтобы научиться жить здесь и сейчас. И хотя, тело саднило и болело в разных трудно доступных местах, меня окутывал необыкновенный покой и чувство безопасности, до которого так падки все женщины.
Теория о том, что жертвы влюбляются в своих насильников, теперь не казалась такой уж смешной.
Вой ветра сглаживал все звуки, и сейчас можно было отпустить свою бдительность с поводка. Равномерное мужское сопение, указывало на то, что Полссон крепко спит. Я сделала глубокий вдох и слова сами собой вырвались из горла. Напрягать голосовые связки не пришлось. Странно, последний раз я пела почти год назад, но тембр и сила голоса не потеряли силы.
Именно эта песня звучала, в тот день, когда впервые увидела Керо. Парень слушал меня, как завороженный. Пространная, изумленная улыбка играла на его губах, но когда я дошла до последнего куплета, она испарилась, скривив их, как мне тогда показалось, от раскаяния.
— «И только совесть с каждым днем страшней, беснуется: великой хочет дани. Закрыв лицо, я отвечала ей….Но больше нет ни слез, ни оправданий».
Слова оборвались также внезапно, как и пришли на память. Сейчас бы облегчить душу и проплакаться, но я будто берегла слезы на более подходящий случай. Моя история подходила к финалу, да и сил скрывать все, уже не оставалось.
На удивление я быстро уснула. Это был настоящий отдых без сновидений.
А разбудил меня холод. Спина буквально окоченела. Когда я открыла глаза, то встретилась взглядом с Рэгги, который сидел рядом на табурете. Он пристально вглядывался в мое лицо, и кажется, без тени сожаления по поводу того, что случилось ночью.
Машинально я потянулась за одеялом, чтобы прикрыть наготу, но подумав, быстро оценила свои действия и поняла, что поздно строить из себя оскорбленную невинность. По прежнему в темных глазах Полссона я не увидела ни одной приличной мысли, благо, что и ирония из них испарилась. С него бы сталось выдать пошлую шутку. Даром, что они всегда у него были смешные.
Поднявшись с постели, я быстро собрала разорванную одежду. Ступни ног быстро замерзли на ледяном полу. Странное молчание затянулось и стало приносить еще больший дискомфорт, чем низкая температура воздуха.
— Странный способ извиняться…, - с дуру сказала я, в надежде вызвать у этого мужчины хоть какую-то реакцию. Ну, сфинкс, ей Богу!
— Странная реакция на изнасилование.
— Я полагаю мы квиты, — тут я бросила взгляд через плечо и довольно отметила, что Рэгворд наконец-то удивлен.
— Квиты?
— Ты спас меня, и, кажется, этой ночью я помогла тебе. Мое вчерашнее «спасибо» уже не актуально.
 
— Этого больше не повторится, — мрачно пообещал Рэгворд, но не в пример его голосу, черты лица смягчились и вид, наконец-то стал виноватым.
— Извинения приняты, — я не смогла скрыть иронию в голосе. — Рэгги, у меня создается впечатление, что здесь ты прячешься от кого-то или чего-то. Плохо то, что от себя не убежать. Верно? А этот замок, вроде пансиона для обделенных и униженных. Тихое, уединенное место, полное отчаяния и тайн. Удивительно, что Хильда здесь не живет.
— Очень проницательно, — Рэгворд недобро усмехнулся. — Неужели в больнице проболтались?
Разговор с Агнес можно было опустить. В обмен на мое молчание эта женщина выложила мне историю, от которой у меня до сих пор ползли мурашки.
Оказывается, что Хильду в пятнадцать лет упекли на лечение в психиатрическую клинику с подозрением на шизофрению. Тому виной была привычка девушки разговаривать с телевизором и с самой собой, комментируя все подряд. Ее одноклассники ничего не имели против, но однажды Вивьен проговорилась об этом своей бабке и Тереза Херст не преминула использовать эту информацию для собственной выгоды.
Элеонор Гроссмахт не на ровном месте обзавелась ненавистницей в лице сестры мэра Швангау. Когда-то давно она состояла в отношениях с сыном Гюнтера Мейера — Керстом, эта была непростая любовь, учитывая тот факт, что единственный отпрыск был избалован и серьезно подсел на наркотики. Уважаемое семейство, разумеется, всеми способами это скрывало, но Элеонор забеременела и едва это дошло до Терезы, на потенциальную родственницу посыпались угрозы, в то время как сам Гюнтер предпочитал отмалчиваться.
Ни о какой свадьбе не могло быть и речи. Керст отказался видеться, а Элеонор стала позором для собственной семьи. По деревне поползли грязные сплетни и девушка до самых родов просидела в добровольном заточении дома.
Нужно было отдать должное воспитанию гера Мейера, все это время он снабжал мать своего будущего внука деньгами, чтобы хватало на врачей и еду. Если уж их сына ничего путевого не вышло, можно было попытаться исправить ошибки на примере внука. Но и этому не было суждено воплотиться.
Мальчик родился мертвым. У плода был диагностирован порок в развитии мозга и легких не совместимый с жизнью.
Элеонор была убита горем, когда Тереза Херст обвинила, что девушка употребляла наркотики и напрасно очерняла доброе имя Мейеров.
Керст скончался от передозировки в Карловых Варах, куда его тайком от всех увезли в реабилитационную клинику, а семья Элеонор, осталась жить в Швангау без всякой надежды когда-то отмыться от грязи, в которую их втоптала сестра мэра. И только Бронелю Гроссмахту было наплевать на слухи. Он восхищался стойкостью духа Элеонор и взял ее в жены.
Через год в семье родилась Хильда. Абсолютно здоровая девочка, подвела черту под злословием и сплетнями.
И когда Тереза узнала о странном поведении Хильды в школе, то ни секунды не колебалась и использовала все свои связи, чтобы окончательно погубить репутацию Элеонор. За положительное заключение психотерапевта была уплачена баснословная сумма. Девочку определили в палату для буйных пациентов и долгое время держали привязанной. Бронель и Элеонор оббивали пороги независимых медицинских комиссий и судов, но помощь пришла откуда не ждали, как говорится.
Летом, в гости к родне заявился Иво Могель — друг детства Хильды. Парень как раз закончил второй курс. Он изучал юриспруденцию в Мюнхенском университете Людвига-Максимилиана и долго не мог поверить, в историю в его подругой. Сославшись на сбор материала для курсовой работы, Иво официально собрал документы, подтверждающие врачебную ошибку и добился проведения повторной комиссии, завалив Верховный суд Германии прошениями и апелляциями. Представлять интересы Хильды в суде он не мог, но подговорил на это безусловно выигрышное дело своего куратора, который имел лицензию адвоката.