Т. 4. Сибирь. Роман

Акимов заметил, что Федот Федотович был доволен. Он даже как-то приосанился, выставив впалую грудь.
— Повожу я тебя, Гаврюха, по всем приметным местам. Жалко только, что снегом все завалило. Ну ничего! Что не увидишь, то на словах обрисую… Пойдем-ка, дров надо напилить.
Акимов работал с наслаждением. Очистив от заносов снега толстые кедровые сутунки, он с помощью елового стяжка подкатил их к навесу, крытому еловой дранкой. Здесь из-под снега торчали козлы, на которых, по обыкновению, Федот Федотович пилил дрова. Старик тем временем лопатой разбросал снег между двух кедровых стволов, намереваясь в этом промежутке разместить поленницу.
Острая пила легко вгрызалась в сутунок. Из разреза брызгали струйки опилок, пахнущие свежей смолою. Аромат смолы, смешанный со студеным воздухом, щекотал ноздри, но дышалось легко, свободно, воздух взбадривал Акимова. Положив руки на рукоятку поперечной пилы, он с каким-то особенным усердием протаскивал ее к себе, чуть нажимая и снова давая ей свободный ход, когда Федот Федотович забирал пилу на себя.
Акимов не брал пилы в руки лет пять, но, оказывается, ничто не пропадает из того, что приобретено в детстве. Живя в семье, Акимов каждую осень с отцом занимался заготовкой дров. По десять сажен отборных сосновых и березовых дров сжигали за зиму Акимовы, отапливая свой ветхий, прогнивший по углам старый домик.
— Хорошо ты, паря, пилу водишь, — похвалил Федот Федотович Акимова.
— Навык у родителя получил. Он был у меня лесной человек — лесничий. Должность такая есть.
— Как же, знаю! В российских местах должность приметная. Догляд за лесами ведет. А только тут, в Нарыме, нужды в лесничих кету. Лесов — океаны. Ни бог, ни черт не считал.
И все же на поверку оказалось, что Акимову не дотянуться по упорству в работе до старика! На втором сутунке руки его стали сдавать. Он наваливался на пилу, протаскивал ее к себе с трудом. Однако сознаваться в том, что он устал, Акимову не хотелось. Он все ждал, когда старик сам попросит передышки. Действительно, Федот Федотович первым снял руки с пилы, сказав при этом:
— Передохни, паря. Всяко дело закалки требует.
— Руки вот тут как-то отяжелели, — сознался Акимов, показав на предплечье.
— Ну и что? Спешить нам некуда и надрываться без толку не будем. Дней в достатке!
Они работали до обеда. Акимов хотя и приустал, но чувствовал себя бодро.
6
— А что, Гаврюха, не сходить ли нам за ершами на Теплую речку? — сказал Федот Федотович, прибрав посуду.
— Давай сходим, Федот Федотыч. Я готов.
— Видать, притомился ты в землянке на Голещихинской курье, ноги ходу-пароходу просят, — усмехнулся старик.
— Ноги что! Глаза устают от одной и той же картины.
— Истинно! Уж как мне Сахалин приелся! Помню, все на небо смотрел. Там все-таки, глядишь, облачко проплывет, непохожее на другое, или солнце вдруг заиграет лучами. На земле-то что? Три стенки забоя да выход прямо в распадок. До жилья от работы две версты тропой. Каждый аршин высмотрен.
Слушая старика, Акимов с недоумением наблюдал за ним. Тот вытащил из амбарушки санки на широких, почти как лыжи, полозьях, положил на них черпак из тонкой проволоки на длинной рукояти, пешню и пустой посконный мешок. Приторочил все это к санкам бечевкой.
Назначение санок, которые старик назвал нартами, было для Акимова очевидно: на них передвигали всякий груз. На нартах вполне уместился бы весь скарб стана Федота Федотовича — так они были вместительны, но зачем старик взял проволочный черпак, оставалось неясным.
Когда двинулись в путь, Акимов, обеспокоенный тем, что они не взяли с собой никакой ловушки, решил сказать об этом старику.
— А ловушку, Федот Федотыч, мы с тобой не позабыли?
— Как же, взяли! — не оглядываясь, ответил Федот Федотович.
«Когда же взяли? И что это за ловушка, которую глаза усмотреть не могут?» — про себя удивлялся Акимов. Он шел на лыжах позади нарт, которые за бечевку катил Федот Федотович. «Скорее всего он блесен набрал, в карманы запрятал», — подумал Акимов, успокаиваясь и припоминая, что еще утром старик рассматривал набор блесен, выложенных на доске.
 
До Теплой речки оказалось совсем близко. Не прошло в ходьбе, пожалуй, и часа, когда Федот Федотович, чуть придерживая нарты, сказал:
— А вот она, и Теплая речка! — и махнул рукой куда-то в сторону.
Акимову показалось, что хоть Теплая речка «вот она», а все-таки до нее еще идти порядочно. Уж очень неопределенным был жест Федота Федотовича. Но старик скатился в ложбину и остановился. Акимов не сдержал разбега своих лыж и наткнулся на нарты.
— Пришли, Гаврюха, сымай лыжи, — сказал Федот Федотович.
— А где же речка? — присматриваясь к занесенной снегом ложбине, спросил Акимов.
— А вот, видишь, по кустам петляет.
Только теперь Акимов увидел узкую чистую полоску, извилистой ленточкой пересекавшую заросли черемушника, ивняка, топольника.
— А почему речка Теплой называется, Федот Федотыч? — поинтересовался Акимов, вспоминая, как дядюшка Венедикт Петрович во время путешествия по Кети допытывался у местных жителей, стараясь установить происхождение того или иного названия, когда оно чем-либо останавливало его внимание.
— Да ведь как ее иначе, паря, назовешь! — воскликнул старик. — Она вся в теплых ручьях — от устья до вершины. Присядь да присмотрись-ка! — Федот Федотович присел на корточки, повел головой то вправо, то влево.
Акимов тотчас же опустился рядом с ним. Сквозь заросли голых сучьев Акимов увидел и с левой стороны и с правой от себя легкие дымки, подымавшиеся над снегом.
— Из отдушин пар подымается. Чем сильнее мороз, тем больше испарения, — пояснил Федот Федотович.
«Все это запомнить или записать надо… Записать хотя бы на обыкновенной дощечке. Венедикт Петрович спасибо скажет…» — пронеслось в уме Акимова.
— В зимнее время, Гаврюха, — продолжал Федот Федотович, — рыбе, видать, невмоготу подо льдом… Тесно ей. И вот лезет она к этим отдушинам как очумелая…
— Вероятно, вода слабо обогащается кислородом, — вслух подумал Акимов и, поймав вопросительный взгляд Федота Федотовича, объяснил ему свою мысль проще: — Воздуха рыбе не хватает… Она ведь потому и живет, что дышит.
— А как же! Жабры-то ей для того и дадены, — уточнил Федот Федотович и, взяв с нарт черпак, побрел по снегу сквозь кустарник к ближайшей отдушине.
Акимов забрал пешню и заторопился вслед за стариком.
Возле первой же отдушины Федот Федотович остановился. Он обмял ногами вокруг себя снег, встал на кромку заледеневшего берега и, слегка расчистив парящую воду от ледышек, запустил черпак в самую глубь. Присев, он водил черенком черпака туда-сюда, быстро перебирая руками по древку, потом вытащил черпак из речки. До краев вместительный черпак был наполнен копошащимися ершами. Когда Федот Федотович поднял черпак, намереваясь вытряхнуть рыбу на обмятый снег, черенок от тяжести изогнулся и даже хрустнул. Старик поспешил опустошить черпак.
— Ай, ай, сколько ее! — воскликнул Акимов, пораженный тем, что происходило на его глазах.
— Тут рыбы, Гаврюха, несчетно. А только губить ее нам ни к чему. Начерпаю с полмешка — и хватит, а поедим эту, еще разок сюда наведаемся. Мелкота вот только, но зато вкусна, слов нету!
Федот Федотович снова опустил черпак в отдушину и снова поднял его, до краев наполненный рыбой. После этого еще несколько раз исчезал черпак в воде и возвращался с добычей.
Пока Акимов и Федот Федотович не спеша курили, мороз сделал свое дело: рыба закаменела. Они собрали ершей в мешок, уложили его на нарты и пошли на стан.
Дорогой Федот Федотович рассказывал о наиболее интересных местах Дальней тайги.
— Еще, Гаврюха, свожу тебя на днях на Вонючее болото… Недалечко до него. Верст семь-восемь… Ну, прямо не болото, а чудеса в решете!
Своими рассказами Федот Федотович разжигал любопытство Акимова. «За неимением другого дела надо хоть по-настоящему познакомиться с тайгой. Чем черт не шутит, вдруг да когда-нибудь пригодится», — думал Акимов.