Улей 2 (СИ)

— Твои глаза, Титов… Не ад и не рай. Точнее, и то и другое — неразделимо. Целая вселенная.
— Добро пожаловать, милая. Прогуляемся? Не боишься?
— Спрашиваешь еще?
— Спрашиваю, я же воспитанный, — ложится сверху, стараясь не давить сразу всем весом.
— Давай, — стонет Ева нетерпеливо.
— Даю.
— Боже… — он так резко входит в нее, речь Евы сразу же обрывается, а глаза закрываются. — Боже…
— Не зови его сейчас, Титова, — с хрипом подается назад и снова толкается. — Неудобно будет.
— Боже… Титов… О, Адам… — дрожаще и уязвимо звучит. — Можно я тебя… чуток поцарапаю?
— Тогда я тебя… покусаю, — ускоряясь, подхватывает ее под ягодицы.
Диван скрипит громко и протестующе. Еще и доска какая-то внутри трещит после каждого толчка. Титов мимоходом решает выбросить никчемный предмет интерьера на свалку. Сразу же после того, как закончит.
— Адам?
— Что? — едва хватает дыхания, чтобы выдохнуть один этот вопрос.
Не прекращая глубоких размеренных толчков, ведет рукой по девичьему телу. Просто потому, что ему нравится ощущать хрупкость Евы. Не только стандартный набор прелестей: задницу, промежность и грудь. Ее плечи, руки, ребра, выпирающие ключицы, тонкую шею, острый подбородок — слепо движет ладонью. Ласкает и гладит нежную кожу.
— Моя.
— Адам?
— Ну… что?..
— Я… люблю… тебя…
— Я люблю тебя… И я люблю тебя, моя Эва… И трах*ть тебя… трах*ть… трах*ть… Вот так… так…
— Да… Хорошо так…
Повернуты на физической близости. По чуть-чуть любить так и не научились. Не умеют сдерживаться. Отдаются без оглядки. И берут так же жадно.
Улетают.
— Тише… тише… — зачем-то просит Титов.
Знает же, что это невозможно. Сам двигается слишком резко и быстро. Неосторожно. После, увидев следы на коже Евы, жалеть будет. Сейчас не может остановиться.
— Красивая моя… — кусает в шею, тянет соленую кожу губами. — Аномальная… — чуть ниже еще раз кусает, всасывает безотчетно.
— Ох, Адам… Адам… — хрипло и протяжно стонет Ева, выгибаясь.
Замирает, не дыша. Хватает ртом воздух. Содрогается всем телом. Разбивается в наслаждении. И Титов, не сдерживаясь, следом.
Мир вокруг них гаснет. Тускнеет и меркнет. Чувства и эмоции взрывают воздух. Накрывают все вокруг хмельной пеленой.
[1] Гипоталамическая аменорея — отсутствие менструального цикла на фоне похудения.
  
Глава 63
 
Позже, убирая беспорядок, который устроили, Титов выступает с возмущениями по поводу дивана.
— Скрипел, словно мы его убиваем.
— Я, честно говоря, думала, что мы его сломаем.
— Может, и сломали, там внутри что-то трещало, — задумчиво проводит ладонью по тугой черной коже. — Или кто-то до нас сломал.
— Фу… — изумленно смотрит Ева на несчастный диван. — Раньше нельзя было сказать. У меня, между прочим, задница к нему прилипала.
— Ну, он чистый. Я просил продезинфицировать его в первый день. Думаю, вдруг моя Эва в гости заглянет…
— Ну, ты извращенец, Титов, — со смехом толкает Адама в грудь.
— Приглашу ее кофе выпить, — тоже со смехом заканчивает он.
— Как же!
— Ты же любишь кофе.
— Ладно, угощай тогда.
— Уже несу, дорогая.
Застегнув ремень на брюках, Титов уходит в подсобное помещение, к кофемашине. Ева, пока его нет, поправляет растрепанные волосы. Смеется, вспоминая об укладке, на которую Лиза потратила больше часа. Расчесав густые пряди, сплетает в слабую косу. С блаженным вздохом присаживается на диван. Подпирая ладонью подбородок, встречает возвращающегося с двумя чашками Адама мечтательной улыбкой.
— Почему ты так не любишь принцесс, русалочек и прочих женских персонажей?
— Не то, чтобы прям не люблю, — тихо отзывается Ева, размешивая сахар. — Просто не люблю сравнений, которые ты порой делаешь. У меня с этими персонажами нет ничего общего.
Титов хмыкает и отпивает кофе.
— Помню, меня очень расстроило, когда ты выбрала роль супермена на психологии.
— Почему?
Широкая улыбка расползается на лице Адама.
— Уже тогда я хотел, чтобы ты была девочкой.
 
— Я же говорю, ты извращенец, — смеется Ева.
Поймав ее руки, Титов усаживает жену к себе на колени.
— Извращенцем я был бы, если бы хотел, чтобы ты была суперменом.
Ева смеется громче. Искренне и заразительно, Титов не сдерживает ответных эмоций. Скрутив ей руки, крепко целует в губы. Целует и целует. Не в силах остановиться.
Истерзал уже эти губы, но не насытился. Еще нет.
— Хочу сделать себе новую татуху на правом предплечье, — сообщает лежащей на его груди Еве чуть позже.
— Еще одну. Ну да, куча места зря гуляет, — зевнув, оглядывает его «исписанные» руки. — А что бить собираешься?
— Русалочку, — смеясь, заявляет Титов.
— Очень круто, — произносит со всем скепсисом. — А если серьезно?
— Если серьезно… — выдыхает ей в волосы, приглушая голос до интимного умиротворенного шепота. — Живет на свете одна девочка. Не принцесса и не русалочка, хотя заплыв у нас с ней самый фантастический был: не на жизнь, а на смерть. Сильная и красивая моя девочка, — у Евы мурашки идут по коже от его слов и голоса. Неосознанно стискивая пальцами его ладонь, закрывает глаза, поэтому не видит, когда он касается пальцами своего предплечья. — Вот здесь. Качели, длинные волосы по ветру, взгляд вниз, ресницы на щеках, губы пухлые приоткрыты, руки с отчаянной силой сжимают прутья.
Выдохнув, Ева хрипло прочищает горло, но, когда заговаривает, голос все равно звучит низко и сипло:
— Пусть за спиной у этой девочки стоит парень. Руки его поверх ее рук.
— Договорились.
Несколько часов подряд лежат в тишине. На улице темнеет, сумерки прокрадываются в кабинет. Становится совсем темно, но они не двигаются, чтобы зажечь свет. Им и так хорошо.
— Хочешь, еще кое-что расскажу? — спрашивает Адам шепотом, будто решаясь доверить этой темноте свои самые сокровенные мысли.
— Давай.
— Ты будешь мамой, Эва.
У нее после этого непредвиденного заявления сердце каменеет в груди. Останавливается.
— Это и будет твоей работой двадцать четыре часа на семь.
Прислушиваясь к его тихому уверенному голосу, Ева не делает никаких попыток, чтобы возобновить свое дыхание. Сердце само решает. Заколотившись в безумном ритме, требует вдыхать в два раза чаще, чем в стабильно-нормальном физическом состоянии.
— С чего ты так решил? — не может не спросить. — Не знаю, хочу ли я вообще заводить детей.
— Я не решал. Мне сказал один человек, который все-все знает.
— Как это — все-все знает? — произносит завороженно, все еще боясь верить в эту сказку.
— Вот так бывает, Эва.
— И кто? Сын или дочь? — скрывая волнение, продолжает задавать наводящие вопросы.
— Дочка, — слышит в голосе Адама улыбку и сама улыбается. — Старуха сказала, с ее рождением вся наша придурь уйдет. Она будет такой чумовой! Ну, представь, наша смесь. Неудивительно же, правда? — протяжно выдыхает. Еве кажется, что его голос ломается, но она в этом не слишком уверена. — Машка, — все-таки с волнением произносит Титов.
Несмотря на то, что сердце девушки пускается в какие-то безумные отрывные пляски, следующий вопрос она задает недоверчиво.
— Имя тебе тоже назвали?
— Нет. Его я сам придумал. Звучит красиво — Титова Мария Адамовна.
— Машка, — с трепетом повторяет за ним Ева.
Это имя обжигают ей внутренности. Горячим выходит из горла. После него ничего сказать больше не может. Задыхается, чувствуя, как глаза наполняются горячими слезами, которые тут же проливаются на щеки. Она сдерживает всхлипы, только чтобы слышать то, что продолжает говорить Адам.
 
— Вокруг нее весь наш мир будет вращаться, — в его голосе появляются незнакомые мечтательные нотки. Сжимая руки поверх плеч Евы, прижимает ее спину крепче к своей груди. С улыбкой выдыхает прямо на ухо ей: — Только представь, маленький человечек. Моя и твоя девочка. Только наша. Наша Маша.