Улей 2 (СИ)

— Заткни свой поганый рот, ничтожество!
Толкает парнишку на землю. Бьет везде, куда попадает. Без разбора. Не замечая боли в костяшках, колотит, что есть силы. Входит во вкус, чувствуя, как затасканные переживания, обиды и страхи тонут в жгучем вареве агрессии. Обманчивое наслаждение своим превосходством и нездоровая смелость протаптывают внутри нее дорожки. К которым она готова возвращаться, следовать ими снова и снова, лишь бы избегать тех дорог, которые причиняют страдания.
Бросок. Перемотка. Накрывающая душу темнота.
Подпирая спиной дверь, Ева не замечает того, как трясутся ее ноги, пока не падает на пол. Поджимая руки к губам, шепотом молится о том, чтобы ее голова взорвалась от изобилия звучавших в ней мыслей.
В окно спальни, играя тенями, заглядывает луна. Одна из неровных темных полос ложится на лицо девочки. У нее не осталось сил, чтобы кричать. Шумно дыша, Ева закрывает глаза, позволяя своему сознанию дорисовывать то, чего на самом деле не существует в природе.
Представляет, как разлетается на куски окно. Человек, естественно, супергерой, запрыгивает в комнату. Вручает ей огромный защитный плащ, в котором можно летать, и забирает ее с собой.
Далеко-далеко. На другой конец света.
Там у нее будет другое имя. И новое обличие.
Далеко-далеко.
[1] Роберт Шуман — немецкий композитор.
  
Глава 23
 
Холодное туманное утро плавно растворяет ночь. Сбегая вниз по лестнице, Ева останавливается и, нетерпеливо ожидая, пока Исаевы дойдут от машины к парадной двери, машинально рассматривает свои исписанные синей ручкой джинсы.
Черепа, цветы, огромные знаки препинания, короткие надписи — творения ее рук. Ольга Владимировна первой оценивает эту «красоту». Выдыхает и негодующе откидывает за плечи волосы.
— Что за вид, Ева? Ты что, решила меня добить?
— Вы же не отправите меня туда на все лето? Мама?
— Нет. Только на два месяца. Такова программа.
— Какая программа? Я не хочу! Пожалуйста…
— Перестань истерить, Ева! У меня нет на это времени. Ирина Давидовна уже проинструктирована насчет твоего питания и режима приема лекарств.
— Меня тошнит уже от вашей постной еды! И от ваших лекарств, делающих меня сонной и вялой! От вас!!!
— Закрой рот, Ева, — окидывает ее гневным взглядом отец. — Иначе это сделаю я.
— Научись сдержанности, — вздыхает Ольга Владимировна, поправляя прическу. — Контроль, Ева. Помнишь? Ты должна управлять своим телом и следить за тем, что говоришь. Тогда не придется глотать таблетки.
— Я не могу. Я не могу… Мама…
Смена.
Возбужденный крик и свист толпы.
— Бей! Бей! Бей! Бей!
Обхватывая коленями распростертую на полу одноклассницу, Ева возвышается над ней, натягивая ее длинную косу как канат.
Ярость проносится внутри нее, словно смерч, снося на своем пути какие-либо положительные эмоции. Приподнимая Христенко за плечи, она резко шмякает ее головой о пол. Затыкая ей рот рукой, придавливает и удерживает.
— Теперь ты запомнишь: это моя школа.
Новые кадры замещают старые, накладываясь на шум толпы музыкой. Ева ощущает боль и напряжение в пальцах от длительной игры на фортепьяно, но все равно продолжает перемещать их по клавишам. С упорством и грацией, расщепляя мелодию на идеальные звуки. Заражая ею окружающее пространство, наслаждается ступором Тополевой. Наконец-то, эта старая скрученная карга удовлетворена исполнением.
— Безупречно, — резюмирует та, закладывая руки за спину.
Дает знак на повтор, обращая взгляд в окно. Впервые Тополева не пускается в длинные занудные лекции о смысле мелодии, не делает поправок, не высказывает замечаний… И впервые она перестает зрительно следить за исполнением Евы.
— Что это за мелодия? — обращается к педагогу входящий в комнату Исаев. — Почему она ее постоянно играет?
 
— Моцарт, — тихо отзывается женщина, продолжая изучать пустой задний двор. — Реквием.
— То-то же, похоже на похоронный марш. Остановите ее. Пусть играет что-то другое.
Следующий фрагмент, будто холодная вода на ожог.
— Что с тобой происходит, Ева? Что ты вытворяешь? Сегодня мне было очень стыдно, что ты — моя дочь, — это заявление матери, как смертельное ранение в грудь. Оно заставляет замереть с широко распахнутыми глазами. — Послушай меня, Ева. Я кое-что знаю об этой жизни. Агрессивные дети никому не нравятся.
Она и сама это понимает. Только боль и обида, возведенные в n-ную степень, понукают говорить совершенно противоположные вещи.
— А мне и не нужно кому-то нравиться! Понятно вам?
Хлесткий удар по щеке едва не сворачивает ей шею своей силой. Жгучая боль опаляет кожу, и из глаз скатываются слезы.
— Я заставлю тебя считаться со мной! — гневно выкрикивает Павел Алексеевич. — Если потребуется, силой заставлю. Слышишь меня, Ева?
— Слышу, — сердитое сопение громче ответа.
Непоколебимый огонь в глазах, сжатые до хруста кулаки, общее напряжение в теле свидетельствуют о том, что укрощение только начинается.
Толчок. Перемотка.
Врываясь в дом, Ева проносится по гостиной. Слыша за спиной стук каблуков матери, выплескивает ярость на расписанную китайским орнаментом вазу. Сталкивает ее на пол, с мелочным удовольствием наслаждаясь звоном разлетающегося на осколки фарфора.
Оборачивается, встречаясь лицом к лицу с Ольгой Владимировной. Хочет увидеть в ее глазах неподдельное расстройство, но женщина лишь шумно выдыхает и, вдыхая, поджимает губы.
— Ева, я не могу прекратить водить тебя к Гольдману. Ты не справляешься.
— Да, ты права! — зло соглашается с ней девочка. — Без таблеток я уже не справляюсь. Я не могу спать. Я не могу есть. Я дышать не могу! И я задолбалась постоянно кому-то что-то доказывать…
Замирает, когда ей на лицо опускаются несколько крохотных снежинок. Обоняние захватывает запах хвои. Сердце, встрепенувшись, начинает колотиться с сумасшедшей скоростью.
— Все хорошо, Эва. Теперь все будет хорошо. Я здесь.
Видения исчезают, когда Ева оказывается в густой темноте огромной толщи воды. Продвигаться сквозь нее трудно, но девушка понимает, что останавливаться нельзя. Нужно плыть. Она не знает: есть ли поверхность, в правильном ли направлении она движется и хватит ли у нее сил, чтобы выплыть?
Продвигается, рассекая густую водную массу. Не позволяет панике захватить сознание, невзирая на то, что окружающая ее бесконечная абсолютная темнота не имеет никакого содержания.
Кислород в легких стремительно заканчивается. Самое время сделать вдох.
Сердцебиение учащается. Страх парализует. И подступающая паника вырывается из цепких объятий самоконтроля.
Вдыхает.
Но вместо воды легкие наполняются воздухом.
Ощущает трепетание ресниц, когда совершает попытки открыть глаза. Не сразу, но ей это удается. Яркий свет ослепляет и режет глаза. С губ сходит хриплый стон.
Небольшое замедление и, наконец, Еве удается сфокусировать взгляд на очертании чего-то сине-зеленого.
С трудом сглатывая и раскрывая деревянные губы, заторможенно рассматривает крупные синие шары на пушистой маленькой ели.
— Здравствуй, — слышит мужской голос, но все еще не отрывает взгляда от косматых веточек.
 
— Уже Новый Год?
Это не единственный вопрос, который ее сейчас волнует. Первый, который получается сформулировать.
— Нет. Сегодня только восемнадцатое декабря. Но мы решили, тебе будет приятно увидеть что-то хорошее, когда ты проснешься.
На самом деле, Ева не может определить: нравится ли ей увиденное. Почему оно ей должно нравиться?