Улей 2 (СИ)

В припадке раздражения Исаеву вдруг хочется смести дочь одним взмахом руки. Просто, чтобы она убралась. Грубо смеется, скрывая за этими звуками злость.
— В нашем саду не бывает змей.
Лицо девочки застывает. В глазах появляется разочарование.
— Ты мне не веришь?
— Нет, Ева. Так что прекращай морочить мне голову.
Кромешная темнота, словно пауза между кадрами кинофильма. Всего несколько секунд… Мрак разрывает яркая белесая вспышка, и слышится раскатистый гром. Дождевые капли холодят открытые плечи и пропитывают влагой ткань платья. Но Ева не спешит искать укрытия, запрокидывая голову, с замиранием ждет следующего порыва непогоды.
— Ева?
— Ева! В дом! Сию же минуту!
— Иду, мама, — ее выкрик заглушает гром.
Стихия рисует на небе кривую и озаряет двор таинственным светом.
— Вау!
— Сейчас же! Ева!
— Ну, бегу… Бегу!
Туфельки утопают в размокшей от влаги земле и с приглушенным чваканьем вырываются из нее, обрызгивая прозрачный капрон и подол платья грязью.
Ева настолько поглощена своими эмоциями, что не замечает этого. С улыбкой проносясь по газону, взбегает вверх по ступенькам.
— Ты это видела, мама? Ты видела?
Встречается с Ольгой Владимировной взглядом. Та не улыбается ей в ответ. Поджимает губы, пристально рассматривая девочку.
— Почему ты злишься, мамочка? Почему ты злишься на меня? — голос дрожит от нахлынувшего волнения.
— Ты испачкала платье, Ева. Кругловы приедут с минуты на минуту, а у тебя вид, как у беспризорника.
— Я быстро переоденусь. Только не сердись…
— Ева-Ева… Я сержусь, потому что ты, как обычно, пропустила мимо ушей мои указания. Носилась по двору, будто угорелая, — наклоняясь, Ольга Владимировна сердито выдыхает. — Ну-ка, стой… — фиксирует плечи девочки руками, не давая ей вертеться. — Господи, что это у тебя в волосах? Болото?
— Ай!
— Несносная девчонка! Попросту чертенок…
В груди Евы поднимается горячая волна сопротивления. Она распирает ее грудную клетку, вынуждая дышать часто и шумно.
— Не называй меня так!
Вот только маловероятно, что Ольга Владимировна слышит ее сейчас.
— Не двигайся. Постой спокойно, хоть минуту… Боже… Нет, это попросту непоправимо. Поднимайся в свою комнату. Ты наказана, Ева.
Губы девочки начинают дрожать.
— Это значит, что я не смогу спуститься, даже если переоденусь.
— Именно это и значит. Посиди, подумай.
— Но, мама! Пожалуйста…
— Вопрос решен, Ева. Ступай за Ириной Давидовной.
Скачок времени, будто быстрая перемотка на старом видеоплеере. С помехами и размытым мельканием событий.
— Что ты творишь, Ева? Слезай немедленно! — окрик отца застает девочку врасплох, и она, теряя равновесие, падает с деревянного бруса вниз.
Приземляясь на спину, не может сделать вдох из-за сильной боли, парализовавшей все ее внутренности.
— Я же предупреждал тебя, Ева!
Ей больно и очень обидно, но она делает крохотный вдох. Еще один и следом второй. Старается справиться с болью и слабостью. Приподнимается, прижимая руки к груди, словно это прикосновение способно исцелить.
— Почему ты злишься, папа? Я же не специально упала.
— Вставай.
Он не пытается ей помочь. Растирая по щекам слезы, Ева сердито смотрит на него.
— Если ты будет продолжать кричать, в следующий раз я упаду и умру!
Волна ярости закручивается вокруг девочки, словно спираль. Лицо отца расплывается перед ее глазами. Грудь сжимается, наполняясь тяжелой ношей злости.
Страницы жизни перелистываются и замирают.
Плача, девочка кромсает свой альбом с фотографиями. Вырезая из каждой отца с матерью, оставляет себя одну в этих постановочных воспоминаниях. В грязном нежно-розовом платье, подол которого не ложится из-за пластиковых колец пышного подъюбника, устилает ворсистый персиковый ковер разноцветными обрезками, прерываясь лишь на короткие перемещения к свободному участку.
 
Узрев эту картинку, Ирина Давидовна роняет чашку с принесенным молоком.
Звон бьющегося стекла проталкивает время дальше. Ева задыхается от этого толчка и долгое время не может восстановить дыхание.
Будто завороженная, смотрит, как узкая красная струйка шустро бежит по напольному покрытию. Липким слабым теплом лижет детские пальчики и огибает пяточки. Страх, омерзение и полнейшее замешательство искажают миловидное личико Евы. Ее губы дрожат, пока взгляд следует вглубь помещения в поисках источника грязной лужицы.
Сердце с ужасом врезается в грудную клетку, колотится об нее, будто до безумия взбудораженная птица.
Густая алая жидкость скорым ручейком вытекает изо лба распростертого на полу человека. Еву пугают не столько рана и вид крови, сколько неподвижные пустые глаза мужчины.
— Что случилось с этим человеком, папочка? — взволнованным шепотом спрашивает Ева.
— Ничего, — выплевывает Исаев и встряхивает дочь, будто тряпичную куклу, насильственно разворачивая ее к себе.
Всматривается в искаженное ужасом детское личико недовольным взглядом.
— Этот человек мертв? Ему больно?
Сотрясается. Сопротивляется видению, постанывая и скрипя зубами. От непомерной частоты дыхания подступает тошнота.
— Эва, — снова эта тяжелая ладонь на запястье.
Сердцебиение и шум в ушах приглушают звуки, всплывающие над девушкой. Но она концентрируется только на одном голосе и теплых импульсах, которые идут от кожи этого человека.
«Ладно…»
«Мне страшно».
«Разбуди меня…»
«Абракадабра, Эва».
Но волшебство не срабатывает. Дыхание Евы обрывается, и видения снова уводят ее в свои пенаты.
Моргает. Вытирает грязные руки в складках голубого платья. Оно в любом случае слишком объемное, и появившиеся пятна можно скрыть, если сложить его правильным образом.
— Вот так.
Довольно выдохнув, бежит к гостям.
Хватая пирожное из серебряного подноса, не успевает поднести его ко рту.
— Хватит есть, Ева. Ты себя видела? — шипит Ольга Владимировна, наклоняясь к дочери и щипая ее за живот.
Девочка морщится и давит горькую обиду, отстраненно слыша, как кто-то зовет маму по имени.
На лице женщины вспыхивает странное выражение. Широкая улыбка, которая Еве абсолютно не нравится, хоть адресована она и не ей.
— Ольга! Какая же у вас все-таки красивая дочь! Только поглядите… Изумительная красота!
— Спасибо, — важно кивает Исаева и напряженно шепчет дочери. — Ева, держи спину ровно.
Девочка подчиняется и тут же тянется к матери, жалобно заглядывая в глаза. Ищет там нечто знакомое и родное.
— Мамочка, у меня что-то застряло в животе. Очень-очень болит.
На лице Ольги Владимировны отражается шок. Но обусловлен он, как может сначала показаться, не беспокойством, а стыдом за поведение девочки.
— Господи! Что за манеры, юная леди?
— Но, мамочка…
— Просто потерпи. Бога ради!
Теплые пальцы мягко раскрывают ее ладонь. Поглаживают линии и холмики. Ева уверена, что эта крепкая рука может причинять боль, но сейчас ее обладатель действует нежно и осторожно.
Кожу ладони покалывает. Мысли в сознании врезаются и распадаются на непонятые фрагменты.
Забывается в их изобилии.
  
Глава 22
  
Ехидно улыбаясь, девочка выливает красный соус на блестящее золотое платье Ирины Кругловой.
— Ева! — восклицает Исаева. — Боже, мне так жаль… Сейчас же извинись!
— Не стану! Никогда не буду! Она плохая!