Собрание сочинений в 15 томах. Том 12

— Рядовой болван! — возмутился мистер Парэм. — Вы хотите сказать, сэр, что против вас будет весь накопленный человечеством опыт. Чем можно заменить правительства, на которые вы так нападаете? Ведь что защищают правительства? Жизнь рядового человека и человеческую мысль. А вы — простите, если я ставлю вас в неловкое положение, — что защищаете вы? Что вам угодно — уничтожить правительство? Учредить какое-нибудь необычайное сверхправительство, тайное общество, вроде масонов из банкиров и ученых, которое будет править миром?
— Вот именно, и ученых! Банкиров и ученых! Мы тоже по-своему стараемся быть учеными! — заявил Хэмп и, широко улыбаясь в поисках сочувствия, поглядел сквозь очки на сэра Басси.
— Я бы поискал нового способа управлять жизнью людей, — ответил Парэму Кемелфорд. — Мне думается, рано или поздно нам придется испробовать что-нибудь в этом роде. Мне думается, всем должна руководить наука.
— Иначе говоря, измена и новый Интернационал, — вспыхнул мистер Парэм. — Даже зависть пролетариата не будет вам поддержкой!
— А почему бы и нет? — пробормотал сэр Басси.
— А что же вы, избранные, будете делать с «рядовым болваном», который, в сущности, и есть человечество?
— Его можно воспитать, с тем чтобы он вас поддерживал, — заметил Эттербери. — Он всегда очень послушен, если взять его в руки смолоду.
— Надо начать все сначала, — сказал Кемелфорд. — Устроить мир по-новому. Это не так уж невероятно. Современная политическая наука еще не вышла из пеленок. Она примерно на столетие моложе химии или, скажем, биологии. Я думаю, прежде всего нам нужна новая система воспитания, совсем в ином духе, чем теперешняя. Выкиньте на свалку хотя бы эту вашу ядовитую историю, особую для каждой нации, и во имя очистки умов объясните людям, как прекрасно может жить человечество в нашем мире.
Сэр Басси одобрительно кивнул. Мистера Парэма этот кивок несколько рассердил, но он не дал себе воли.
— К несчастью, — сказал он, — начинать сначала поздновато. Дни сотворения мира давно миновали, и теперь у нас самые обыкновенные будни.
Он был доволен собой. Недурно сказано, в самую точку.
— А у вас очень убедительно получилось насчет клуба газованных, — в наступившем молчании обратился сэр Уолтер к Кемелфорду. — Я мог бы использовать этот образ в своей лекции, которую читал неделю тому назад.
Молодой американец, до сих пор не принимавший участия в беседе, наконец решился вставить слово:
— Мне кажется, вы, европейцы, склонны, если можно так выразиться, недооценивать общественные настроения, которыми продиктован пакт Келлога. Может быть, он и кажется бесплодным, сейчас трудно судить, — но, поверьте, от него есть толк. Это совершенно очевидно, хотя пока и не доказано. Да и кроме пакта Келлога, Америка вам еще многое предложит в этом роде.
Он покраснел во время своей речи, но ясно было, что это не пустые слова.
— Я с вами согласен, — сказал сэр Уолтер. — В Америке все еще очень сильно стремление к всеобщему миру, а в менее определенной форме оно существует в любой стране. Но оно не находит организованного выражения и не дает конкретных результатов. Оно остается в области чувств. Оно не переходит в прямое действие. И это тревожит меня все сильней. Необходима грандиозная перестройка идей, только после этого мы сможем придать стремлению к миру подлинную действенность.
Пощипывая кисть винограда, мистер Парэм равнодушно кивнул в знак согласия.
А затем, показалось ему, все заговорили, намеренно позабыв то, что было сказано им, Парэмом. Вернее, намеренно не обращая внимания на бесспорную справедливость того, что было им сказано Выглядело это не так, словно он и не говорил ничего, но и не так, словно сказанное требовало ответа, а так, будто на стол был положен некий образчик, который при желании можно осмотреть.
В конце обильных и разнообразных обедов у сэра Басси мистер Парэм нередко испытывал резкие перемены настроения. Только что он был тверд, уверен в себе и смело и отчетливо высказывал свои мысли, а через минуту лицо его заливала краска и сознание захлестывали волны подозрений и гнева. Вот и теперь, пока он прислушивался к беседе — а некоторое время он только молча слушал, — в душе его вдруг всколыхнулось ощущение, которое в последнее время мучило его все чаще: что наш мир с какой-то ленивой злобой отворачивается от всего, что было в жизни разумного, прекрасного и долговечного. Проще говоря, эти люди открыто, нимало не стесняясь, вступали в заговор против подчинения и патриотизма, против верности, дисциплины и всех с великим трудом построенных основ управления государством, — и все это во имя какого-то фантастического международного сообщества, какой-то выдуманной космополитической организации финансистов и промышленников. Они говорили вещи ничуть не менее возмутительные, чем те, за которые мы с треском выставляем чересчур словоохотливых большевиков обратно в их любимую Россию. И они не опомнились даже после того, как он ясно и понятно разъяснил политическую обстановку. Так стоит ли еще с ними разговаривать?
 
Но не может же он допустить, чтобы эта вредная болтовня продолжалась, не встречая отпора! Ведь тут сидит сэр Басси и упивается каждым словом!
А они говорили, говорили…
— Когда я впервые отправился в Женеву, — сказал сэр Уолтер, — я не представлял себе, как мало там можно повлиять на основы современного мышления. Я не знал, как решительно сопротивляется ныне существующий патриотизм росткам интернационального сознания. Мне казалось, эти чувства могут постепенно уступить место соревнованию в великодушии: кто лучше послужит человечеству? Но пока мы в Женеве пытаемся установить вечный мир на земле, каждый учитель и каждый кадетский корпус в Англии, каждая школа во Франции воспитывают новое поколение так, что сводят на нет наши усилия; они делают все возможное, чтобы вернуть юные и великодушные умы назад, к разбитым вдребезги заблуждениям патриотизма военного времени… И, как видно, во всем мире происходит то же самое.
Молодой американец, робея в присутствии старших, только и осмелился промычать что-то в знак протеста, словно спящий, которого потревожили, но не разбудили. Этим он давал понять, что к его родине сказанное не относится.
— Итак, — произнес мистер Парэм, изображая на лице улыбку, но против воли его левая ноздря ехидно подергивалась, — ради этой вашей новой, грядущей цивилизации вы для начала закрыли бы наши школы?
— Он хочет изменить их, — поправил сэр Басси.
— Стало быть, надо выбросить на свалку школы, колледжи, церкви, университеты, армию и флот, национальные флаги и честь и начать строить золотой век на пустом месте, — съязвил мистер Парэм.
— А почему бы и нет? — спросил сэр Басси, и в голосе его вдруг прозвучала угроза.
— Вот именно, — сказал Хэмп с таким многозначительным видом, словно его пустяковое замечание открывает собою новую эру (секретом этой многозначительности владеют одни лишь американцы). — А почему бы и нет? Очень многие из нас не решаются сказать эти вслух. Сэр Басси, этими словами вы определили самую суть дела. А почему бы и нет?
И оратор обвел присутствующих пристальным взглядом серых глаз, казавшихся огромными за стеклами очков; на его щеках проступил румянец.
— Выбросили же мы на свалку лошадей и кареты, выбрасываем сейчас угольные камины и газовые рожки, мы покончили с последними деревянными кораблями, мы научились видеть и слышать то, что происходит на другом полушарии, научились делать тысячи вещей — тысячи чудес, сказал бы я, — которые сто лет назад были немыслимы. А что, если и государственные границы тоже устарели? Что, если рамки национальной культуры и национального государства стали тесны? Почему мы должны сохранять школы и университеты, которые служили целям наших прадедов, и систему управления, которая была последним словом государственного устройства полтораста лет тому назад?
— Потому, я полагаю, — произнес мистер Парэм, обращаясь к вазе с цветами, стоящей перед ним на столе, так как больше никто его не слушал, — потому, я полагаю, что отношения между людьми не имеют ничего общего с механическими операциями.