Жернова. Книга 2 (СИ)
— Ну, ты что-то слишком серьезен, кузен, — снова повеселел принц, — делаешь далеко идущие выводы на основании такой… игрушки.
— Игрушки, — кивнул Ларс, — но игрушки, механизм действия которой нам непонятен!
— Наверное, так работает то самое страшное яджу, о котором упоминал Жрец, пытаясь нас напугать, — засмеялся принц, закуривая и настежь распахивая окно.
— Пусть так… Но раз они сумели сделать такую игрушку, значит, существует какой-то вид энергии, который обнаружили, изучили и уже веками используют в Лааре, а мы — у себя — в нашем прогрессивном Энрадде — даже не представляем себе, что бы это могло быть…
Глава 9. Мусорщики
Бой городских часов на Башне Королевы Маф провозгласил наступление утра. Оно было свежим и нежно-розовым после вечернего урагана, задевшего побережье Сильфурбэй, но Верховный жрец не ощущал ничего, кроме крайнего раздражения и злости. Поганый раб сбежал из Казаросса! Худородная «овца», которую боги по своей прихоти наделили невиданной по силе яджу! Свое бешенство Жрец выместил на молодой порхе, запряженной в коляску. Улыбаясь, он гнал ее, нанося удары костяной плетью, через весь Нижний город, заставляя напрягаться до предела. За коляской мчались охранники и два юных эфеба. Возле порта хрипящая девка рухнула на пыльные камни мостовой. Пожирая сочные горячие орехи, поданные дрожащим от страха учеником, Скаах некоторое время наблюдал, как порха забавно корчилась, захлебываясь кровью, и ему стало немного легче. Немного. Наступив девке на спину, он перешагнул через нее, сделал знак подчиненным держать дистанцию, и неспешно направился в сторону Королевского порта.
Он устал. К вчерашнему разочарованию, когда стало известно о побеге порха, добавилась утомительная встреча явившегося «верхом на урагане» наследного принца Энрадда и его кузена. Его позабавили эти смешные люди, и, чуть позже, он, вероятно, обдумает, как можно использовать их в своих целях. Правда, было то, что его очень беспокоило в этом внезапном прибытии — он ни на миг не поверил, что воздушное судно осталось невредимым после таких испытаний над Лютым океаном. А главное — сразу учуял в надвигающейся свинцово-черной тьме грозовых туч присутствие яджу… Мощной, недоступной ему самому… И понял, кто именно баловался с ветрами и волнами, пригнав дирижабль к Бхаддуару…
Злость вновь подымалась из его утробы, грозя опасным напряжением крови в сосудах мозга и сердца. И Жрец едва справлялся с ней. Еще бы — из его рук вырвался редчайший экземпляр. Ни разу ему не попадались «овцы», нафаршированные яджу такой силы ни среди худородных, ни среди знатных представителей самых древних генусов…
Конечно же, он вытряс из обильно потеющего и воняющего Тухлого Краба все, что мог об этом ублюдочном порхе, который до продажи в Казаросса был ничтожным ремесленником. Он послал своих людей, и выяснилось, что полгода назад порх проходил проверку на Суде Яджу. И прошел — а этого быть не могло! И Скаах ан Хар уже распорядился провести доскональное расследование и установить, кто из дознавателей скрыл правду? Почему? С какой целью? Он докопается до причин и отправит виновных на нижние этажи Узилища. Подыхать.
Причем надо копать глубже — он еще должен выяснить у Краба, кто именно продал ему порха, кто его родня, кто и по какой причине направил его на Суд яджу… Этот худородный нужен ему, как воздух, как кровь. Скаах чувствовал невыносимый душевный и даже физический голод — ему не хватало силы, не хватало власти. Он задыхался в тисках подчинения Королеве, вынужденно сохраняя ей преданность после принесенной клятвы Веры и Верности на священном камне Шуулун Зэ… Даже через столько лет он с содроганием вспоминал, какую боль испытал, когда его плоть рассекли лепестки «розы», и как алчно сосал камень его кровь, насыщаясь и меняя цвет с розовато-песчаного перламутра на красно-багровую тьму… Жрец невольно дотронулся до живота — там, под хламидой над пупком белели причудливые шрамы, оставшиеся после вонзившихся в тело каменных лезвий во время принесения клятвы.
А заполучив этого шустрого порха, а в том, что это произойдет, Скаах не сомневался, он выжмет из него яджу до последней капли, растягивая удовольствие и продлевая жизнь «овце», чтобы питаться дармовой силой как можно дольше… В предвкушении Жрец потер потные ладони, перебирая длинными пальцами… Порх молод, здоров, и, пожалуй, сможет протянуть на процедурах «дойки» года четыре, пока его разум не разрушится, а тело не иссохнет и не скукожится, как осенний лист…
А может, у «овцы» есть братья и сестры, которых тоже можно активно использовать?..
Скаах ан Хар ни на миг не замедлил шаг, двигаясь прямо на рослых охранников, стоящих у ворот, символически разделяющих территории Королевского и Старого порта. Казалось, приземистый человечек, поглощающий на ходу орехи, сейчас всем своим рыхлым телом ударится о дюжего караульного, как хлебный мякиш о скалу, и раздерет лицо о железные бляхи на куртке. Но здоровяк вовремя заметил движущуюся на него нелепую, похожую на гриб, фигуру в шляпе, и поспешил отшагнуть в сторону. Второй стражник замешкался. Он ни на что не обращал внимания, азартно ругаясь с толстомордым торговцем, и неожиданно для себя отлетел в сторону, ощутив страшный удар, как от лошадиного копыта…
— Ах ты, гриб моченый… — заорал он, пытаясь подняться с земли, готовый разразиться следующей порцией брани на толстяка в шляпе, который посмел врезаться в него, да еще и сбить с ног на потеху проходящей мимо матросни. Он был столь разъярен, что ни на миг не задумался о том, как вообще это могло случится…
Человек в шляпе, не переставая жевать орехи и не меняя выражения лица, небрежно харкнул в сторону обозленного стражника. Жеваная ореховая масса облепила парню лицо и глаза… На миг оторопев, разевая как рыба рот, тот вдруг тоненько завизжал, тряся головой… Толстомордый торговец хихикнул, однако его злорадная улыбка тут же увяла, превратившись в гримасу ужаса, когда он увидел, что кожа на лице парня стала чернеть и дымиться, обнажая кровянистое мясо, а поросячий визг превратился в жуткий вой.
Поморщившись, Скаах ан Хар взял еще один орех и, не целясь, швырнул в воющего охранника, залепив ему раззявленный рот. Крик прекратился, перейдя в хриплое бульканье и сипенье. Лицо парня стало красным, глаза выкатывались от удушья…
— Хорошо, — удовлетворенно кивнул Жрец, — тихо…
Бешенство, наконец, отпустило его. Он резко развернулся, закрутив хламиду вокруг себя, и проследовал дальше.
***
Морай оказался прав — облавы или «сбор мусора», как называли это мероприятие в Бхаддуаре, начались в серых утренних сумерках, и Бренну удалось поспать лишь пару часов. Дуги растолкал его и по узкой лестнице они забрались на чердак, придавив сверху щелястый люк корзиной с отсыревшим тряпьем. — С краю иди, по тряпкам — я накидал, чтоб следов в пыли не оставлять… — велел Дуги, — ну, мало ли что…
Усмехнувшись, Бренн одобрительно кивнул, отметив про себя, что не только он, но и Дуги изменился за полгода разлуки — стал расторопным, деловитым, однако, хвала Жизнедателю, — не растерял свою беспечную жизнерадостность. Обойдя пыльные заросли паутины меж проеденными жучками балками, откинули почти прогнившую крышку и выбрались на заросшую мхом крышу. Отсюда просматривалась лишь часть переулка, но этого было достаточно, чтобы вовремя заметить опасность и спрятаться за печной трубой. Кот, само собой, тоже притащился на крышу. Бренн мягко обхватил теплую морду, легонько пожимая ее, и Шагги замер от удовольствия, тепло и влажно дыша в загрубевшую ладонь. Ожоги на спине и бедре пекло и дергало, и Бренн несколько раз прикладывался к бутылке, где плескался крепкий травяной настой, ослабляющий боль.
В переулке Утопленников «мусорщики» появились лишь через час, когда Бренн опять стал засыпать, зная, что Дуг не дремлет. Пойманных нищих, калек, прячущихся в Канаве воров и убийц, беспризорных детей и старых, незаконно работающих хуср заталкивали в большую решетчатую повозку, сдавливая тела плотнее. В повозке набилось столько людей, что они уже топтали тех, кто упал им под ноги — самых слабых. Вместе с командой скорпов по Канаве шныряли и Ловчие, у которых была своя задача — отыскать беглых порхов, которые скрывались среди черни, и взять по возможности живьем — рабов должно наказать так страшно, чтобы у других не возникало даже мысли о побеге или неповиновении.