Улей 2 (СИ)

Стоны и хрипы смешиваются. Переплетаются. Разрывают воздух высотой и силой.
Тяжело опадают грудные клетки. Выдохи и вдохи вырываются хриплые и шумные. Еще дрожат. Еще отходят.
Тягостные мысли возвращаются быстрее. Но оба молчат долгое время, не двигаясь.
— Держишься? Не упадешь? — на его вопрос Ева безразлично пожимает плечами. — Стой.
Разжимая руки, нагибается за бельем и джинсами. Натягивает, щелкает ремнем. Снова смотрит на Еву. Подхватывая на руки, доносит до кровати. Опускает поверх одеяла.
Вздрагивая, она сразу же садится. Торопливо поправляет белье и помятую юбку. Избавляется от порванных колгот. Обхватив себя руками, утыкается носом в согнутые колени. Смотрит на Адама со странной смесью нежности и горечи.
— Адам, я тебя не предавала. Клянусь.
Именно после этих слов рвется наружу болезненное разочарование Титова.
— Я знаю, что ты входила в дом, — этим обвинением он останавливает ее частое дыхание.
И… она затыкается. Выглядит совершенно ошарашенной.
— Ну, что замолчала, любимая женушка? Можешь что-то сказать? Хоть что-нибудь?
Она прячет глаза, утыкаясь ими в колени и начинает плакать. Тихо, судорожно, виновато.
Титов отталкивается. Отступая на несколько шагов назад, обхватывает руками голову. Ерошит короткие волосы, хрипло вздыхая.
— Адам… — боковым зрением улавливает, что она подняла голову.
Лихорадочно бегает глазами по пространству в поисках того, за что можно зацепиться. Только бы на Еву не смотреть.
— Адам… я не хотела, чтобы так получилось…
Схватив попавшую под руку полупустую бутылку Боржоми, заведя руку за корпус, яростно швыряет ее в зеркало. Оно осыпается, на мгновение взрывая воздух гулким звоном.
«Не смотреть!»
«Не смотреть!»
«Не смотреть…»
Но когда он все-таки поворачивается, поднимает веки и смотрит ей в глаза, удар бушующих в нем эмоций — как взрывная волна. Задевает. Ранит. Расплющивает.
Шаркнув рукой по стене, Титов двигается к выходу из комнаты.
Ева замирает, все еще надеясь, что он вышел лишь на минуту. Но… Громкий удар входной двери растирает эту надежду в пыль.
Понимает, что Адам оставил ее не для того, чтобы наказать или что-то доказать. Это не дисциплинарное взыскание.
Он не мог больше находиться рядом с ней. Он просто не мог…
Чувства в его глазах… Блеск ее отражения, потерянный в его эмоциях. Шторм, который он не позволил ей перенести. А она бы попробовала выдержать. Она бы выдержала.
Только бы не оставлял. Не уходил.
Но он ушел. Ушел.
[1]There’s only one king. — Есть только один король.
  
Глава 52
 
Снег… он метет и метет…
Заметет ли мое сердце?
День восемьдесят четвертый.
Еве не стоит грызть себе душу. В таком состоянии — нельзя. Умом она это понимает. Как бы там ни было — то, что сделано, невозможно исправить. Кроме того, бывало же и похуже.
Было ли…
Полночь. Время обнуляет свой счет. Зарождается новый день. За стеной, в соседней квартире, навязчиво слышны хохот и радостные крики. Людочке — двадцать три. Ева в действительности никогда ее не встречала. Сейчас же, улавливая только лишь игривый смех и быструю речь соседки, сознание зачем-то формирует яркий образ девушки и собирает ненужную информацию, будто антресоль пыль. Закрытый в ноябре кредит, защита диплома, надежды на скорое замужество, планы на отпуск с друзьями…
Все это реально. Жизненно. Душевно.
В то время как у Евы… Ей холодно. Озноб проходит по остывающей коже. Потряхивает, в попытке вывернуть ее наизнанку.
Знакомые ощущения. То, что Исаева умеет блокировать и душить в зародыше.
Поэтапно.
Выметает из своего сознания все мысли. Она не думает. Не анализирует. Мыслей нет.
Нет.
Дает своему сердцу успокоиться. Замедлиться. Охладиться. Она не желает его слышать и чувствовать.
Но как остановить это проклятое сердце, когда в груди все горит? Полыхает. Бьет огненным ключом, извергая свою радиоактивную энергетику в кровь.
 
Заливает. Отравляет. Хлещет дрожащую душу огненными розгами. Перманентно убивает.
Все в ней требует выпустить эмоциональный поток. Позволить заспанным демонам вырваться из темноты. Принять их всех.
Принять.
Сделав глубокий вдох, Ева наклоняется вперед. Рухнув на постель, касается ее трясущимися плечами. Прижимается лицом. Приглушенно стонет. Протяжно и мучительно воет.
Пальцы на ногах немеют. Спина, ягодицы и бедра покрываются гусиной кожей. Плечи дрожат — уже не от холода.
Издали увидев высокие литые ворота, перед глазами Евы — целый ряд воспоминаний.
Тюрьма. Освенцим. Ад.
Ветер срывает с головы капюшон и развевает волосы. Сама же Исаева недвижима. Не меняя положения, стоит перед воротами, гипнотизируя проклятую усадьбу взглядом. Если бы могла, сожгла бы дотла без колебания. Не пощадила бы никого, кто находится внутри.
«Ты хоть иногда головой думаешь?»
«Что ты, мать твою, вытворяешь, дурь малолетняя?»
«Пустоголовая мразь, рот свой открывать вздумала? Не в ту сторону рявкаешь!»
«Заткнись, или я тебя закрою!»
«Посидишь под замком — подумаешь!»
«Плевать я хотел на твои интересы! Поступать будешь, как я скажу».
«Свадьба будет в феврале, даже если мне придется тащить тебя волоком…»
«И смотри, чтобы Никита был доволен, не то я тебе… ты меня знаешь…»
Яркие картинки вызывают головокружительную тошноту. Сердцебиение усиливается. Сразу, до предела. Струйка крови тонким ручейком выползает из носа и стекает вниз по губам и подбородку. Ева не реагирует даже на это. В ее глазах до болезненного жжения усиливается давление, будто из век не простые слезы побежали — кровавые.
Может, ее воспоминания ошибочные? Возможно, голос отца создан исключительно ее нездоровым воображением.
Руки сжимаются в кулаки, когда дрожь проходит сквозь тело ледяной тревожной волной.
«Меня зовут Эва!»
«Меня зовут Эва!»
«Меня зовут Эва!»
«Повторяйте!»
«Меня зовут Эва!»
«Всем лежать! Лицом вниз!»
Небрежно пройдясь по лицу рукавом куртки, глубоко вдыхает и на выдохе сцепляет зубы. Надвинув капюшон на лицо, подходит к забору. Мимо высоких деревьев, пребывающих в зимней спячке. Не обращая внимания на холод и жесткость веток, хватается за них голыми руками. Скрипя зубами, подтягивается как можно выше. Носки ботинок с противным шорохом съезжают по шершавому стволу вниз, но кое-как ей все-таки удается приподняться настолько, чтобы заглянуть во двор. Останавливает взгляд на шеренге из заиндевевших темных автомобилей. В стороне от главной аллеи два охранника курят и переговариваются. Черный алабай носится по двору, гремя цепью, по выступающему над плиткой стальному пруту.
«Смотри, дочь, смотри… Наш дом, земля, на которой он стоит, пять транспортных терминалов, девять морских причалов, припортовой рефрижераторный комплекс, индустриальный парк — империя, которую Исаевы строили поколениями. Ты же не хочешь от всего этого отказаться?»
Гнусные словесные манипуляции. Ее желания никогда не принимались в расчет. Чувства, которые в ней когда-то вызывала собственность отца — уродливая смесь любви и ненависти. Эта любовь долгие годы угасала на фоне всего прочего. Теперь Ева знает: она просто медленно умирала.
Когда ребенок срастается со средой своего обитания, не так-то просто отрезать ту призрачную «пуповину», которая связывает его с домом. Он наследует не только генетический код, но еще и частичную или полную норму поведения. Приспосабливается к тому, что вначале ему не нравится или кажется некомфортным. Формирует собственную шкалу нормальности, учитывая то, чему его учат и как с ним обращаются. Сопротивляясь, в силу своего характера и возраста, все равно неизбежно повторяет мышление и тактику действия взрослых особей — своих родителей. Все видится ему родным, надежным, безопасным и просто сносным до тех самых пор, пока он не узреет радикально иной мир.