Темное искушение

Очевидно, он был готов рискнуть, потому что, тяжко вздохнув, схватил меня за бедра и снова вошел. Вдохнув, я медленно привыкала к заполненности внутри себя, прежде чем он снова немного вышел. Он наблюдал, как трахает меня, его взгляд затуманился. Пальцы угрожали оставить синяки, но с каждым медленным скольжением пульсация внутри меня нарастала и покалывала все сильнее. Я шевельнулась, толкнув его внутрь так глубоко, что он попал в приятную точку, и это вызвало стон.
– Твою мать. – Ронан отстранился от меня, словно я была охвачена огнем, издав злой измученный рык, как будто это я была тут злодеем, только что лишившим его невинности. Он оставил меня лежать голой, дрожащей, с холодом в венах и пустотой, заполнившей пространство между ног. Замешательство усилилось, когда я почувствовала, как он отошел в другой конец комнаты.
– Я не трахаю девственниц, котенок.
Это было ледяное, бескомпромиссное заявление.
Я вздрогнула, как будто он дал мне пощечину. Эти слова стали ударом: он только что взял то, что я не могла отдать никому другому, и выбросил это как нечто ненужное. Мое сердце сжалось, за всю свою жизнь я не чувствовала себя такой дешевкой. Горячий, тяжелый ком стоял в горле.
Дрожащими руками я, как смогла, застегнула разорванный комбинезон и села, чувствуя себя больной и наивной. Я не знала, зачем сделала это с собой. Почему мне было настолько не все равно, что слезы жгли глаза. Почему даже сейчас я не в силах был ненавидеть его. Если уж на то пошло, я презирала себя за то, что подала Ронану себя на блюдечке для того лишь, чтоб он отверг меня, словно дешевую водку.
«Je ne pleurerai pas. Tu ne pleureras pas. Nous ne pleurerons pas. Я не буду плакать. Ты не будешь плакать. Мы не будем плакать».
Гордость, словно язва, жгла желудок при мысли о том, что Ронан видел, как много он для меня значит. Так что, даже несмотря на прорвавшиеся слезы, я смогла выдавить невеселый, неуверенный ответ:
– В свой первый раз я хотела лепестков роз и зажженных свечей, но, на самом деле, что могло бы превзойти это?
Он стоял ко мне спиной, как будто не хотел даже смотреть на меня.
– Поверь, я оказал тебе услугу.
Чего я ожидала, отдав свою девственность мужчине, который похитил меня? Тот факт, что я вообще подумала об этом, свидетельствовал о том, что мне нужна была помощь.
Я поднялась на ноги, обиженный смешок застрял в горле.
– Да. Я чувствую твои добрые намерения. Они словно теплый луч солнца.
Он мрачно, горько вздохнул и повернулся ко мне, свирепо глядя.
– Ручаюсь, все твое тело почувствовало бы его словно настоящее, обжигающее, мать его, солнце, если бы я остался в тебе еще хоть на секунду.
Я выдержала его пристальный взгляд, слова захлестывали меня, но я не могла понять их, погруженная в унижение и ненависть к себе. Все, чего мне хотелось сейчас, это зализать свои раны подальше от Ронана. Жаль, что я не могла заесть свое горе коробкой мороженого, не рискнув заполучить ложку цианида. Это место – отстой.
Я сделала шаг к двери, но замерла, когда он заговорил.
– Ты не выйдешь из этой гребаной комнаты, – процедил он сквозь стиснутые зубы, глядя с полным отвращением.
Сегодняшний день грозил обернуться для меня ужасным стрессом.
– Сядь.
Растерянность охватила меня, но я знала, что если откажусь, он усадит силой. У меня не было сил бороться с ним прямо сейчас: попытка удержать сердце целым сама по себе уже была битвой – итак, я оцепенело села, глядя куда угодно, только не на него. Сказать, что в комнате царил беспорядок, было бы преуменьшением. У Юлии будет удар.
Я пялилась в стену, тогда как Ронан присел передо мной на корточки. Горло сжало, когда он вытер слезу с моей щеки. Я хотела отбросить его руку, но жар ласки ошеломил меня, потянув за струны сердца.
– Прекрати плакать, – тихо потребовал он.
– Нет.
Он уронил руку.
– Тогда плачь. Не прекращай, пока я тебе не велю.
Слезы внезапно обожгли, словно хлорка, и я попыталась сморгнуть их. Он сухо, недоверчиво хмыкнул, и я поняла, что была слишком расстроена, чтобы заметить, как он использует на мне метод «от обратного». Очевидно, он понял, что я буду делать противоположное тому, что он приказывает.
 
На секунду воцарилось молчание, прежде чем он заговорил.
– Я не могу трахать тебя так, котенок.
Я не хотела разговаривать с ним сейчас, но мне было слишком любопытно, чтобы не задать мучивший меня вопрос.
– Как?
– Как тебе нужно.
Я прикусила губу, внутри на эмоциональных качелях раскачивалась неуверенность. Я была слишком растеряна. Это все было слишком.
Наконец я встретилась с ним взглядом.
– Теперь я могу идти?
Он секунду смотрел на меня, желваки ходили под скулами.
– Нет.
Я разочарованно вздохнула.
– Чего еще тебе нужно от меня сегодня? Плевать, пошли ты мне хоть пять персиковых смайликов, свою анальную невинность я тебе не отдам.
– Твою мать, – он хрипло хохотнул, – прекрати разговоры о девственности.
– Почему? Чувство вины заедает?
– Нет, хочется стать первым, кто попробует твою задницу.
Игнорируя жар, поднимающийся по шее, я вскинула бровь.
– Зачем, если ты будешь пробовать ее всего две секунды?
Взгляд его стал жестче, затем я прерывисто вздохнула, когда он схватил меня за бедра и дернул мою задницу к краю дивана. Мне пришлось упереться руками, чтобы сохранить хоть немного достойную позу.
– Не раздвигай ног, котенок.
Я уставилась на него, не желая, чтобы трюк сработал на этот раз. Разорванный лиф разошелся, обнажив изгибы моей груди, соски затвердели на прохладном воздухе. Почему я всегда остаюсь обнаженной? Единственная обнаженная часть Ронана, которую я видела, – пара сантиметров его члена, и то, остальное было внутри меня.
– Насколько тебе больно? – грубо спросил он, его взгляд скользнул вверх по моему телу, чтобы встретиться с моим.
У меня перехватило дыхание, когда я поняла, что он действительно чувствует себя немного виноватым. Эта мысль странно утешила, разлив что-то теплое и тяжелое, что растопило напряжение внутри.
– Больно, – выдохнула я.
Он пробормотал что-то по-русски, отчего у меня вдоль позвоночника побежали мурашки.
Когда он развел мои ноги, они подчинились.
Он провел большим пальцем по верху плотных чулок, прорычав:
– Эти гребаные чулки, Мила.
Он потянул один вниз, прикусил кожу под ним, породив во мне горячую дрожь.
Откинулся, и жар его взгляда вызвал огонь внизу, оживив ощущения и заставив все внутри пульсировать. Во мне разливалось тепло, но чувство было оборвано холодной волной стеснения, когда я поняла его намерения.
– Погоди, – выпалила я, пытаясь вырваться из его хватки, но, как всегда, не смогла сдвинуться с места.
Он поднял на меня разгоряченный взгляд, прищуренный в немом вопросе.
– Там кровь. – Мое тело напряглось в его руках, готовое бежать от позора.
Невозмутимое выражение его лица убедило меня, что он не понял, о чем я.
Я терялась от того, что мне вообще приходится объяснять это.
– Это… отвратительно.
Прошла секунда, и мне показалось, что он готов рассмеяться, но веселье сдержалось напряженным взглядом.
– Как бы мне ни хотелось, ничто в тебе не кажется мне отвратительным.
Жар, приливший к лицу, был поглощен огнем, когда он склонился прямо туда, где было больно, проведя языком. Прикосновение немного обжигало, но влага языка смягчала боль и посылала волну удовольствия вплоть до кончиков пальцев.
Прерывисто дыша, я поудобнее устроилась на диване, шире раздвинув ноги, когда он сделал еще один круг языком, которым затем скользнул внутрь меня. Голова моя откинулась назад, с губ сорвался стон.
– Твою мать, котенок. Даже твоя киска на вкус как клубника.
Я поняла суть фразы, уловив «киску» и «клубнику». Грязный русский отодвинул на второй план все имевшиеся преграды. Опершись одной рукой на диван, другую я запустила в его волосы. Провела ногтями по коже и почувствовала, как по его спине пробежала дрожь.