Улей 2 (СИ)

Влажные жадные поцелуи растворяют реальность. Все вокруг них — хаос и хлам. Все вокруг них — второстепенно. Еще дальше. Еще призрачнее.
Адам и Ева — отдаленная от всего живого планета.
Ее тело помнит его прикосновения. Его руки. Его губы. Его вкус. Его тело. Его движения. Ритм. И ощущения.
Страсть. Голод. Близость. Одержимость. Секс.
Внизу живота Евы разливается тепло. Оно щекотно колышется там. Стягивает в горячий узел мышцы. Натягивая эти чудесные ощущения до предела, опускается еще ниже — к самым чувствительным органам. И раз за разом вспышками тянется вверх, к центру груди.
Трепет. Восторг.
Слова высвобождаются одно за другим. Тянут за собой визуальные воспоминания. Трудно признать почему-то лишь одно.
Любовь.
Отталкивает его. Выкатывает за пределы сознания, как мячик. С силой пинает. Но оно упорно летит назад. Возвращается.
Мерзкое, отвратительное, противное, тошнотворное слово. Пустые звуки.
Оно даже не красивое. Звучит старомодно и как-то слишком наигранно.
Игра. Ненависть.
Субъект. Информация. Действие.
Ревность. Боль.
Горячий ком встаёт в горле Евы.
«Гори в аду, Адам».
«Сгораю».
Как можно мягче отталкивается от Титова. Тяжело дыша, смотрит прямо в его темные глаза.
— Это война, Адам? Твое имя, ты — ключ от ада, — задыхается, припоминая его слова.
Он неверно истолковывает ее вопрос, не осознавая, что к ней возвратилась новая порция воспоминания.
— Это война, Ева, — прочистив осипшее горло, хрипло соглашается. — И я прошу тебя быть на моей стороне.
— Считаешь себя героем?
То ли от резкости ее голоса, то ли от самого вопроса Титов отшатывается, уводя взгляд в сторону.
— Нет. Я, бл*дь, кто угодно, только не герой. Мне плевать на людей. Я сражаюсь только для тебя.
Небольшая пауза усиливает напряжение перед следующим вопросом.
— Скажи еще, что любишь меня? — в голосе Евы проявляется гнусное ехидство.
Она думает: если ответ будет утвердительным — будет смешно.
Но…
— Люблю.
Когда хриплый глубокий голос Титова проговаривает это глупое слово, сердце у Евы в груди вдруг останавливается.
И ей становится страшно до чертиков.
— Любишь? — с пренебрежением выталкивает, сопротивляясь самой себе. Втайне нуждаясь в том, чтобы он настоял, подначивает с невесть откуда взявшейся жестокостью. — Дурацкое слово!
Обхватывая руками лицо Евы, Адам останавливает какие-либо ее движения. Требовательно смотрит прямо в глаза.
— Люблю, — повторяет в сердитом запале. — Дурацкое! Тоже так думал. Только по-другому не знаю, как назвать. Если бы существовало более сильное слово, чтобы описать то, что я к тебе чувствую, я бы его использовал. Непременно. Даже не сомневайся, Исаева.
Страшно. Аж глаза слезятся, и дышать невыносимо тяжело.
И в то же время… за спиной будто крылья вырастают.
Возмущенно всхлипнув, давится слезами. Укоризненно толкает Адама кулаком в грудь.
Тут же издает вздох, полный поражения. И неожиданно вжимается в него всем телом. Отчаянно. Пряча лицо в изгибе его шеи.
Черт возьми… Титов не собирался этого говорить. И не стыдно ему вовсе, как показалось бы раньше. Легко сошло с губ.
Не хотел запутывать Еву еще сильнее. Не сейчас, когда она увязла в этой темноте.
Но она же спросила прямым текстом.
Может, и к лучшему… Пусть уже определяется. Воспоминаний нет, но какие-то чувства к нему у неё все-таки остались.
«Только не подведи, Исаева…»
«Не отвернись».
«Прими…»
«Не дай повода снова становиться уродом».
Осознает, что она плачет, чувствуя теплую влагу на своей коже. Сначала тихо, практически беззвучно. А дальше — громче. По нарастающей. С дрожью. Судорожно всхлипывая. Будто случилось невообразимое горе.
Адам не знает, как на это реагировать. Как понимать…
Хочет снова взглянуть девушке в глаза. Но она не позволяет себя отстранить, вцепившись в него мертвой хваткой, так что им обоим становится буквально трудно дышать.
 
Решая, что реакция Исаевой, скорее всего, несёт для него положительный характер, принимается утешать. Мягкими движениями гладит ее затылок и спину. Прижимается губами к волосам.
Ева испытывает крайнюю степень смущения. Ту самую, когда хочется бесследно исчезнуть с лица Земли. И, самое странное, ей почему-то очень-очень больно. В противовес этому, до сумасшествия радостно.
И еще — просто целая куча эмоций, которые разрывают ее грудь.
Есть две вещи, в которых она уверена больше, чем в чем-либо еще. Никто никогда не говорил ей таких слов. Никто никогда ее не любил.
  
Глава 36
 
Запахи сигаретного дыма и алкоголя. Отдаленный шелест голосов, порывы смеха. Голые ступни опускаются на холодный подоконник. Сердце замирает, когда глаза прослеживают маршрут, который открывается из распахнутого окна.
Там, внизу, с сумасшедшей скоростью мелькают габаритные огни. Автомобили с двадцать восьмого этажа — не более чем причудливое световое представление.
Но страха нет.
Дыхание совсем спокойно.
В груди пустота.
Только напряжение, которое, кажется, вот-вот, и треснет.
— Ева? Ты что делаешь?
Потянувшись, Исаева невозмутимо закрывает окно, некоторое время смотрит на отблеск своего лица на стекле.
С улыбкой поворачивается к подруге. Легко спрыгивает на пол, словно кошка.
— Просто любуюсь видом, Захара.
— Тащи свою задницу за мной. Скорее. Хочу тебя кое с кем познакомить…
Но внезапно Ева вновь оказывается у открытого окна. Кто-то толкает ее в спину. Она падает, чувствуя ледяной ветер, стремительно обтекающий тело и вздымающий к ночному небу волосы.
Дрожь проходит по телу.
«Я не буду плакать».
«Все закончится очень быстро».
«Мне не страшно!»
Убеждает себя, что боль будет совсем мимолетной. Как вдруг ее тело легко проламывает асфальт и оказывается в невесомости защитного темного кокона.
Просыпается, взмокшая от чрезмерного тепла и тяжести тела обнимающего ее со спины Адама. Сонно тянет вниз резинку пижамных брюк и, подцепляя штанины ступнями, стягивает их, отпихивая к краю кровати. Сдавленно сглатывает, ощущая, что Адам прижимается еще ближе. К слабо защищенным ягодицам твердым пахом. Скользя рукой под кофту, пробегает пальцами по животу. Распластав пятерню под грудью, наконец, снова замирает.
Темнота все еще пленит город, и Еве тоже хочется быстрее вернуться ко сну.
Но близость Адама сковывает внутренности внезапным напряжением и будоражит сонное сознание глупыми мыслями.
Приходит уверенность: ей всегда хотелось большего. Самых сильных чувств. Хоть и не верила в любовь, искала в людях отблески чужой теории. Словно атеист, ждала чуда, чтобы уверовать.
Задолго до того, как Адам стал ее мишенью.
А теперь изнутри буквально потряхивает от тревожного опасения. Мыслей слишком много, сложно их разгрести. Трудно разобраться в себе. Тяжело довериться.
Сердце рвется к Титову, но лед, застывший прочной скорлупой вокруг этого чувствительного органа, все еще удерживает Еву в темноте.
* * *
— Ольга? Оля!
Тяжело ступая по отполированному до блеска половому покрытию, Исаев мимоходом рассматривает высокие зеленые растение в громоздких напольных горшках. Ольга любит цветы, потому их так много в доме. Да и в саду — сплошь все засажено.
Эксклюзивный дизайн, дорогие полотна, изысканные статуи и фигуры, швейцарская мебель под заказ — империя, которую, как оказалось, некому наследовать. Не хватало только, чтобы все расхватали бедные родственнички Ольги. У ее двоюродного брата трое детей, двое из которых еще не пристроены. Исаев их даже видеть на своем пороге не желает. А они, словно учуяв его кровь, объявились. Интересовались, когда Ева вышла за Титова замуж и почему их, собственно, не приглашали. Павел Алексеевич дар речи утратил. Его буквально оглушило и парализовало одним махом. Если бы вместо зубов не стояла керамика, от злобы искрошил бы все за раз — скрежетал челюстями, как взбесившийся зверь.