Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

Внемлите моему намерению: я хощу, скитаяся по всем странам, искати Иосифа. Может быть, он пребывает во Египте; но если я не обрящу его тамо, то пойду повсюду, где токмо обитают невольники; нет таких лесов, нет темных долин, где бы очи мои искати его не стали и где бы не призвал его глас мой. Если я буду имети счастие обрести его, устремлюся к нему, скажу ему: не бойся, не пришел я тебя умертвити, остави меня прияти место твое, избави себя от злодейского вида моего и спеши оживити томную жизнь отца своего. Идите от меня, возвестите Иакову, что нет более меня, что свободился он сына недостойного... не противьтесь моему желанию. Или хощете вы, чтоб вся жизнь моя текла в злодействе? И если б Иосиф очам Иакова явился, если б имели вы его в объятиях ваших, восскорбели ль вы тогда о Симеоне? Хотя и не могу я имети участие в сем радостном восторге, но в недрах самого рабства не приятно ли мне будет размышляти, что разгнал я мрачное облако, навлеченное мною на дом родительский, что небеса не взирают более гневным оком на жилище Авраамово, что я исторгнул от гроба отца моего, в который рука моя его повергла, что Селима не крушится более, слезы проливая?.. Но нет, я не могу быти толико счастлив, чтоб возмог я обрести Иосифа; конечно, погиб он в скорби и в тяжкой работе, уж нет его на свете, и раскаяние до смерти терзати меня долженствует; по крайней мере я исполню все то, что в моей состоит власти, для исправления моего преступления; по крайней мере стенания Иаковли не возмутят моей души, и не будет он пред очами имети проклятого убийцу сына своего; я удаляюся от алтаря священного, от почтенных гробниц, кои осквернил я моим присутствием. Несчастная юдоль дофаимская! к погибели моей ты без меня была; когда ни обращал я взор мой на холмы, тебя окружающие, всегда хладный пот орошал тело мое и казалось мне, что земля трепетала под ногами моими; о сынове Иаковли! приимите последние мои объятия; не проливайте слез; я изменил природе и братскому дружеству, недостоин я имети ни отца, ни братий. Может быть, скоро скончают небеса несчастное бытие мое; может быть, камень, обрушась на меня, сокроет от очей людских злодея и гробом мне послужит, иль, может быть, река, пожрав меня в своей пучине, помчит далеко от градов и сел и на брега необитаемые труп мой извергнет».
Удивленные и возмущенные намерением Симеона, колебалися они между страхом его лишитися и надеждою обрести Иосифа; но в очах Вениамина видна была сия сладкая надежда, побеждающая скорбь. «Клянусь небом, — рек он Симеону, — что я не злобствую на тебя с того часа, как узнал я твое раскаяние, но я зрю, что не можешь ты быти счастлив, не обретши Иосифа, и что ведаешь ты сам, коль далеко утекло с ним спокойство дому нашего. Я твоей не противлюсь добродетели. Иди, последуй сему великодушному чувствованию; если б не страшился я умножити отчаяние Иакова, я сам последовал бы за тобою. Да будет вождем твоим бог, вселивый в тебя мысль сию, и да приведет он тебя пред Иосифа! Но не мню, чтоб несчастный обременил тебя своими оковами: он погибнет паче сам в неволе. Спеши искупити его всем нашим златом, и сам приведи его в дом родительский с собою. Если же тщетно будет твое искание, приди посреде нас и не сотвори того, чтоб мы двух лишенны были братий».
Симеон приемлет злато, и когда все рыдали, он один объемлет их во мрачном молчании. Едва исторгнул он себя из их объятий и косными стопами от них удалялся, уже единый Иосифов служитель приходит к ним спешно. «Стой, — вопиял он Симеону, — и вы все стойте! Почто, злом платя за благое, взяли вы с собою чашу моего господина?»
При сих словах все они объяты стали удивлением, и слезы их тещи перестают. Рувим, приступя с негодованием: «Умертви из нас того, — рек он, — кто обретется чашу сию взявый». Тогда слагают они вретища, но едва отверзают Вениаминово, уже чаша сия всех взоры поражает. Они бледнеют, вопиют, ужасаяся, и одежду свою раздирают. Служитель Иосифов повелевает им следовать за собою к своему господину.
Пришед пред лицо его, повергаются они пред ним на землю; чела их касаются земле, орошенной их слезами. «Мы невинны, — вопияли они. — Но можно ль оправдаться... Конечно, казнит нас бог за другое злодеяние... Мы все твои рабы».
 
Иосиф, возмутяся, как нежный отец, принужденный наказати детей своих, хощет им себя явити, но, удержанный Итобалом, бывшим при оном: «Нет, — рек он им с притворною твердостию, — тот един останется рабом моим, у кого чаша стала обретенна, а вы возвратитесь с миром к отцу вашему».
От сих слов вострепетал Рувим; он возводит на Иосифа скорбные очи, хощет прервати рыдание свое. «Молю тебя, — рек он, — для имени отца почтенна паче бедствием, нежели старостию... Препоручив мне сей последний залог своей любви, вещал он мне: «Поведай сему сильному мужу о моем несчастии, скажи ему, что я лишился сына, о коем вседневно слезы проливаю, сына, коему во всем подобен Вениамин, заступивший место его в сердце моем. Если он его похитит от меня, то, невзирая на бремя лет моих, сам пойду во Египет, и он узрит меня мертва у ног его лежаща». Ах! если б видел ты его страдание и скорбь, когда разлучался он с дражайшим своим сыном, если б зрел ты слезы неутешимыя Селимы, которая любит в нем супруга, о коем сокрушается, — ты не мог бы сопротивлятися сему жалостному зрелищу. Хощешь ли ты и нас лишити сего брата?.. Иль мало мы несчастны, Иосифа лишася?.. Варвары исторгли его от родительского дому... Зрит небо, коль истинно наше о нем сожаление, мы возвратили бы его Иакову ценою крови нашея... Может быть, он ныне раб... Должно ли единую судьбу имети с ним Вениамину? По сем вещать ли мне и о самом себе? Я отвещаю за сего толь возлюбленного ему сына; если не приведу я его в объятия старца, то проклятию его тогда подвергнусь. Я имею дражайшую мне супругу, имею детей, возрастающих к моему удовольствию, и стоящий при дверях гроба Иаков восхощет, чтоб рука старейшего сына его затворила его очи; но отторгни меня паче от моей супруги, от детей моих, отца, от всех моих ближних и удержи меня рабом наместо Вениамина; я не могу слышати проклятия Иаковля... Если ты отца имеешь, если ты знаешь узы братского дружества... Ты слезы проливаешь, и я зрю на челе твоем изображающееся кроткое человечество, составляющее души твоея свойство».
Рек он, и юный Вениамин простер к нему слово свое: «Нет, — вещает он Рувиму, — я не терплю того, чтоб ты мне жертвовал собою. Я невинен, но если небеса послали на единого меня сие бедствие, то я един оное и должен претерпети». Потом обращся ко Иосифу: «Я не требую совершенной вольности, — рек ему, — но отвергнешь ли ты моление мое? Ради старости отца моего, согласись ныне на мое отшествие; увы! печаль его скоро во гроб его повергнет! Я не умножу скорби его и не возвещу ему о судьбе моей; забыв сам себя, буду я оплакивати с ним брата, коего воспоминание толико мне любезно; но когда Иакова более не будет и когда орошу я гроб его слезами, то клянусь богом неба и земли, клянуся прийти к тебе и быти рабом твоим; без сомнения, прискорбно мне будет разлучитися с Селимою и братиями, но я и с тобою разлучался не без сожаления, и самая строгость твоя не могла истребити чувствования, меня к тебе влекущего». Он произнес сии слова, проливая слезы и с видом истинного чистосердечия.
Иосиф, пораженный толикою добродетелию, упрекает себя в оскорблении невинности; сия мысль терзает его сердце; он не может более сопротивлятися стремлению своему, влекущему его в объятия Вениамина, и уже притекал к нему, когда Симеон, восстав от земли, на коей он лежал распростертый, устремляется ко Иосифу; мрачные очи его слез не проливают, вид его жесточайшее изъявляет отчаяние, и он кажется влекомым фуриею ко престолу судии своего. «Се, — он вопиял, бия в перси свои, — се злодейское сердце, се варвар, продавший брата своего; почто другия искать жертвы? Я привел их в искушение, я навлек на них все бедствия, казни единого меня; свободи Иакова от сына, несущего ему бесславие; я изменил Иосифу, спасу Вениамина, пусть шествуют они, пусть я рабом останусь, если того могу быти достоин, когда Иосиф, самая добродетель, страждет во оковах».