Что ты сделал

Полицейские переглянулись.
— Биляль думает, что вы гуляли дольше.
— По-моему, нет. Уже светало. — Мне казалось, что так и было, что я говорю правду.
Они снова переглянулись, и мое сердце упало. Однако опровергнуть меня они не смогут, ведь я предупредила, что не уверена. Каждый волен думать и предполагать что угодно. Я отбросила воспоминания о прекрасной Марте в белом шелковом платье, о ее хрупкой руке, покрытой синяками…
— А вы хорошо знали Марту?
Это была более безопасная тема, я почувствовала себя так, словно, барахтаясь на глубине в море, внезапно нащупала под ногами песчаное дно.
— Не особенно. Она была очень милая. Но мы не дружили… — Я закусила губу. — То, что случилось, ужасно.
— Вы не видели, случайно, не употребляли ли ваши друзья наркотики?
— Боже, нет! Мы этим не занимаемся. Я никогда не пробовала их.
Здесь я сказала правду. Неужели в преступлении замешаны наркотики? Может быть, Марте что-то подсыпали в бокал? Нас предупреждали, чтобы мы не оставляли свои напитки без присмотра и не брали никаких угощений от незнакомцев. Однако таковых на балу не было.
Кроме преступника, который перебрался через трехметровую стену и убил Марту.
— А она что… Из-за этого?
Если бы она умерла от передозировки, никого бы не обвинили в убийстве. Передо мной словно забрезжил свет: вдруг никто не убивал Марту, и я ничего плохого сейчас не делаю…
Мужчина посмотрел на меня.
— Марту задушили, Элисон.
— О… — Я ощутила тошноту. — О господи, какой кошмар!
Полицейские выглядели усталыми, они как будто уже сдались. Меня спросили, где я собираюсь провести лето — в проклятом Халле, где же еще! — и отпустили. Выйдя на лестницу, я увидела Майка. Он ждал меня, и его лицо выдавало беспокойство.
Я спускалась по ступенькам очень медленно, как королева. И чувствовала: сейчас произойдет нечто очень важное, возможно то, что определит всю мою дальнейшую жизнь.
— Ну? — с тревогой спросил он.
— Все будет хорошо. Вряд ли они знают, кто убил Марту.
— Полиции известно, что я был с ней…
Он явно чего-то недоговаривал, но это сейчас не имело для меня значения.
— Все нормально. Я сказала, что видела тебя, но не с ней.
Он шумно выдохнул:
— Черт! Спасибо, Эли. Мне просто нельзя иметь компромат в личном деле, если я собираюсь в юристы. Ты даже не представляешь, как много для меня сделала!
Я оглядела лужайку, щурясь от солнечного света. Последний раз я спустилась по этой лестнице, ступала по этой траве. Все заканчивалось.
— Можно мне снимать жилье вместе с вами? — вдруг спросила я. — Я не могу остаться дома. Из-за отца…
Он помолчал, прежде чем ответить.
— Там всего две спальни, Эли.
— Я знаю.
Именно в этот момент между нами было все решено — почти двадцать лет брака, двое детей, этот нелепый дом… вся наша жизнь, которую запустила маленькая ложь, даже почти и не ложь.
Майк снова молчал. Я просила так много, что мне следовало бы трястись от страха, но я чувствовала себя очень сильной.
— Я поговорю с Каллумом, — наконец произнес он. — Думаю, будет неплохо поделить арендную плату на троих.
  
Глава тридцать четвертая
 
Войдя в палату, я застала Джоди плачущей. Она лежала в кровати, ее ноги были неуклюже вывернуты, как у тряпичной куклы, лицо покраснело. Она тихо постанывала, как человек, который так долго кричал, что у него почти не осталось сил.
— Ты здесь! — всхлипнула она. — Я была совсем одна!
На ее одежде виднелись пятна крови.
— Все хорошо, — сказала я, хотя понимала, что сейчас мы более чем далеки от чего-то хорошего. — А где Каллум?
Не может же он торчать на работе, когда его жена рожает!
Джоди снова застонала, ее опухшее лицо побледнело.
— Мы поссорились. До него не дозвониться. Боже мой!
— Успокойся.
Она с трудом села, и я принялась потирать ей спину. Это записано в женских ДНК — умение массировать спину друг другу. Так делали еще пещерные женщины. Мы никогда не были близки с Джоди, очень редко обнимались, держались за руки и целовались в щечку, но сейчас мои прикосновения на нее действовали. Скованные мышцы постепенно расслаблялись. Джоди была одета в сине-белую полосатую рубашку, явно принадлежавшую Каллуму. Почему? Для самовнушения, чтобы показать, как сильно она его любит? Чтобы чувствовать с ним связь во время родов, когда его нет рядом? Или потому, что Джоди действительно любила мужа?
 
Как же долго она ждала этого момента, который у нас с Карен случился шестнадцать и восемнадцать лет назад! Мы никогда точно не знали, отчего эта пара никак не заведет ребенка. Слышали только кое-что вскользь от Майка: о проблемах с фертильностью, о неоднократных попытках, а также обращенные к нему странные подколы Каллума: «Ты настоящий мужик, дружище!»
Джоди иногда аккуратно спрашивала о диетах и акупунктуре. А когда мы вместе ездили в Корнуолл — в 2007-м… или в 2010-м? — то остановились возле супермаркета, и Джоди вышла из него с непроницаемым лицом, держа в руке маленькую коробочку с тестом. Джемпер сильно стягивал ее талию. Она отказывалась купаться, несмотря на двадцатисемиградусную жару и прекрасное море, переливавшееся голубым, зеленым и фиолетовым. Мы многого не знаем о своих друзьях. О многом не спрашиваем.
— Где же медсестры? — спросила я, оглядываясь в поисках звонка или телефона. — Тебе должны дать обезболивающее.
Она покачала головой:
— Нет. Не хочу. Боже! Это всегда так больно? Это когда-нибудь кончится?
Я уже почти не помнила, как вела себя во время родов. Майк был так горд. Он гордился мной. Всегда ли я знала, что мне надо держаться за него? Замечала ли, как Джейк ловит взгляд Майка, когда тот ерошит ему волосы? Потом я подумала о Карен, которая родила сына незамужней, в двадцать с небольшим…
Какие мы все были тогда молодые и глупые! Собрались у больницы, словно пришли на вечеринку. Каллум принес фляжку с бурбоном и передал ее по кругу. Разве ни у кого из нас не было работы, обязанностей? Мы просидели в ожидании весь жаркий летний день, пока не стемнело. Потом нас наконец позвали, и мы увидели Карен, чисто умытую, ненакрашенную, в больничном халате. Она держала младенца в короне из темных волосиков, который уткнулся ей в грудь. Ее лицо светилось гордостью, теперь она отличалась от всех нас, будто отправилась в путешествие, откуда нельзя послать открытку. В тот миг я поняла, что тоже должна обладать таким счастьем.
Майк поспешил к постели Карен, таща меня за собой. Джоди уже ворковала над ребенком, наверное думая, что через пять-шесть лет у нее будет свой. Она не торопилась. Каллум, уже сильно пьяный, даже прослезился.
— Черт, Кар, ты отлично справилась! Настоящий солдат! — воскликнул он.
А Билл в то время уже был далеко от нас, в Швеции.
Я сказала Майку, тянувшемуся к этой новой маленькой жизни:
— Я тоже хочу ребенка.
Он смущенно оглянулся — неужели подозревал, что это его малыш? Может, мы каким-то образом чувствуем родную кровь? Но нет, я должна верить, что он сделал бы для Джейка гораздо больше, если бы знал…
— Я тоже хочу ребенка, — повторила я спустя четыре месяца, когда обручальное кольцо уже сияло на моем пальце. Еще недавно я дулась на Карен, которую вырвало прямо на нашей свадьбе; ее животик выпирал из всех платьев подружки невесты, которые я выбирала. На моем девичнике она не пила, и все вокруг только и судачили о том, кто отец ее ребенка. Она же намекала на какое-то свидание на одну ночь. А я, наверное, была слишком занята собой, чтобы вникать.
О таком не принято говорить, но свадьба становится лицензией на восхитительный эгоизм, и маленькая самовлюбленная дива, дремлющая в каждой женщине, получает свободу. Она заявляет девушкам: «Потом вы станете никому не интересны, после свадьбы — все, конец», и поэтому невесты так ценят этот день, когда единственный раз в жизни обретают значимость.