Голос пугающей пустоты (СИ)

Теолрин почти был готов бросить эту затею, когда мизинец правой руки на что-то напоролся... На что-то донельзя острое.
Вне всяких сомнений, это был осколок, занесенный сюда одним из стеклянных ливней — может, несколько недель назад, а может, и вовсе в минувшем столетии. Теолрину даже показалось, будто он чувствует через прикосновение, что это голубой осколок. Не красный, конечно, но и не прозрачный — и на том спасибо. Осталось лишь вытащить его наружу, и желательно незаметно — после чего избавление от веревок станет лишь вопросом времени. Вот только... Как именно достать это стекло?
Теолрин принялся размышлять. Можно попробовать воспользоваться силами Летающего, чтобы мысленно повлиять на стекло... Но только стоит ли оно того? Во-первых, Теолрин не был уверен, что ему удастся именно «вытащить» стекло наверх, а не, например, раскалить его, как случилось в недавнем бою. Ну, а во-вторых, даже если он и сможет подтолкнуть этот осколок наверх... не случится ли так, что эта стекляшка взлетит, словно выпущенная из самого мощного стеклострела, и просто насквозь пронзит его тело? Теолрин не мог быть уверен ни в том, ни в другом. Он понимал, что еще толком не умеет контролировать свои силы.
И вряд ли сейчас самое подходящее время для того, чтобы этому учиться.
Поэтому он решился действовать по старинке: кое-как обхватив осколок пальцами, Теолирн принялся, не взирая не режущую жгучую боль, пытаться выпихнуть стекло наверх.
Даже когда его правая ладонь стала мокрой от крови, а из глаз невольно потекли слезы, он продолжал пытаться сдвинуть застрявший в расщелине осколок с места.
  
Глава 20
 
— Эй ты, опаснейший преступник Кельментании. — Голос Кройха напугал Теолрина сильнее, чем любой из раскатов грома. Теолрин постарался замереть и осторожно приподнять взгляд туда, где рядом с костром, вращая в руке откупоренный бурдюк, стояла маститая фигура его главного пленителя. — Давай, ползи сюда. Так и быть, можешь погреться у костра и поесть.
Теолрин мысленно выдохнул — значит, дело не в том, что кто-то заметил его странное поведение. Однако не успел он как следует обрадоваться, как подумал и об обратной стороне медали: стоит ему приблизиться к костру, и все заметят кровь на его ладонях. Он выдаст себя раньше времени — и с надеждами на освобождение придется попрощаться.
В этот же момент его желудок пронзительно и требовательно заурчал. Теорлин поджал губы. Последний раз он ел еще утром, и то это были несколько почти окаменевших галет. Ему нужна была пища, определенно... Но стекло, никак не желающее высовываться из расщелины, было нужнее.
— Ты что это, делаешь мне одолжение, Кройх? — Теолрин постарался произнести эти слова как можно пренебрежительнее — и при этом достаточно громко, чтобы перекричать не стихающий ливень. Как будто он всю жизнь был аристократом и не потерпит подобного обращения, даже если на кон будет поставлено его выживание. — Знаешь — а пошел-ка ты нахер. Ты, твой вонючий костер и твоя вонючая стряпня.
По сподвижникам Кройха прокатился гул удивления. Разговоры утихли; на лицах некоторых из банды расцвели улыбки предвкушения. Сам же Кройх после нескольких секунд раздумий лишь расхохотался.
— Ты смотри-ка. Щеночек пытается лаять. Какая прелесть. — Как и ожидал Теолрин, эти слова Кройха нашли поддержку среди его подхалимов. — Ну, раз так, то... Кто я такой, чтобы тебя уговаривать? А ты, Гелиотская Ведьма, — Кройх повернулся к Джейл, что сидела, прислонившись спиной к углу между северной и западной стеной, — что скажешь? Ты у нас тоже теперь слишком горда, чтобы принимать от нас пищу?
Все замерли в ожидании. Теолрину показалось, что он увидел, как Джейл бросила на него вопросительный взгляд. Он кивнул подбородком вниз, но не был уверен, поняла ли Джейл, что он имеет в виду.
Наконец, Джейл что-то проворчала и, двигаясь на четвереньках из-за все еще связанных рук и ног, приблизилась к костру. Один из двух громил Кройха, что приглядывали за ней и Теолрином, двинулся сбоку от нее, держа ладонь рядом с эфесом меча на поясе.
 
— Ух ты. — Кройх одобрительно улыбнулся и жестом позволил одному из своих людей поставить перед Джейл миску с похлебкой. — Надо же. Никогда бы не подумал, что эта сучка окажется благоразумнее.
Джейл бросила на него пропитанный ненавистью взгляд.
«Только не делай ничего такого... — Теолрин не на шутку разволновался. Все было на грани срыва. — Пожалуйста... Не сейчас...»
Джейл опустила взгляд вниз и принялась, подобно собаке, лакать из миски. Им обоим уже приходилось так есть, на забаву всем остальным. Не самое приятное времяпровождение, спроси кто мнение Теолрина по этому поводу. Пожалуй, если они все-таки выберутся сегодня отсюда живыми, то договорятся никогда не вспоминать об этих унижениях.
— Сегодня прекрасный вечер, — пророкотал Кройх, отхлебнув из бурдюка и сев обратно на место. Про Теолрина он, похоже, решил забыть. — Такая погода... Она как будто что-то пробуждает в нас, верно, парни?
Само собой, парни поспешили согласиться: что еще они могли ответить?
— Что-то такое... глубинное. Какое-то... желание жить... бороться. — Кройх сделал еще один глоток из бурдюка, после чего передал ее соседу. — Кстати, о борьбе... Там ведь как раз и была похожая история, не так ли, Проповедник?
Один из сидевших вокруг костра откашлялся и склонился вперед. Проповедник. Насколько успел узнать Теолрин, этот тип, высокий и лысый мужчина со стеклянными очками на переносице, получил свое прозвище за то, что раньше служил жрецом — не то в Залмантрии, не то и вовсе в Арканморе. Потом, вроде как, что-то пошло не так — не то он сам ушел, не то его прогнали... В любом случае, это не мешало Проповеднику наизусть цитировать как Небесный Катехизис, так и Священные Летописи Инхаритамны.
Убедившись, что все утратили к нему интерес, Теолрин собрался с духом и вновь вцепился пальцами в осколок.
Он уже почти сроднился с ним за последние полчаса, что пытался достать... однако этого все еще было мало. Осколок не желал поддаваться. Впрочем, Теолрин примерно так же не желал останавливаться на полпути.
— Летопись Семнадцатая, — тем временем начал вещать Проповедник. Голос его был живым и звонким, притягивающим внимание. — Шли годы, и дети Владыки и Владычицы росли, набираясь мудрости и мастерства. Кир же, младший из них, с ранних лет отличался от своих братьев и сестер. Он был нелюдимым и завидовал братьям, поскольку те всегда были на шаг впереди него. Он часто обижался и гневался, когда у него что-то не получалось, и многие братья и сестры стали насмехаться над ним за эти слабости — сначала тайно, а потом в открытую. Повзрослев же, Кир принялся игнорировать заветы Отца и Матери, призывающие помогать людям. Вместо этого он нашел утешение в разгадках сил стихий, что постоянно бушевали вокруг Таола. Когда он пребывал в человекоподобном теле, то свою ипостасную сущность Кир вкладывал в гигантское облако, что постоянно следовало за ним...
Вспышка молнии с последовавшей за ней раскатом грома ненадолго прервала Проповедника. Теолрин, просунув ладони так глубоко в щель, как только мог, теперь пытался подцепить осколок снизу — при этом краем уха слушая рассказ Проповедника. Он никогда особо не любил подобные истории — скорее всего потому, что его мать заставляла их слушать... Однако сейчас — став причастником чего-то высшего — он даже нашел начало... любопытным.
—...Однако даже в эти дни, — звонко, почти что нараспев продолжал Проповедник, — горечь и обиды на братьев, сестер, а так же родителей, что были поглощены заботой о своих новых детях — о людях, — довлели над ним, заставляя Кира пытаться доказать, что он достойнее своих братьев, сестер или даже родителей. И день ото дня его облако становилось все крупнее и темнее, вбирая в себя черноту, что копилась в его сердце. — Что-то неуловимое менялось в голосе чтеца. Теолрин как будто действительно слышал озлобленность Кира, слышал витающее в воздухе напряжение. — Обеспокоенные этой переменой, Небесные Владыка и Владычица явились к своему чаду и заговорили с ним, стараясь дать понять, что любят и ценят его так же, как и прочих своих детей. Но, как промокшее под дождем железо со временем непременно обрастает ржавчиной, так и сердце Кира к тому времени уже обросло панцирем из злобы и ненависти. И прогнал он Отца и Мать, обвинив их во всех своих бедах и несчастьях, и проклял в сердцах и их, и прочих членов своей Небесной семьи. И вот, его облако преисполнилось черноты, и понял Кир, что больше не может сдерживать ее в себе. Однако, несмотря на царившую внутри него злобу, он не осмелился излить ее на своих обидчиков, на братьев и сестер. Вместо этого, как и многие угнетенные, он излил свой гнев на тех, кто не мог дать ему какой-либо отпор — на людей.